Архивар

АРХИВАР

ГЛАВА 1

Ящик с сочными яблоками упал, с треском разбившись о мокрый асфальт. Красные яблоки неестественно яркие, сильно выделявшиеся на фоне мрачно-серых тонов порта, катились по мокрой земле. Гавриил — самый обыкновенный человек, разгружающий суда по ночам, корчась от боли, рухнул следом. Кости его худощавого, но жилистого тела ломало так, словно каждая из них раскалывалась на мелкие осколки, которые разлетаясь, разрывали его изнутри. Его судорожно трясло. Он пытался подняться, но стреляющая по всему телу боль не позволяла ему. Он хотел закричать и позвать на помощь, но ему не удалось издать ни малейшего звука. Только хруст ломающихся костей, слышимый им одним.

Сверкнула молния. Ее свет оказался настолько ярким и ослепляющим взор, что ему на мгновение подумалось, что эта вспышка станет последним ярким пятном, возможно, самым светлым, увиденным им в жизни.

Раздался раскат грома, чей грохот прокатился звуковым ураганом, сотрясая каждую кость в его стонущем от дикой боли теле. Капли дождя стеной обрушились на его тело, вонзаясь точно тысячи острых игл, а за ними — Приступ удушья, дышать становилось все труднее и с каждым вздохом, легкие, казалось, наполнялись песком.

В глазах темнело. Гавриил невольно ожидал, что вот-вот, вся его жизнь пролетит перед глазами, но вопреки своим ожиданиям он начал видеть события, свидетелем которых никак не мог стать. Они врезались в его сознание и память совершенно хаотично.

Поначалу все затянуло леденящим мраком, и отголоски сознания Гавриила оказались где-то в кромешной тьме, где-то в месте, лишенном границ. И границы эти расширялись тем больше, чем темнее становилось все вокруг. Казалось, это могло длиться бесконечно, как вдруг окружающая тьма обернулась ночным небом, усеянным тысячами сверкающих звезд.

Глубокой ночью охотники в лохмотьях, освещаемые холодным лунным светом, сжимая в руках длинные деревянные колья, украдкой шли меж высокой, по пояс, травы, осторожно подбираясь к своей будущей добыче. Этой прохладной ночью она укрылась под небольшим уступом горы и издалека была похожа на огромный совершенно несуразный камень. Охотники приближались и неожиданно то, что секунду назад казалось огромным и недвижимым камнем сделало глубокий тяжелый вдох, будто сквозь сон, почуяв опасность, готовилось вот-вот пробудиться. Охотники моментально замерли. В шелесте высокой травы, игриво погоняемой порывами ветра, ничто не выдавало их присутствия. Один из охотников, самый крупный и высокий из них подошел близко, издал едва слышимый стрекочущий звук-сигнал. Остальные охотники согнулись в спинах и замерли в ожидании. На вершине уступа, вдруг, по команде сигнала, появились силуэты еще одной группы охотников, а за ними — тяжело подкатанный к выступу массивный округлый камень, готовый в любой момент обрушиться на существо внизу. Охотник, подавший сигнал одним отточенным движением метнул копье в спящее глубоким сном огромное животное, чье грубые очертания отчетливо обрамлялись лунным светом. Раздался оглушающий рев. Зверь, не успев отойти ото сна и поднять свою тушу с земли, лишь изогнутыми бивнями блеснул над высокой травой в посеребренном свете луны, как его, уже навсегда, прибил к земле массивный камень, рухнувший сверху...

