"Я с полагающимся негодованием смотрела на своих похитителей. В глубине души мне было, конечно, страшновато, но еще вчера я с тоской вопрошала у небес, когда же закончится это пустое, никчемное существование — существование царской дочери, так что в собственном малодушии мне было стыдно признаться даже самой себе. Как говорил последний придворный лекарь — "Лучшее средство от хандры, жестоко терзающей бедную царевну — это новые впечатления и подвижный образ жизни на свежем воздухе". Вот и догулялась я с мамушками-нянюшками по зелену саду до новых впечатлений, будь они неладны...
С детских лет меня одолевала беспричинная хворь, излечить которую не смог ни один лекарь. Черная хандра и тоска истомили мою душу, так как во всем я ясно видела дурную сторону, злой умысел и глупость человеческую, причем ошибалась редко, что только укрепляло мои взгляды на жизнь. Давно уж не радовал меня свет солнца, щебетанье птиц не услаждало слух, а лучшие яства были одинаково пресными. Нрав мой оттого был тяжел и мрачен, а от речей моих царь-батюшка и вовсе сатанел, ибо давно уже я не подбирала слов, когда решала о чем-либо отозваться. "Золот волос, да черен нрав!" — говорили про меня в народе.
Вот и тогда, гуляя по саду среди толпы бестолково галдящих баб, коим надлежало меня увеселять, я привычно ожидала дурных вестей. Новый лекарь был преисполнен гнусных новаторских идей по поводу моего лечения, среди которых необходимость ежедневного хождения туда-сюда по надоевшему до смерти саду была наименьшим злом. В мрачном исступлении я уже предвкушала, как по его настоянию буду окунаться в ледяную воду или возлежать на зело лечебном муравейнике. Жизнь, по моему разумению, либо должна была оставаться такой же унылой, как и сейчас, либо же стать еще хуже.
Представьте же себе мое удивление, когда нянюшки истошно завопили и дали стрекача во все стороны, а предо мной появился волк истинно исполинских размеров, который безо всякого почтения схватил меня зубами и забросил себе на спину.
-Да как смеешь ты, скотина вшивая, — вскричала я, — так обращаться с царской дочерью?!!
Тут же мне в рот набилось шерсти, отчего я принялась плеваться и чихать, а волк ответствовал:
-Не перестанешь драть глотку — заткну тебе рот твоей же косой!
Мало того, что волк оказался говорящим, так еще и его речь была до того не похожа на любезные тошнотворные речи моего окружения, что я тут же согласно замолчала и принялась рассматривать деревья, мелькающие по сторонам. Лес ничуть не походил на зелен сад моего батюшки, и я впервые за долгие годы вдруг почувствовала интерес к происходящему вокруг меня, приправленный негодованием и азартом. Если бы волк собирался меня съесть, то давно бы уже это сделал, а мы, между тем, все мчались по лесу.
Подумав еще немного, я пришла к выводу, что неправильно начала знакомство с волком.
-А куда, простите, вы меня тащите? — спросила я ласково. — И, что самое важное, как собираетесь меня возвращать?
-Еще пара минут, — ответил волк почти любезно, — и ваше любопытство будет удовлетворено.
И то верно — не успела я решиться повторить свои вопросы, как волк остановился и взгляду моему предстал весьма несуразный юноша, который неловко облобызал мою руку и назвал себя царевичем Иваном, попутно выразив радость от состоявшегося знакомства. Впрочем, все это было проделано столь неуверенно и невнятно, что я вновь ощутила смертную тоску и приближение приступа черной меланхолии, который всегда пагубно отражался на состоянии здоровья окружающих. Меня постигло еще одно горькое разочарование — царевич попался совершенно никудышный.
Итак, я с негодованием смотрела на своих похитителей — мямлящего хлюпика и огромного серого волка, который с утомленным видом чесал себя за ухом.
-Извольте объяснить, царевич, с какой стати мы с вами знакомимся в лесу, да еще при участии этого блохастого четвероногого! — рявкнула я.
Царевич покраснел, шморгнул носом и пробубнил что-то насчет долгой истории, которую мне будет совершенно неинтересно слушать.
-Мне вообще доводилось редко слушать что-либо интересное, но я всегда терпела, — ядовито ответствовала я, и царевичу не оставалось ничего иного, кроме как начать свой рассказ, из которого я узнала, что имею дело с младшим сыном царя, исступленной и странной любовью любившего грушу в своем саду. Груша приносила золотые плоды, однако некий прожорливый вредитель повадился воровать их, так что царь даже толком убедиться не мог, золотыми ли те были, или же это все досужие байки. Ни один из его сыновей не смог устеречь вора, что лишь усугубило мое недоверие к рассказчику — уж больно странной и бестолковой представлялась, судя по этой истории, его семья.
