Травести

Глава 1

Оля взглянула на темное, без малейших проблесков звезд, небо. Зябко поежилась. Ее шубка из норки смотрелась шикарно, но не грела вовсе. Однако пониманием денег было не вернуть, и теперь ей придется бежать из театра домой по ночному зимнему городу, провожая грустным взглядом редкие такси, ползущие мимо.

Выдохнула, собираясь с духом, и повернула с освещенного проспекта в глубину сонного квартала.

Маленький парк, милый и уютный днем, сейчас казался дремучим лесом. Ветви кленов тянули свои крючковатые пальцы, а их костлявые тени на синеватом от лунного света снегу будили неясное чувство тревоги. Но окончательно добил гололед. Высокие каблуки безбожно скользили, норовя обломиться.

"Зря, конечно, я так вырядилась, — забыв на миг о своих страхах, с запоздалым сожалением подумала Оля, — однако, куда деться, положение обязывает. Как же... Прима".

— Вот это повезло, — щуря глаза, неискренне улыбались бывшие институтские подружки и лицемерно вздыхали в ответ на ее заверения о стечении обстоятельств. А вышло все, и вправду, довольно случайно: Актриса, игравшая в ТЮЗе роли травести, угодила в "ситуацию". Режиссер тянул до последнего, но когда Малыш стал походить на чрезмерно раскормленного Карлсона, вынужден был срочно решать. Кому-то из ассистентов попалось резюме выпускницы местного театрального института. Ее отыскали и предложили выйти на замену. Причем сразу на пять ролей.

Оля невесело усмехнулась, вспомнив, скольких слез столь подходящая для амплуа внешность стоила ей в свое время. Рост в метр пятьдесят с каблуками, сорок второй размер одежды и курносый мальчишеский нос огорчали до невозможности. Да что говорить, если даже сейчас покупать любимый "Winston" ей приходится с паспортом. Права пословица: "Маленькая собака — до старости щенок". — Вздохнула Оля. — Не прибавило солидности и замужество. А вот забот и огорчений скороспелый брак точно прибавил. Муж Петька, подающий надежды репортер, внезапно перестал быть перспективным, увлекся пивом и прожектами отыскать свою тему, с которой и вырваться на орбиту большой журналистики. Однако темы так и не отыскалось, а увлечение спиртным переросло в зависимость.

— Эй, крошка, пивка не желаешь? — увлекшись переживаниями Оля вовсе перестала смотреть по сторонам, поэтому негромкий голос прозвучавший из темноты прозвучал для нее словно пушечный выстрел. Ойкнула, чувствуя расползающийся в животе холод, и, уже не думая о целости каблуков, суматошно кинулась прочь. Но гололед сыграл недобрую шутку. Каблук заскользил по ледяному зеркалу, и Оля рухнула на колени. Голос прозвучал у самого уха: — Помочь, подружка?

Грубые руки подхватили ее и подняли с асфальта. Дернулась, зажатая парой одетых в темные куртки парней.

— Смотри, Череп, девка с перепугу, поди, уделалась. — Радостно проорал один из ночных доброхотов. Стриженый налысо бугай, с вожделением уставился на симпатичную мордашку.

Ничего не соображая от страха, Оля попыталась завизжать, но тут-же почувствовала, как жесткая ладонь ударила по лицу, вбивая крик. А еще раз, по затылку. Умелый, поставленный удар, взорвал в голове миллион искр...

Очнулась от холода. Собралась с силами, попыталась шевельнуть головой. Лицо зажгло болью, как будто плеснули кислотой. Онемелыми пальцами коснулась губ, стирая застывшую кровь.

Хотела заплакать и не смогла. Хрипло закашлялась. Поднялась, не замечая разодранные в клочья колготки. Дрожь пробила, словно ухватилась за высоковольтный провод. Неловко подвернув ногу, спустилась с залитых чем-то бурым, досок беседки. Оглянулась. В блеклом мареве рассвета разглядела укрытые инеем клены.

