Алхимики. Часть I. Nigredo

Часть I. Nigredo

I

В маленьком городке Ланде, что на границе с Намюром, был дом, получивший в народе прозвание "De Zwarte Huis" — "Черный дом". Улица Суконщиков, на которой он стоял, страдала от частых пожаров и не раз выгорала едва ли не подчистую. Но этот дом пламя не брало, лишь копоть все глубже въедалась в его стены. Многие полагали, что дьявол приложил к этому руку, поскольку о доме ходила дурная слава. Говорили, что много лет назад он был заложен нечистому, и, когда кончится срок заклада, господин дьявол непременно явится за своим добром. Владельцы старались поскорее сбыть дом с рук, и, несмотря на дороговизну жилья, он часто стоял заколоченным. В конце концов он перешел Питеру Зварту, эшевену, как часть приданного жены, а потом — его сыну Хендрику.

Однако и теперь про дом говорили "De Zwarte Huis", а не "huis des Zwarts"** — как следовало бы.

С изумлением и страхом смотрели люди на Питера Зварта, на его роскошную одежду, не подобающую простому бюргеру, на золотую цепь у него на груди, на мясистое лицо под алым шелковым шапероном. При звуках его голоса птицы взмывали в воздух, а собаки трусливо поджимали хвосты. Спесь эшевена доходила до того, что он не раз заявлял, будто и черт его не страшит.

Но Хендрик Зварт не напоминал отца ни внешностью, ни характером. Изредка соседи видели, как он, до носа закутавшись в плотный коричневый плащ, идет к мессе вместе со своей младшей незамужней сестрой, госпожой Миной. Хендрик Зварт не вышел ростом, вдобавок одно плечо у него торчало вверх, а голова, слишком большая, болталась на тонкой шее, словно горшок на ручке метлы. При ходьбе он подволакивал ноги, а, остановившись, раскачивался из стороны в сторону, будто искал опору для своего хилого тела. Во всякое время года он носил одежду из плотного темного сукна, подбитого мехом, но его вечно трясло, как в лихорадке.

Госпожа Мина едва доставала макушкой до носа низкорослого брата, за которым следовала повсюду тенью. Она была блеклой, словно трава, выросшая под камнем, с плоским круглым лицом и бесцветными глазами навыкате.

В церкви Зварты занимали полагающиеся им места на передней скамье, но держались так отчужденно, что никому в голову не приходило с ними заговорить. При встрече им кланялись, а за глаза называли "Dwerg en Midget" — "Гном и Карлица". Но в том их вины не было: известно, людям только дай почесать языки. Про господина же Хендрика и госпожу Мину никто не мог сказать ничего дурного. Хорошего, впрочем, тоже.

Зато опять пошли слухи о Черном доме. Теперь говорили, что дьявол подает знак деревянной колотушкой и так дает понять, что скоро явится за своим добром. Люди, живущие на улице Суконщиков, не раз слышали этот глухой, равномерный стук, словно доносящийся из-под земли. Иногда без всякой причины вокруг дома расползался запах гнилого болота, а на крыше заводили пляс бесовские огни, приводя в трепет прохожих.

Ян Рапек, общинный стражник, как-то остановился поболтать с птицеловом Вихте; оба так увлеклись, что не заметили, как обоих накрыла тень проклятого дома. Вечером того же дня, сидя в трактире, они почувствовали слабость и боль в горле, потом рты у них наполнились кислой слюной, а выпитое пиво фонтаном изверглось обратно. Прошло не меньше недели, прежде чем Рапек смог выйти из дома, а птицелов так до конца и не оправился, и с тех пор руки и ноги у него тряслись сильнее, чем при пляске святого Витта.

Правда, находились умники, утверждавшие, будто дьявол здесь не причем: мол, дома на улице Суконщиков проседают из-за того, что вода подмывает землю — отсюда и треск, и тяжелый запах, а огни над крышей — всего лишь искры, вылетающие из дымохода; Ян Рапек с приятелем отравились прокисшим пивом, что неудивительно, ибо другого не подают в той жалкой корчме, где они пьянствовали. А Хендрик Зварт и его сестра, конечно, малоприятные особы, живут уединенно и ни с кем не поддерживают дружбы, но все же люди почтенные и уважаемые.