...яркая вспышка и перед глазами Гавриила растянулась бескрайняя пустыня, и черные точки на ее волнистых песчаных холмах — рабы в набедренных повязках. Их покрытую рубцами кожу подгонял знойный раскаленный ветер и плети истязателей. Рабы с трудом преодолевали золотой песок, но все же тащили на канатах за своими окровавленными спинами огромные камни к возвышающейся вдалеке пирамиде. Один из рабов, измученный жарой, жаждой и усталостью безжизненно упал в песок и песчинки немедля начали заполнять каждый сантиметр его тела, проникать в каждую пору на коже, как вдруг из песка прорезалась густая трава, а за ней, вдалеке, строители азиатской внешности воздвигали высокую стену, простирающуюся вдаль и уходящую за горизонт. Взошедшее солнце своими лучами обрамляло величественное строение — Колизей, когда-то подаривший миру могучих и умелых воинов, зрелищные и кровавые сражения, а в центре арены — привязанная к столбу женщина, на ее грязном свободном одеянии виднелись пятна крови. Толпа жадно орущих, почти ревущих людей, предвкушающих казнь женщины на столбе. Под ней неожиданно вспыхнуло пламя и когда его языки коснулись тела женщины, раздался пронзительный нечеловеческий крик, вмиг затмивший собой ор одурманенных жестокостью и насилием людей...

...обреченные стоны, крики, доходящие до звериных, доносились откуда-то издалека. Из места, которое прижавшийся к влажной земле окопа солдат, в изношенной грязной шинели, не мог видеть. Его широко раскрытые глаза, переполненные ошеломляющим страхом, отчаянно оглядывали местность, в попытках найти выход из царящего вокруг ада. Вцепившись грязными пальцами в свою "моську", он в ужасе замер — глухие звуки снарядов, что разрывались в нескольких метрах от него, свист то и дело пролетающих над головой пуль, десятки таких же напуганных и измотанных солдат по обе стороны от него. Прогремел взрыв, снаряд лег совсем рядом. Осколок пробил его шлем, а следом и голову, он не успел почувствовать, как что-то теплое и липкое стекало вниз по его голове, как земля под его ногами вдруг неожиданно резко содрогнулась, и перед взором Гавриила возник атомный взрыв. Он почувствовал дрожь, в то время как грибовидное облако, воспарявшее к небесам, уносило за собой сотни тысяч жизней. Он мельком, еле разборчиво слышал их крики, а дрожь тем временем становилась все сильнее и сильнее пока в какой-то момент не нахлынула на него, ударив по ногам. Гавриил будто бы почувствовал этот резкий толчок, а следом удар по голове, оборвавший цепочку странных видений. Яркая картина взрыва сменилась глубокой, беспросветной пустотой — Гавриил потерял сознание, а его тело уже лежало на сыром асфальте. Он, медленно выдыхая, погрузился во мрак, сопровождавшийся чувством жуткого дискомфорта и легким жжением кожи.

Едва успев поднять веки, он увидел яркий, ослепительный свет, стремительно прорезавшийся сквозь его редкие ресницы. Потерявшись во времени и обманчивом потоке собственных ощущений, ему никак не удавалось сосредоточиться и взять себя в руки. Все будто окутало дурманящим туманом, а его движения сковывало что-то звенящее, отдающее холодом и запахом железа. В какой-то момент чувство беспомощности переполнило его, и вскоре обратилось вспышкой необузданной ярости, озлобленностью на себя самого и свою беспомощность. Неожиданно, железные оковы показались ему совершенно невесомыми. Он потянул левую руку и цепь, сковывающая его с холодным полом, оборвалась, будто была и не из железа вовсе.

— Усмирите тварь! — отовсюду прозвучал чей-то грохочущий и хрипловатый голос. Гавриил не хотел вновь открывать глаза, свет по какой-то причине был слишком ненавистен его взору. Потому, опираясь исключительно на свой слух, он искал источник звука, поворачивая головой, но безуспешно. Кожу продолжало жечь ярким светом, который вскоре погас. Гавриил осторожно приоткрыл глаза — сначала немного, а убедившись в отсутствии жгучего света, открыл их полностью.