-И вот, — рассказывал взволнованный царевич, — пришла моя очередь стеречь грушу. Я пришел в сад, устроился поудобнее и решил поужинать.
-Поужинать? — переспросила я ледяным тоном.
-Ну да, кушать очень хотелось... — жалобно сказал царевич. — И когда у меня осталась корочка от хлеба, то откуда-то выбежала мышка, и попросила поделиться. Я животных всегда любил, поэтому отдал мне корочку. В благодарность она мне пообещала, что разбудит, когда появится вор. Поэтому я заснул, а когда мышка меня разбудила в полночь, то я увидел...
-Минуточку, — снова перебила я его, пристально глядя в его голубые глазенки. — А без мыши ты никак не мог полночи дождаться, не засыпая? И почему ты сразу у нее не спросил, кто ворует ваши треклятые груши?!!
Принц засмущался и ответил, что с детства привык ложиться спать рано, едва стемнеет, так что не заснуть у него никак бы не получилось, а говорить с мышью ему изначально показалось делом сомнительным.
-Хорошо, — процедила я сквозь зубы. — Так кто же воровал груши?
-Птичка такая... золотая... — робко ответил царевич. — Небольшая, с курицу размерами. И куда в нее только те груши помещались...
-Так, стало быть, птичка. Шокирующее открытие. Что дальше?
-Я хотел ее поймать, схватил за хвост, но она вырвалась и улетела... — грустно признался царевич. Я еще раз осмотрела его сверху донизу и решила, что в этом нет ничего удивительного. Царевич выглядел как-то так растяписто, что сразу становилось понятно: все его затеи заканчивались неудачами, и повелось сие еще с самого его появления на свет.
-...а царь-батюшка, как узнал про то, приказал, чтобы сыновья его отправлялись на поиски. Вот мы и отправились... Только братья мои в ближайшем городке остались пьянствовать, а я дальше пошел.
-Ты догадывался куда идти? — уточнила я с подозрением.
-Да нет, просто...
-Ага.
Царевич, вконец расстроившись, умолк, и я была вынуждена сказать:
-Очень и очень познавательная и захватывающая история, продолжай, будь любезен.
Иван покосился на волка, тот снова равнодушно почесался и зевнул.
-И вот наткнулся я, значит, на камень, где было написано, что если я пойду прямо — то не вернусь, налево — погибну, направо — съест меня серый волк, — стеснительно признался царевич и вновь посмотрел на волка извиняющимся взглядом, явно опасаясь, что тот обидится на столь смелые откровения. Не знаю, с чего он так волновался. Мне лично было изначально ясно, что эта зубастая животина не капустой питается.
-...Думал я, думал, что выбрать... — продолжал царевич, но тут я не выдержала и заорала:
-А что ж — не ясно было, как божий день, что это значило "поворачивай назад!" и иди к своим братьям пьянствовать?!!
-С братьями у меня дружбы никогда особо не было... — еще более смущенно признался царевич, и я даже пожалела его: видимо, не я одна считала его хлюпиком, так что детство у него было несчастливым ровно настолько, чтобы скорее согласиться на верную смерть, нежели лишний раз повстречаться с собственными братьями. — Вот я и решил, что пойду туда, где волк. Отдам ему своего коня, авось он обожрется и...
-..сдохнет, — ехидно предположила я, и царевич от ужаса посерел.
-Нет!!! — взвопил он, обращаясь к волку, с любопытством приподнявшему уши. — Никогда! Я это... люблю животных!!!
-Особенно лошадей, — коварно подсказала я.
Иван сник и жалобно произнес:
-Я так серьезно над этим не задумывался. Просто решил, что лошадки должно хватить на первый раз, а там авось что-то и решится.
Я пощадила его чувства и не стала выпытывать подробностей этой истории мучительного выбора между любовью к лошадям и любовью к волкам, сопряженной с необходимостью выживания. Было ясно, что волк действительно удовлетворился скакуном, а царевич, в общем-то, добрый и совестливый юноша, ведь сейчас они находились предо мной и выглядели чуть ли не друзьями.