Кроме хозяев в Черном доме жили две служанки — старая и молодая. Первая провела здесь большую часть жизни: убирала, стирала, стряпала, присматривала за хозяйскими детьми и не желала для себя ничего иного. Но в последний год ее сильнее обычного мучил ревматизм — бывало, она несколько дней кряду корчилась на своем тюфяке, от боли ухая, точно сова. Тогда в помощь старой Грит решили взять молодую здоровую девушку. Нашлась такая, что всех устроила — сирота, зарабатывавшая на жизнь шитьем и стиркой белья. Звали ее Сесса Барок, нрав у нее был кроткий, поведение скромное, лицо пригожее, как у истинной брабантки; болтать попусту она не любила и работы, даже самой тяжелой, не чуралась. Родственники девушки, бедные сукноделы, остались довольны тем, что она нашла себе место, но на всякий случай посоветовали ей сходить на богомолье в монастырь святой Гертруды. Сесса так и сделала, после чего, собрав пожитки, перебралась в Черный дом.

* "Черный дом", а не "дом Зварта"

Зварт (Zwart) — черный

II

Был теплый солнечный весенний день, но старая служанка места себе не находила и, держась за поясницу, ковыляла из угла в угол.

— Будет дождь, — говорила она Сессе. — Вот увидишь, непременно будет дождь. Ох, святая дева, пожалей мои бедные кости!

И вправду, к вечеру небо затянуло тучами, ветер погнал по улице клубы пыли, в домах стали зажигать свечи раньше обычного. Грит совсем расхворалась, под конец она и вовсе не могла разогнуться. Сесса уложила старуху в постель, принесла ей теплого молока и грелку, со всех сторон подоткнула одеяло и уже хотела уходить, но вдруг Грит схватила ее за руку:

— Вот что, — прошептала она хрипло, — нужно было мне сходить в погреб, который за домом — пойди ты вместо меня. Вот тебе ключ. Когда войдешь, увидишь справа большую бочку, в ней земля. Вырой оттуда медный горшок, да смотри, аккуратней. Крышку с него не снимай, поняла? Заверни его в полотенце и принеси сюда, я скажу, что с ним делать.

Сесса сделала все, как велела старуха. Когда она достала горшок, то увидела, что он весь издырявлен, а из дырок сочится вязкая зелено-бурая слизь с тошнотворным запахом. Пока девушка шла от погреба, ей все время приходилось задерживать дыхание, но Грит осталась довольна и велела отнести горшок наверх и оставить у двери хозяйской половины.

— Постучи трижды, потом еще четырежды, потом дважды и снова трижды. Не перепутай — три, четыре, два и опять три. И сразу уходи, не жди, пока откроют.

— Зачем господам такое?

— Не твоя забота, и не моя тоже. Делай, как велят, и держи язык за зубами. А станешь им трепать, так я сама его вырву.

Сесса смолчала и постаралась как можно быстрее выполнить то, что ей было сказано. Господина Хендрика она, вправду сказать, побаивалась, а его сестра при каждой встрече глядела на нее своими рыбьими глазами так, словно хотела поглядеть насквозь. Этот холодный взгляд совсем не вязался с мягким, безвольным личиком госпожи Мины, с ее робкой улыбкой и тихим лепечущим голоском, и, даже думая о нем, Сесса начинала тревожиться. Уже спускаясь вниз по лестнице, девушка ощутила за спиной еле слышное движение. Так ходила хозяйка — выходит, ей вправду зачем-то понадобился грязный вонючий горшок...

"Не мое это дело", — решила Сесса и, вернувшись в кухню, села с шитьем у очага.

Было слышно, как ветер гуляет по улице, хлопая неплотно прикрытыми ставнями и раскачивая скрипучие флюгеры. Стены дома негромко потрескивали, в темноте мыши затеяли привычную возню. В углу за плетеной ширмой храпела Грит.

