Голос моей души
Ольга Куно
Глава 1.
Я вижу небо разве только во сне,
Что с энных пор неудивительно даже:
Я этой участи достоин вполне —
Ведь таково, признайтесь, мнение ваше!
Канцлер Ги, "Bagerlee Blues"
В тюрьме всё было, как всегда: тихо, пусто и темно. Единственным источником освещения являлся одинокий факел, догоравший в дальнем конце коридора. Его прилежно зажигали раз в сутки, даже не знаю, для чего и для кого. Когда он догорал, эта часть тюрьмы погружалась в абсолютную темноту — до истечения суток и очередного прихода стражи. Именно с такой частотой представители правопорядка посещали нижний тюремный этаж. Здесь содержались те заключённые, о существовании которых все предпочитали забыть.
Я устроилась на своём обычном месте под потолком, над головой у прикованной к стене узницы. Она стояла, вернее, фактически висела, склонив голову вниз, и уже давно не подавала признаков жизни. Поднятые вверх руки были скованы цепями, прикреплёнными к проделанным в стене кольцам. Длинные пряди давно нечёсаных волос свисали, закрывая лицо от посторонних взглядов, которые, впрочем, некому было устремлять в сторону заключённой. Кровоподтёки на руках давно засохли и теперь покрывали кожу тёмной коркой. На блузе — бурое кровавое пятно, распространившееся также и на юбку. Молодая женщина пока дышала, но совсем слабо. Я с грустью окинула её ещё одним взглядом. Долго она не протянет.
Сперва я даже не услышала звук, а скорее почувствовала лёгкую вибрацию в воздухе. Кто-то идёт. Странно. В это время суток обхода не бывает. Или, возможно, у меня окончательно сбилось ощущение времени? При моих нынешних обстоятельствах это не мудрено.
Но нет, как вскоре оказалось, я была права. Это действительно не был регулярный обход. Просто в камеру доставили нового заключённого. Заинтересовавшись, я немного передвинулась со своего места, чтобы иметь возможность получше рассмотреть происходящее. Видимо, узник был из непокорных. Во всяком случае вели его двое стражников, заломив руки за спину. Ещё один стражник шёл впереди. Именно он открыл дверь камеры, той самой, в которой находилась и я, после чего заключённого зашвырнули внутрь. Он не удержался на ногах, зашипел и выругался, сильно приложившись плечом и рукой об пол.
Дверь захлопнулась и была сразу же закрыта на замок. Не задерживаясь, стражники зашагали прочь. На узницу бросили лишь мимолётный взгляд. Никакого изменения в её состоянии никто уже не ожидал.
Всё ещё ругаясь, мужчина поднялся на ноги. Подошёл к двери, потирая на ходу ушибленное плечо. Там, где он ударился наиболее сильно, был разорван рукав. Впрочем, это не слишком ухудшило состояние одежды заключённого. Не заправленная рубашка, давно утратившая белый цвет, уже была разодрана в нескольких местах, к тому же у неё оторвалось несколько пуговиц. Однако когда-то одежда была дорогой и весьма приличной; это и сейчас можно было определить по изящному, но перепачканному воротнику и сохранившимся пуговицам, насколько я могла судить со своего места, серебряным.
Я ожидала, что узник станет кричать стражникам вслед. Трясти решётку, угрожать, требовать, биться в истерике. Рано или поздно так делают очень многие. Почти все. Но, видимо, было не то слишком рано, не то слишком поздно. Заключённый просто мрачно смотрел туда, откуда его недавно привели. Туда, где только что исчезли из виду спины его конвоиров. Потом развернулся и со вздохом оглядел камеру. Видимо, его несколько дней продержали в каком-то другом месте, прежде чем перевести сюда. И он уже успел понять, что криками тут ничего не добьёшься. Однако же и отчаянье ещё не овладело им окончательно. Это видно по взгляду — напряжённому, злому, тоскливому, но не потухшему. Впрочем, долго ли ему осталось? В такой глубине гаснет всё, как ежедневно демонстрирует самым непонятливым одинокий чадящий факел. Может быть, его для того здесь и оставляют?