"Где я? Почему так больно?" — кольнул ее непонятный вопрос:

Попыталась выйти на дорожку, но опять подвел коварный каблук. Сухо стукнула головой о едва припорошенный снегом камень. Но боли не почувствовала. Закружились в водовороте ветки... и все исчезло.

Глава 1

Белые, горящие пронзительным светом трубки над головой. Смотрела долго, до боли в веках, пока не сообразила — вспомнить, как называются это, эти... светящиеся штуковины не может. Вертелось на языке короткое, мягкое словечко, и только. Закрыла глаза, спасаясь от мелькающих в зрачках темных мошек. Поморгала, цепляясь ресницами обо что-то шершавое, мягкое. Поразила чистота в мыслях.

" Пустота, — пришло на ум подходящее словцо.

И словно в наказание за усилие, пришла тяжесть. Глаза начали слипаться.

Проснулась среди ночи. Вновь уставилась в едва различимый контур на потолке.

"Лампа! Это же лампа. Как я сразу-то не вспомнила? Господи, что со мной? Где я?" — Шевельнула головой, разглядев в полутьме ровные ряды кроватей, укрытые одеялами силуэты, тумбочки. Всмотрелась в неясный свет за окном.

И вновь в памяти не отозвалось ничего.

"Чисто в голове. Накрыло ее пушистым снегом. Белоснежным, как кружева. " Какие кружева? Не вспомнить. А я? Как меня звать? Имя? — да, точно, имя. Как же меня зовут? Мама звала..." — Показалось, что еще вот-вот, самую чуточку и она сможет наконец отыскать ответ, но вместо этого вдруг вспомнила, почти наяву увидела разноцветные лампочки-гирлянды на колючих, пахнущих хвоей, лапах стоящей в углу комнаты наряженной ели.

И тут невыносимо заныл висок. Почудилось, как грубо, с хрустом, пронзая кожу, вонзилась глубоко в мозг длинная, ржавая игла.

Сцепила зубы, из последних сил удерживая крик боли, но не смогла

— Ну и чего я сделаю? — Сонно пробурчала заспанная медсестра, вызванная разбуженными соседями. — Нет у меня обезболивающего. Начальство с наркотой борется. Значит и терпите. Может сама угомониться?

Боль достигла предела и выключила сознание.

До утра ее соседкам удалось проспать без помех.

Очнулась от легкого касания. Открыла глаза и увидела лицо. Кто-то в белом вновь коснулся ее руки. Несильно кольнуло в плечо.

Человек заглянул в ее зрачки, шевельнул пальцем из стороны в сторону. Рассеяно провел ладонью по кустикам неровно остриженных волос, торчащих из под повязки. Пробормотал едва слышно, словно для себя: Понимаю, что с такой травмой нельзя, но второго не переживет...

И уже громче, обращаясь к кому-то стоящему позади, добавил: Если повторится — колите "трамал", я оставлю ампулу...

Склонился почти к самом у лицу и участливо, внятно, произнес: — Вы помните, как вас зовут? Нет? Возраст? Какой сейчас год?

-Что такое — год? — Хрипло прошептала она, и жалобно улыбнулась.

— Ничего, ничего. Все будет нормально. Через пару дней память должна начать восстанавиться, — Однако бодрость в голосе показалась несколько преувеличенной.

— Полис у нее есть? — негромко спросил доктор. — Ах, да, ее-же с улицы привезли. Ладно, сейчас инъекцию нозепама, а как проснется пусть свозят к гинекологу. Да, и проследите, чтобы внесли в сводку для УВД. Уже отправили? Хорошо. Девочка вроде ухоженная. Может, родные отыщутся... — И уже потеряв интерес к пациентке повернулся к лежащей на соседней кровати старухе.

После второго, кольнувшего комариком, укола Оля проспала весь остаток дня. А ночью вернулась Боль. Пронзила из виска в висок ржавая игла, выжигая мозг белоснежным, кружевным огнем. Терпела, сколько могла. Мертво зажав зубами угол одеяла. Под конец не выдержала. Застонала тонко, на выдохе.