Угли в очаге стали остывать. Сесса проворно накладывала стежок за стежком, торопясь закончить работу, но ее мысли были далеко. Внезапно ей почудилось, будто откуда-то потянуло холодом, и она подняла голову, вглядываясь в темноту. Кухонная дверь была приоткрыта и сейчас — девушка видела это очень хорошо — продолжала медленно открываться. Сердце служанки забилось сильнее. Ее охватило предчувствие чего-то неясного, тревожного и очень близкого. Чувство было таким сильным, что она не могла усидеть на месте. Поднялась — и в тот же миг дом замер, и все звуки в нем стихли...

Потом тишину наполнил шорох дождя.

Внезапно с улицы раздался громкий стук, и чей-то голос, заглушая раскатистую дробь капель по черепице, потребовал, чтобы ему открыли. От испуга Сесса воткнула иголку себе в палец.

Между тем незваный гость не унимался, к нему присоединился еще один, и оба наперебой требовали впустить их. Проснулась Грит и, помогая себе руками, наполовину высунулась из-за ширмы.

— Господи, спаси и помилуй! Что за шум? Неужто опять французы идут нас грабить? — спросила она. Девушка, дрожа, отвечала, что не знает.

— Боже, помоги нам! — перекрестилась старуха. — Нет, речь-то у них не французская. Но это наверняка грабители! Кто еще станет ломиться в дом в такой час?

Держась друг за друга, обе вышли из кухни, подняли головы и увидели госпожу Мину, стоявшую на верхней ступеньке. Но господин Хендрик не соизволил даже носа высунуть из комнат, и три перепуганные женщины не знали, как им быть.

Собравшись с духом, Сесса сказала:

— Я выйду через заднюю дверь и позову на помощь.

— Лучше дай мне кочергу — я выбью всенощную на головах этих разбойников! — сердито воскликнула старая служанка.

А госпожу Мину трясло от страха так, что ее зубы стучали друг о друга, и она не могла вымолвить не слова.

На улице перестали стучать, и мужской голос отчетливо произнес:

— Грит, я тебя узнал. Не бойся, это я, Андреас Хеверле. Открой дверь!

Старуха посмотрела на хозяйку, а Сесса — на них обеих. Госпожа Мина вдруг отмерла и сбежала вниз.

— Откуда здесь взяться моему племяннику? — прошептала она на ухо Грит. — Андреас в Лёвене. Что ему делать в Ланде?

Второй голос, звучный как боевая труба, сердито проревел:

— Во имя Господа и всех святых, поумирали, что ли, все в этом доме?! Откройте, наконец! Из меня вода сочится, как из губки!

Госпожа Мина опять задрожала, но Грит проковыляла к двери и отодвинула засов.

— Если это ты, Андрис, мой мальчик, проходи, и да благословит тебя Господь! — сказала она.

Сессе показалось, что в дом протискивается грозовое облако, ибо гость был высок и широк в плечах, а с его темной мантии ручьями стекала вода. Но следом вошел второй, прекрасный, как архангел Михаил, обнял Грит и оторвал ее от пола, и старуха, обхватив ладонями его мокрую голову, прижалась к ней сморщенными губами.

— И верно, мой Андрис, такой же хорошенький, как прежде, — ласково проворчала она. — Только раньше он был немного меньше ростом. Ведь я не видела его с тех пор, как старый господин Питер отправил мальчишку в университет. Сколько же лет прошло?

— Пять лет, — ответил Андреас, осторожно ставя ее на пол.

Тут он заметил госпожу Мину и отвесил ей низкий поклон.

— Тетушка...

— Андреас, — отозвалась она, по-прежнему глядя на него со страхом и недоверием.

— Простите меня, — повинился он с улыбкой, и женщина немного оттаяла.

— Добро пожаловать, племянник, хотя мы тебя и не ждали. Кто это с тобой? — спросила она у Андреаса, между тем как его приятель встряхивался, точно собака, орошая брызгами пол и стены.

Андреас взмахнул рукой с изяществом придворного:

— Это мой брат-богослов. Мы вместе учились в университете, а теперь идем, куда глаза глядят. Его зовут Ренье.

— Ренье де Брие, — представился гость.