Узник посмотрел на прикованную к стене девушку, нахмурился, покачал головой. Больше никого не увидел.
— Привет. Добро пожаловать! — вежливо произнесла со своего места я.
Как-никак новый сосед.
Мужчина вздрогнул. Снова взглянул на девушку, понял, что она ничего сказать никак не могла, и продолжил осматривать помещение. И, что совершенно неудивительно, опять никого не обнаружил. Он уже собирался списать всё на собственное воспалённое воображение, когда я заговорила снова:
— Располагайся, устраивайся поудобнее. Ничего, что я на "ты"? Обстановка, знаешь ли, не слишком располагает к формальностям.
Пока я говорила, заключённый подозрительно посмотрел на девушку, но её губы оставались неподвижны. Тогда он поднял голову, инстинктивно понимая, что голос звучит откуда-то сверху. Теперь он смотрел точно туда, где расположилась я. Но видеть меня, ясное дело, не мог.
— Кто это говорит? — громко спросил заключённый, с раздражением, какое бывает свойственно людям определённого склада, когда ситуация выходит у них из-под контроля. — Кто ты?
— Голос в твоей голове, — не удержавшись, ответила я. — Знаешь, некоторые люди, когда оказываются в тюрьме, сходят с ума. У них начинается раздвоение личности, голоса разные слышат, ну, и всё такое. Ладно, извини, — поспешила пойти на попятный я. — Я просто шучу. Я вовсе не нахожусь у тебя в голове. Я вполне самостоятельный голос. Так сказать, автономный.
Судя по тому, как хмурился узник, убедить его мне не удалось. Мужчина с силой потёр виски и в очередной раз огляделся.
— И всё-таки кто же ты такая, если не плод моего воображения? — осведомился он.
— Ну, а как ты сам думаешь? — отозвалась я. — Сам посуди, кто кроме тебя сидит в этой камере?
— Насколько я могу судить, — хмурясь, ответил узник, — только она.
И он указал рукой на девушку.
— Всё верно, — подтвердила я. — Больше никого здесь нет. Так что ответ прост. Я и есть она.
— То есть как?
Он всё ещё не понимал.
— Ну, можно сказать, что я — её душа, — немного неуверенно объяснила я.
— Что? — в смятении переспросил узник, до сих пор не уверенный в том, что вполне нормален, и весь этот разговор происходит на самом деле. — Хочешь сказать, что ты...то есть она умерла?
— Не совсем, — подумав, возразила я. — Видишь, она дышит. Так что не умерла, а так...наполовину.
— Как такое может быть? — Он вглядывался в темноту под потолком, надеясь разглядеть там хоть что-нибудь, вернее, кого-нибудь. Но разглядеть не мог. Я была невидима для человеческого взора. — Как это с тобой произошло?
— Сама не знаю. — Это был честный ответ. — Помню, что мне было очень больно. И сильно хотелось пить, просто дико, почти до крика. Но в горле слишком пересохло, чтобы кричать. И ещё я страшно хотела спать, но не могла уснуть в таком положении. А потом всё-таки уснула, а может, потеряла сознание. Точно не знаю. Когда я пришла в себя, было ещё хуже. И знаешь, что странно? — задумчиво произнесла я. — Казалось бы, боль, жажда и голод — всё это серьёзно. А я больше всего страдала от того, что не могу поменять положение. Из-за этих цепей, — уточнила я, как будто это и так было непонятно. — Казалось бы, такая ерунда... В общем, в какой-то момент мне вдруг стало очень легко. Мучения резко отступили. А потом я поняла, что уже нахожусь не там, а здесь.
Я не имела возможности показать, что имею в виду под словами "здесь" и "там", но узник понял. Тихо выругался.
— Можно я подойду? — спросил он.
Я насторожилась.
— Зачем? — мой тон разом перестал быть дружелюбным.
— Просто посмотреть.
— Зачем? — ещё более напряжённо повторила я. — Здесь тебе не ярмарка.