Он обнаружил себя в знакомом, плохо освещенном помещении редко используемого склада, находящегося в порту Калининградского грузового района. Гавриил часто захаживал сюда, когда выпадала минутка, чтобы расслабиться и перевести дух от изнурительной работы, балуя себя сигаретой или тем, чем угостят другие, захаживающие сюда по схожим причинам. Практически безлюдное, тихое и сырое место. К слову, грузчиком Гавриил стал волею случая — твердо решив однажды изменить ход своей жизни, он отправился в тот самый порт Калининграда. По какой-то причине, известной одному ему, Гавриил был убежден в одном — порт имел весьма выгодное расположение. Он позволял добраться до стран самых разных убеждений, религиозных и политических нравов, но это привлекало его в последнюю очередь. Возможность сбежать от себя, своего прошлого туда, где возможно лучше и не станет, но и это было не важно, главное — решиться, ступить на край. Именно так, переполненный решимостью и желанием отправиться в неизвестность Гавриил оказался в порту, но вопреки своему рвению был ошибочно принят Михалычем за нового работника — грузчика и на удивление, получив в ту же ночь оплату за свой нелегкий труд, остался довольным, а переезд решил временно отложить. Михалыч был добрый пожилой мужик, но даже в свои годы оставался резким и напористым, а, быть может, возраст только усиливал в нем эти черты характера. Не в последнюю очередь резкость и напористость Михалыча сыграли на решении Гавриила. Михалыча подвели глаза и он, увидев как Гавриил слоняется без дела, ошибочно принял его за одного из своих слентяев и рявкнул, да так, что тот, позабыв обо всем на свете, принялся помогать мужикам разгружать ближайший контейнер. Правда, была в Михалыче одна странность, скорее даже не в нем, а во всех остальных. Работники обращались к нему по-разному, по-своему; кто-то Михалычем, кто-то Василичем, кто-то Иванычем и на каждое прозвище он отзывался как на свое собственное. Гавриил принадлежал тем, кто называл его Михалычем и знал только, что Михалыч любил материться во всю глотку больше чем орать в нее.

Зрение Гавриила привыкло к темноте плохо освещенного склада быстрее обычного, и он увидел стоявшего перед собой высокого, хорошо сложенного физически человека. На вид ему было около сорока с небольшим, а может и более. Редкие седые волосы на голове забраны назад с высокого лба, изборожденного морщинами. Высокий человек слегка наклонился, и Гавриил смог разглядеть его худощавое, вытянутое гладковыбритое, отдающее синевой лицо. Глубоко посаженные, полные ненависти и отвращения, потускневшие глаза, горбатый длинный острый нос. Но больше всего лицо запоминалось тремя большими и уродливыми шрамами, проходящими наискосок по правой части лица от шеи до самой брови.

— Тебе известно кто мы? — спросил человек, доставая из внутреннего кармана своего темного плаща кастет, покрытый едва разборчивыми иероглифами.

— Сектанты? — иронично, широко улыбнувшись, предположил Гавриил, и человек тут же приложился кастетом ему в челюсть. Судя по его резкой реакции, сектантами они не являлись. "Шутить больше не стоит", — подумал Гавриил, но не сдержался — язык по какой-то причине всегда оказывался быстрее его мозга, но это никогда его не печалило, скорее наоборот, он считал это своей единственной положительной чертой.

— Агрессивные сектанты! — с еще большей улыбкой произнес он. Второй удар оказался куда более точным и опрокинул Гавриила на сырой пол.

Он привык к побоям с детства. Его била мать, бил отец. Особенно сильно бил отец, напившись больше обычного. Его били ребята со двора, одноклассники в школе, разве что в институте, который Гавриил так и не закончил его били меньше, потому что к тому времени, девочки становились девушками, обретали приятные на вид и ощупь формы, а юношей уже больше заботило то, куда девать бурлящий в них тестостерон. Бесконечные побои должны были, нет, просто обязаны были оставить след в жизни подрастающего Гавриила, он должен был вырасти в забитого тихоню, но что-то у него в голове, какая-то часть его самого и его характера воспротивились, отказывалась быть побежденной. И в то бесчисленное множество моментов, когда Гавриил не мог ударить в ответ, или мог, но сил оказывалось недостаточно, он усвоил одно — не можешь дать сдачи, смейся. Смейся им в лицо, насмехайся над их попытками унизить и оскорбить тебя. Это будет злить их, раздражать их и они, наконец, поймут, что боль физическая тебе не страшна. Когда-нибудь они перестанут. И переставали.