-Значит, вы решили помочь Ивану? — обратилась я к волку, который лениво отвечал:
-Да я сам ту надпись накорябал на камне, чтоб меньше всякой швали бродило. А то, сами понимаете, когда человеку сообщают, что на двух дорогах его ожидает скорая смерть, то он, конечно же, выберет третью, о которой ничего не сказано. Узнал бы, кто додумался на камне эдакое написать — руки бы откусил, и запихал бы в известное место. Который год никакого покоя... А этот вот вежливый попался, сразу в лапы упал и лошадь свою едва ли не в пасть мне запихивать принялся...
-Стало быть, пожалели?
-Пожалел, — согласился волк с хитрой искоркой в глазах. — Да и лошадь была хорошая. Не для такого употребления она годилась, самому совестно потом стало... Не кляча какая-то крестьянская, поди...
-Ой, мне так повезло, что мы встретились! — с воодушевлением включился в разговор царевич, явно воспрявший духом. — Уважаемый волк столько всего мне рассказал, пока... мм-м-м... трапезничал. И даже про то, где золотая птичка живет.
-Ну, как-то так совпало, — небрежно произнес волк, с деланным вниманием разглядывая свои лапы, — что мне известно много всяческих интересных фактов.
Сомнений не оставалось — волк кокетничал. Одинокая жизнь в лесу, должно быть, ему порядком наскучила. Я его понимала — моя прежняя жизнь была не намного веселее.
-Я, конечно же, — рассказывал Иван, — тут же попросил его помочь мне добыть птицу, чтоб вернуться к батюшке со славой и почетом...
В который раз подивившись чужой вере в лучший исход, я не стала спрашивать, с чего он решил просить о помощи незнакомую зубастую тварь, только что схарчившую лошадь. С моей точки зрения, ничто в описываемый царевичем момент не указывало на то, что волк, обожравшись, не свернет ему шею ради забавы или же не оставит его про запас на голодный год.
-... и разлюбезнейший волк согласился доставить меня в то царство, откуда прилетала эта погань воровать наши груши, — тем временем говорил царевич. — Царство то было неподалеку, и вскоре мы уже были около царского терема. Там волк мне сказал, чтобы я безо всякого страха шел туда мимо стражи, ибо они находятся под чарами. Птица должна была сидеть в золотой клетке. Мне нужно было взять птицу и вернуться. А клетку, сказал уважаемый волк, нельзя трогать ни в коем случае...
По его тону мне многое стало понятно до того, как царевич жалобно продолжил:
-...но клетка была такая красивая, что я не выдержал и решил ее тоже украсть.
-Пустяковое ведь дело было... — пробормотал себе под нос волк. -Я же все объяснил, все устроил...
Иван привычно покраснел.
-И только я взял клетку, как тут же прибежала стража, и царь тамошний... сердитый такой, хуже батюшки. Я ему объяснял, почему непременно должен был украсть его собственность, а он все не понимал, подлец эдакий. Долго грозился по-всякому, а затем сказал, что отдаст мне птицу, ежели я приведу ему златогривого коня из соседнего царства.
-Что за цари вокруг пошли! — возмутилась я услышанному. — Ворьё и жулики сплошные! Нет, недаром мой батюшка только войны коварные захватнические замышляет в свободное время...
-И я тоже удивился! — поддакнул царевич, хотя чья бы корова мычала, как говорится. — Но он уперся, мол, подавай ему коня — и все тут. Хорошо, что волк, как это узнал, тут же согласился мне помочь украсть коня.
Я посмотрела на волка. На его морде явно читалось: "Ну и дурак же я был, когда в это все впутался...". Действительно, царевич был куда вредоноснее, чем казалось с первого взгляда и с желанием ему помочь следовало бороться изо всех сил.
-Вот пришли мы в следующее царство, значит. Волк мне говорит, чтоб я шел прямо в конюшню, где конь златогривый стоит. Стража, мол, снова заколдована и ничего не услышит. Только уздечку нельзя было брать категорически...
-Но ты взял, — утвердительно произнесла я.
-Взял, — покаянно промолвил Иван. — Но она такая красивая была, в каменьях самоцветных и с узором тисненым...
"Лучше б ты, Ваня, пил" — мрачно подумала я, а вслух сказала, придав голосу медвяности да ласки:
-Дай-ка догадаюсь. Этот царь потребовал, чтобы ты украл меня. Только бедный волк уже понял, умница, чего от тебя ожидать, вот и решил все сделать сам, так? И все у него получилось на заглядение — ловко да споро, без сучка, без задоринки.