Пожилая соседка, приподняла голову , сварливо выругалась, и тяжело протопала в коридор, вызывать дежурную.

Медсестра, недовольно вздыхая, вынула ампулу, украдкой глянула на спящих соседей, и незаметно уронила стеклянный цилиндр в кармашек крахмального халата.

Укол безобидной глюкозы помог мало. Как и в прошлую ночь спас от мучительной боли омут беспамятства.

"Ожидание хуже смерти, — слова вынырнули из мутного от беспамятства сознания под самое утро. — Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего".

Ждала долго. Голова тихо кружилась, тошнило, но игла так и не появлялась. Задремала, когда послышалось шорканье по полу мокрой тряпки и бормотание уборщицы.

Разбудил ее все тот же человек в белом. — Ну-с, как мы себя чувствуем? — присел эскулап возле кровати. — Э... милочка, — потянул он носом. — Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому. Склонился к пациентке.

Как сегодня голова? Болит?

— Нет, сегодня не болела, — зачем-то соврала она и добавила, опасаясь забыть: — Скажите — что со мной?

— Вовсе здорово, — Повторил эскулап. Выслушал пульс.

— Что гинекология? — Поинтересовался он у сестры.—

Та глянула карточку: — Разрывы, но заживают, назначили процедуры.

— А на пластику возили? Хотя... — доктор махнул рукой. — Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет.

— Ну, поправляйся, милая, — кивнул, вынимая из толстой стопки новую историю болезни.

В обед выпила стакан противного напитка с парой мятых ягод и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Хвойная красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: "Оленька, ты вырезала снежинки?"

"Оля, Оленька". — Проснулась со звучащими в голове словами:

Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре: — Меня Олей зовут.

Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что-нибудь еще. Но кроме отрывочных, детских воспоминаний почти ничего. Так куски, отрывки каких-то малозначащих дел и событий. Увы.

Следующая ночь прошла спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где-то вдалеке, кольнула, предупреждая о себе, но не страшно, скорее тревожно.

Снов не было. А на следующий день к ней пришел посетитель. Без стука, в небрежно накинутом на потертую меховую куртку халате. Человек неуловимо быстро ткнул воздух бордовой корочкой удостоверения, вынул из черной папки бланк и принялся задавать ей вопросы. Однако ответить Оля смогла только на один. Смущенно вздохнула, хлопнув о марлю повязки длинными ресницами.— Извините.

Опер озадачено покрутил ручку: — Ну, хорошо. Написано, что у вас на лице имеются множественные порезы. Вы можете пояснить их происхождение?

Дубовость оборота вызвала у Оли слабую улыбку. Она даже не сразу сообразила, что речь идет о ней.

— Не знаю. Не помню. — Оля провела по бинтам рукой, — вы о чем?

— Так и запишем: "Причину пояснить отказалась". А не возникало у вас желания покончить с собой?

Оля вспомнила боль от пронзившей висок иглы, кажущуюся нескончаемо долгой ночь, и задумчиво произнесла: — Да. Вы знаете, было так больно, что такая мысль мелькнула.

— Вот и хорошо, — застрочил ручкой оперативник. — Значит, суицидальные наклонности подтверждаете.

Кивнула, не слыша вопросов. Голова мягко плыла. Начало действовать принятое незадолго до визита снотворное. Оля осторожно зевнула и рассеяно посмотрела сквозь неопрятного посетителя.

— Все, все. Ухожу. Здесь, пожалуйста, поставьте подпись. — Оперативник, тонко чувствуя состояние потерпевшей, торопливо заполнил форму опроса:

Оля занесла ручку над исписанным листком. Однако ее голова была занята решением непростой задачи: "Подпись? Что-то знакомое".

Наконец решилась. Вывела крупную "О", добавила завиток и закончила коротким "ля".