— Не бойся. — Он догадался о причине моего беспокойства. — Я не сделаю ничего плохого. Не доверяешь?
— С какой стати я должна тебе доверять? — изумилась я. — Посмотри на неё. Посмотри! — Теперь я почти кричала. — Видишь, что с ней сделали? Думаешь, после этого у неё есть причины доверять людям?
— Нету, — признал он после короткой паузы.
И подходить ближе не стал.
— Давно это произошло? — вместо этого спросил он. — Давно ты...отделилась?
— Две недели назад. Если, конечно, я не запуталась во времени, — справедливости ради уточнила я.
— А как же ты...в смысле она... — Он раздражённо мотнул головой. — Как она ест, пьёт?
— Она не ест и не пьёт, — жёстко ответила я. — Да ей никто ничего и не приносит. Уже давно. Больше двух недель.
— Тогда как же она может быть до сих пор жива?
— Не знаю. — Я бы развела руками, если бы могла. Но руки безвольно висели там, внизу, скованные цепями. — Наверное, что-то странное произошло, когда я покинула своё тело. Но факт остаётся фактом. Она дышит.
Узник кивнул, после чего отошёл к решётке, туда, где через маленькое окошко над полом ему оставили чарку с водой и глиняную тарелку с кашей. Наклонился и поднял чарку.
— За что тебя так? — спросил он, повернувшись и посмотрев прямо на меня.
Видеть, конечно, не мог. Но запомнил, откуда исходит голос.
В ответ я сказала правду.
— Не помню. Наверное, пока я была там, — я посмотрела на своё тело, хоть он и не мог проследить этот взгляд, — помнила. А теперь забыла. Возможно, это как-то связано со смертью. Ну, то есть с полусмертью.
Он что-то промычал в ответ. Наверное, не поверил. Но, впрочем, мне-то какая разница? Не хочет, пусть не верит.
— А ты? Тебя за что посадили? — с любопытством спросила я.
— Да какая разница, за что? — махнул рукой узник. — Искали способ избавиться — и нашли. Нелепый, но для определённых слоёв убедительный.
Договорив, он решительно направился к заключённой.
— Эй, что ты делаешь? — закричала я.
— Ничего плохого, — отозвался он, и мои дальнейшие протесты игнорировал.
Подойдя к девушке, заключённый поставил чарку на пол. Выпрямившись, посмотрел на узницу и осторожно приподнял её голову. Локоны, точнее сказать, теперь уже космы, упали на лицо. Он аккуратно заправил их за уши. Оттянул нижнее веко. Потом приложил палец к шее, подержал, снова отвёл руку. Поднял чарку и, запрокинув голову девушки, влил немного воды ей в рот. Достал из кармана платок, намочил и провёл по её лицу. Поддержал своим телом так, чтобы она больше не висела на руках. Снова дал немного воды.
Я вдруг почувствовала, как меня утягивает куда-то вниз. Сопротивляться не получалось.
— Прекрати! — закричала я, полностью теряя контроль над собой. — Не надо! Я не хочу!
Перед глазами поплыло, и я увидела непривычно близкий пол камеры. Грудь сдавило будто под огромной тяжестью, горло горело, руки и спина сильно болели.
— Не хочу... — еле слышно прошептала я, с трудом шевеля губами.
— ...Ты меня слышишь? — донёсся откуда-то издалека мужской голос.
Нет, кажется, не издалека, он стоит совсем рядом. Даже вплотную. Именно это даёт отдых моим рукам. Я хотела ответить, что слышу. Но голос снова перестал слушаться. А спустя ещё секунду мне стало легко. Отступила боль и тяжесть, а пол и мужчина снова оказались где-то внизу.
— Фух! — облегчённо выдохнула я. — Больше так не делай.
Заключённый резко вскинул голову.
— Ты опять там?!
По-моему, в его голосе прозвучала укоризна.
— А ты как думал? Полагаешь, это так просто — вернуть человека к жизни? Я уже две недели в таком состоянии. Для того, чтобы полноценно меня оживить, нужен хороший лекарь, специальные микстуры, нормальные условия. А здесь ничего этого нет и не будет. Так что и пытаться бессмысленно. Поэтому давай договоримся впредь обходиться без таких фокусов. Идёт?