— Француз? — сквозь зубы процедила Грит.

— Пикардиец. Так, по крайней мере, мне говорили.

— Что? — удивилась старуха. — Ты, что ли, нищий или бродяга, чтобы не знать, откуда сам родом?

— Не обижай моего друга, Грит! — смеясь, воскликнул Андреас. — Он — дворянин, не хуже меня.

— А в его гербе, небось, посох да нищенская сума.

Ренье задумчиво свел брови.

— Над воротами нашего фамильного поместья в Пикардии висел щит с изображением дуба. Впрочем, я никогда его не видел, ибо ворота и дом сровняли с землей еще до моего рождения, а сам я увидел свет Божий в замке Хеверле, который близ Лёвена и принадлежит ныне графу де Круа. Мать умерла, рожая меня, а вскоре отца зарезали в пьяной драке. Увы, некому было поведать о славных днях моего рода...

— Ну, хватит, — оборвал его Андреас. — Я промок до нитки, у меня зуб на зуб не попадает от холода. Скоро запоют петухи. Тетушка, если бы я хоть на часок мог прилечь у огня, да сменить рубашку, да выпить кружку-другую крепкого пива, да закусить ломтем соленой ветчины...

— Во время поста нужно думать не о ветчине, а о спасении души, — поджав губы, ответила госпожа Мина. — Ты, племянник, явился нежданно-негаданно и не один. Ради Бога, веди себя пристойно. Хендрик не любит шума и суеты, а от тебя с твоим другом этого уже более чем достаточно.

Андреас наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.

— А, достойный дядюшка...

Хозяйка между тем повернулась к Сессе, безмолвно стоявшей в стороне, и распорядилась, чтобы гостям постелили на левой половине дома. Там было три небольшие комнаты, запертые и заброшенные со смерти Питера Зварта.

— Вот славная мордочка, — шепнул Ренье, кивая на девушку.

— Таких здесь немало, — отозвался Андреас.

III

Бывало так, что какой-нибудь дворянин вдруг желал перейти в бюргерство, надеясь, что новое положение принесет ему больше выгоды и богатства. Таких пренебрежительно называли "veranderd"*, на них смотрели свысока представители обоих сословий. Таким "veranderd" чуть не стал дворянин из славного, но обедневшего рода Хеверле. Женившись на старшей дочери Питера Зварта, этот дворянин совсем было собрался принять статус бюргера, рассчитывая, что связи и золото тестя станут неплохой заменой утраченной чести; но судьба распорядилась по иному, до срока отправив незадачливого менялу на погост.

Андреас, его единственный сын, пятнадцатилетним был отправлен дедом в Лёвен, дабы постигнуть все премудрости богословской науки. В университете он быстро сошелся с Ренье, своим ровесником — очень скоро они стали друзьями, не разлей вода. Каждый обнаружил в другом немало сходства с собственной персоной: у обоих не было гроша за душой, как не было и желания корпеть над книгами. Оба оказались в Лёвене скорее по принуждению: за Андреаса все решал властный дед, за Ренье — его знатный и могущественный покровитель Филипп де Круа, на которого, как поговаривали злые языки, он был весьма похож лицом.

Для начала обоих определили на "артистический" факультет, где они должны были изучить семь свободных искусств, чтобы потом перейти к высшим степеням обучения. Но от тривиума и квадривиума у них челюсти сводило зевотой. Учебным залам Андреас и Ренье предпочитали трактиры, и оба охотней принимали участие в потасовках, затеваемых "артистами" за право сидеть на скамьях, чем в научных диспутах. Удовольствием для них было слоняться бог знает где в компании таких же бездельников и устраивать разные проказы. Тем не менее, спустя четыре года было решено, что грамматика с арифметикой достаточно осели в их головах, оба не без труда выдержали экзамены и были переведены на богословский факультет. На смену шуткам и шалостям приходили игры и попойки, длящиеся несколько дней кряду; стычки между коллегиями, а также между школярами и горожанами, становились все неистовей. Ренье принимал в них участие с каким-то дьявольским азартом, Андреас же во все глаза смотрел на красивых дам, предпочитая Венеру Марсу.