Старлей хмыкнул, однако бережно уложил листки в папку и куда доброжелательней глянул на безалаберную "малолетку".

"Надо же, и чего этим дурам не хватает? — вдруг отметил он блеснувшие в марлевом разрезе глаза и замер, разглядывая неровные кустики белоснежных волос, торчащих из под повязки. — Симпатичная, наверно? Дура малолетняя, одно слово". Однако долго забивать голову чужими делами затурканный текучкой сотрудник милиции себе позволить не мог. Дежурно посоветовал выздоравливать и удалился, оставив на полу куски серой грязи.

Отказ в возбуждении уголовного дела прокурор "заштамповал" в тот же день. А Олин паспорт, вместе с прочей, не заслуживающей внимания ерундой, предусмотрительно подобранный одним из "чернокурточников", навсегда сгинул в ближайшем мусорном баке.

Коллеги по театру, конечно же, волновались. Еще бы, вертихвостка едва не сорвала два спектакля. Однако ясность внес муж прогульщицы. Петька, третий день "идущий в пурге", решив вдруг, что жена в очередной раз устроила ему скандал и сбежала к подружке, матерно пояснил звонящему администратору, что эта "шалава" наверняка, шляется по мужикам, а следить за ее легкомысленным поведением он не намерен.

"Хорошо, что сразу проявила сущность, — рассудил кадровик, внеся в Олину трудовую короткую запись об увольнении. — Вернется, получит, а нет, так и суда нет. С нас и спрос небольшой".

Прошла неделя. Оля начала потихоньку вставать. Сначала от кровати к кровати, по стеночке, а потом и вовсе уверенно, пошла. Процедуры, уколы, опять лекарства. Состояние улучшалось стабильно. Совсем скоро Оля могла назвать почти все окружающие ее явления и предметы. Даже память почти вернулась. Несколько ярких отрывков из детства. Но как ни пыталась припомнить Оля свою фамилию, адрес, профессию, не смогла. А события последних нескольких лет и вовсе остались в темноте.

Незаметно пролетело еще несколько дней, неделя. Пришло время снимать швы.

Из разговоров с врачами поняла, что попала в больницу после неприятного инцидента. Было это насилием или все случилось почти по обоюдному согласию, врачи не выясняли. Общеизвестно, частичная амнезия, как правило, вышибает именно критические, травмирующие психику, воспоминания, цепляя по ходу и остальное. Тем более, что, как выяснилось, у девчонки, несмотря на малолетство, оказалась вполне активная взрослая жизнь.

"Ну, знать, сама такую судьбу выбрала. Дело хозяйское. А раз уж менты криминала не нашли, то наше дело десятое. Меньше бумажек".

Придя на процедуру Оля терпеливо дождалась своей очереди и вошла. Сестра глянула в книжку, умело срезала предварительно отмочив, бинты. Но кожа лица, стянутая, как думала Оля, марлей, почему-то не почувствовала облегчения. Нитки вынимала не так ловко, но тоже быстро. Несколько раз прилично дернуло болью, но Оля стерпела.

— И как? — поинтересовалась у сестры пациентка.

— Нормально, — глядя в угол, отозвалась, сжав губы, медичка. — Все зажило, нагноений нет. Вы свободны.

Вошла в палату, и тут же повисла тишина. Так же тихо было, когда умерла тетя Маша, та самая старуха, Олина соседка.

Охнула и мгновенно уставилась в окно поступившая с бытовухой, девчонка. Вильнув взглядом, уткнулась в кроссворд лежащая у окна толстуха.

Оля потянулась рукой к маленькому, стоящему на непрочной проволочной ножке, зеркальцу.

Петровна дернулась, чтобы перехватить, но не успела. В потрескавшейся амальгаме отразилось не лицо. Изорванная рваными шрамами рожа не могла быть лицом. Одна губа, хищно разрезанная пополам, открывала ряд зубов, зато другой уголок, свернутый в узел, заставил содрогнуться в отвращении.

...Звякнуло, разлетаясь на куски, зеркало.