— Не обещаю.
Впрочем, сейчас он, к моему облегчению, от девушки отошёл. Огляделся, подыскивая себе место, сгрёб к стене побольше соломы и уселся на неё, положив руки на колени. Развернувшись, выглянул в коридор, взъерошил волосы, задумался о чём-то, время от времени принимаясь массировать себе виски. Потом лёг, заложил руки за голову и закрыл глаза.
Заключённый лежал практически неподвижно, только грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию, и я уже думала, что он заснул. Но он вдруг, не поднимая век, спросил:
— А ты когда-нибудь спишь?
— Нет. У меня нет такой потребности.
Он едва заметно кивнул головой, давая понять, что принимает к сведению.
— А выйти отсюда ты можешь?
— Могу, — похвасталась я. — Без тела, конечно. Иногда я так делаю. Просачиваюсь сквозь решётку, лечу наверх и немного гуляю. Смотрю на небо. На деревья. Летаю над окрестностями. Но только недалеко.
— Почему? — спросил он, открывая глаза. — Ты не можешь уйти далеко от своего тела?
— Могу, — возразила я. — Но только...боюсь. Боюсь не найти дорогу назад. И окончательно умереть. Ты не знаешь, почему я боюсь?
Он удивился такому вопросу.
— Разве это не очевидно?
— Мне — нет. — Мне и правда было неочевидно. — Почему люди цепляются за жизнь? Даже когда жизнь — такая?
Я посмотрела на себя, висящую на цепях там, внизу. Запоздало поняла, что заключённый не может видеть, куда я смотрю. Оказывается, это так неудобно — разговаривать, когда в твоём распоряжении нет ни мимики, ни жестов, ни взглядов, ни выражения лица. Только слова.
— Просто... — Мужчина нахмурился, подыскивая формулировку. — Не знаю, как сказать, — наконец развёл руками он.
— Жаль, — искренне посетовала я.
На этом наш разговор закончился. Узник снова закрыл глаза и вскоре действительно уснул. В пустоте тюремной тишины я могла отчётливо слышать его ровное посапывание. Спустилась пониже и пригляделась. Ресницы чуть подрагивают. Цвет лица нездоровый, под глазами пролегли круги. Да, он точно не первый день в тюрьме. Но в линии губ пока ещё сквозит упрямство. Узкий подбородок, покрывшийся густой щетиной, высокие скулы. Чёрные волосы взъерошены, и в них запутался какой-то мусор... Наверное, паутина. Я бы вытащила. Но не могу.
Наутро я решила отправиться немного погулять. Узник ещё спал, и я не стала его беспокоить. Просто скользнула через решётку, пролетела по коридору и поднялась вверх по лестничной шахте. На самом деле я могла бы пролететь и сквозь стены, но передвигаться по коридорам и лестницам было привычнее. Вот только метод движения теперь совсем другой. Летать оказалось на удивление просто. Почти как во сне. Я представляла себе, что сгибаю ноги в коленях, как будто собираюсь сесть на корточки. И, приседая, поднимаюсь в воздух. А дальше могла двигаться в любом направлении, по собственному желанию.
Немного проветрившись, я возвратилась в камеру. Первым делом взглянула на своё тело, убедилась, что всё обстоит по-прежнему, без изменений. И только потом обратила внимание на весьма любопытную картину. Мой сокамерник уже проснулся и теперь, сняв рубашку, методично отжимался от пола. Я немного понаблюдала за тем, как перекатываются под кожей мышцы.
— Вот это да! Такое зрелище пропадает! — громко посетовала я. — Мускулатура у тебя что надо. Даже жаль, что ни одна живая девушка не может увидеть и оценить.
— А мёртвая оценить не может? — осведомился он, замирая на вытянутых руках, чтобы немного передохнуть.
— Только эстетически, — сообщила я. — В своём нынешнем состоянии я не испытываю сексуального возбуждения.