— Для чего ты здесь? — резко и раздраженно прокричал человек с кастетом.

— Вы мне скажите, — медленно поднимаясь с земли, простонал Гавриил, не лишая голоса насмешки. — Вы же меня сюда привели.

Терпение человека в темном монашеском балахоне иссякло. Впрочем, возможно, терпением он никогда и не отличался. Он яростно схватил Гавриила за густые, русые волосы и несколько раз ударил его головой о пол. Издевательская ухмылка не сходила с лица Гавриила и в момент осознания того, что боли от ударов он почему-то не чувствует, ухмылка сменилась пронзительным хохотом. Это оскорбило обидчика, и тот ударил кастетом еще раз. На этот раз в область поясницы. Он метил в печень и, возможно, попал, но неожиданно для себя, боли Гавриил вновь не почувствовал.

— Хороший удар, дедуля! — сквозь зубы проговорил Гавриил. — Какая-то особая зарядка для старичков? Бабка твоя, ну точно в восторге, а? — насмешливая улыбка не сходила с его уже изрядно измалеванного собственной кровью лица.

Из темноты показался еще один человек, облаченный в темный балахон. Лица Гавриил увидеть не мог, тень капюшона заботливо скрывала его, оставляя на свету лишь впалый рот и торчащий некрасивый подбородок. Балахон не спеша двигался к седоволосому человеку, а подойдя, почтительно положив руку ему на плечо, прошептал:

— Если позволите, Главнокомандующий, это бесполезно. Он явно не осознает, частью чего становится и, вероятно, посвящен не был. Может нам следует отдать его?

Гавриил удивился тому, что слышал шепот человека и отчетливо разобрал то, что тот говорил. Он пытался понять, что с ним творится — боли нет, слух чрезмерно чувствительный. "Что было в самокрутке?" — думал он и не мог знать ответа.

— Отдать? — удивленно спросил Главнокомандующий, не сводя глаз, горевших ненавистью с Гавриила. — В Башне тебя научили многому, юнец, но отучить от милосердия, видимо, забыли. Казнить! — резко оборвал он.

Человек в балахоне немедля покорно опустил голову. Еще двое в темных балахонах приблизились к прикованному за одну руку Гавриилу. Один из них нес в руках внушительных размеров двуручный меч, сталь которого отчетливо поблескивала даже в темноте. Лезвие меча, как и кастет, было частично покрыто непонятными иероглифами. Рукоять меча переходила в навершие, формой напоминавшее искусно выполненное, широко распахнутое крыло неизвестной хищной птицы. Юнец обхватил рукоять обеими руками и поставил огромный, казалось, неподъемный меч перед собой. Склонив голову над распахнутым крылом, он замер в ожидании чего-то. Гавриилу показалось, что сейчас он непременно должен произнести речь, определенно сопровождавшую подобные казни. Все происходящее вокруг кричало об одном — подобная ритуальная речь просто обязана быть заготовлена и досконально вызубрена. Вот только юнец, в отчаянных попытках решиться на убийство, сохранял молчание и продолжал сжимать рукоять меча, черная кожа которой то и дело поскрипывала.

Седоволосый человек с изуродованным шрамами лицом с гордостью и ничем не скрываемой жаждой предстоящего убийства наблюдал как, наконец решившийся юнец медленно занес меч над головой. Гавриил глубоко, но украдкой вздохнул, ожидая его предсмертной речи.

— Хер с тобой, — быстро и совершенно неожиданно брякнул юнец в подтверждение своей решимости, а потом вновь замер в ожидании, очевидно, из-за страха убийства. Он колебался. Ему еще не доводилось отнимать чью-то жизнь. Гавриил хоть и смотрел на юнца в балахоне как на умалишенного, но, в тоже время, отчетливо понимал, что тот вот-вот с легкостью переправит его на тот свет.