-Ага, — сказал волк, косясь на меня лукавым и масленым взглядом. Я так и знала, что мышление у него устроено точь-в-точь как у людей, так что послала ему восхищенный взгляд вдогонку. Мне, знаете ли, совершенно не хотелось, чтобы меня меняли на коня, пусть даже и с золотой гривой, а рассчитывать в таком деле на Ивана представлялось делом зряшным. Он и сейчас витал где-то в облаках, явно представляя, как отец гладит его по голове в благодарность за спасенные груши. Вряд ли он соблазнился бы какой-то там златовласой царевной, даже если бы она очень сильно постаралась.
-Ах, до чего ж проворные вы в деле, — произнесла я, в упор глядя на волка. — Отродясь не слыхала про более славные дела — кражу скота и птицы! Сколь много сноровки нужно было выказать, чтоб эдакое провернуть! И чары, и ум, и ловкость! Нешто теперь не повидать мне таких героев более, коротая век свой за царем скучным...
-А знаешь что, Ваня, — произнес волк, прикрыв глаза от удовольствия. — Нельзя нам царевну отдавать. Сделаем по-другому...
-...А может все-таки отдадим ему настоящую? — в который раз спросил Иван-царевич, глядя на меня с плохо скрытой неприязнью.
Я с грустью глянула на волка, прижав ладонь к сердцу для пущей выразительности. С каждой минутой мы все лучше друг друга понимали — по крайней мере, я делала для этого все возможное: дышала взволнованно, смотрела со значением и невзначай почесывала волчью спину, когда мы мчались по лесу. Волк же на привалах рассказывал мне всяческие байки, из которых следовало, что он великий чародей, благодетель и храбрец. Рассказы у него и в самом деле получались интересные, даже несмотря на постоянную похвальбу. Царевич в это время куксился и дулся, так как рассказать ему было нечего и по причине врожденного ротозейства, и из-за слабого воображения.
Так что волк решительно отверг предложения Ивана, и, как только мы прибыли к царскому терему, весьма искусно превратился в здоровенную деваху, шире меня местами в два раза, с золотой косой, которой можно было быка зашибить.
-Несовершенное подобие, — галантно сказал волк, хитро глянув на меня исподлобья. — Даже моего мастерства не хватило бы, чтобы воссоздать такую красоту.
Я старательно зарделась, а он, взяв под руку унылого царевича, шагнул к терему.
Спустя пару часов мы уже весело хохотали, в который раз обсуждая, что случилось с царем, когда тот полез под сарафан к новоиспеченной невесте и нащупал там аршинный хвост, а царевич с златогривым конем дружно и обиженно молчали, глядя на нас. Коня можно было понять — вряд ли ему была по нраву такая смена среды обитания, а вот царевич, похоже, был тем еще занудой и нюней. Я таких в детстве вообще рожей по лужам возила.
Со следующим царем было еще веселее. Я уговаривала волка превратить меня в златогривого коня, но, видимо, он слишком разочаровался в людях после историй с царевичем, так что вновь отправился сам. Теперь компанию унылых зануд пополнила и золотая птица, на поверку оказавшаяся похожей на индюка и столь же визгливо орущей каждую минуту.
У камня волк с сожалением посмотрел на меня и сказал:
-Ну, до свидания Ваня. Счастливо тебе. Береги царевну и свой зверинец. Не ложись спать, пока не доберешься домой, иначе быть беде.
-Ага, — хмуро ответил царевич. — И тебе не хворать.
Волк на прощание хитро блеснул глазом и растворился в лесном сумраке.
Сразу стало скучно и тоскливо, почти как в зеленом саду с мамушками и нянюшками.
Почти целый час мы тряслись на златогривом коне, пока царевич наконец заговорил. И слова его мне совершенно не понравились.
-Остановимся тут и отдохнем, — сказал Иван. — Устал, глаза слипаются...
-Иван, — заволновалась я. — Волк сказал, что тебе нельзя спать!
Царевич зашелся мелкой дрожью, налился краской и визгливо крикнул:
-Подумаешь, волк! Много почету! Буду я слушаться всяких волков! И без его советов справлюсь, а ты, царевна, учись молчать, когда не спрашивают!
От гнева царевич вспотел и начал плеваться. Так что я почла за лучшее умолкнуть, про себя желая ему падучей болезни.
Спустя несколько минут Иван уже храпел, а я ерзала под осуждающими взглядами коня и птицы, которые почему-то приняли сторону царевича, хотя, видит бог, он один был виноват в их бедствиях.
Еще спустя полчаса из кустов появились двое здоровяков, которые мне сразу не пришлись по душе.
-О, братец! — воскликнул один, ткнув пальцев в сторону Ивана, и я поняла, в чем причина моей неприязни. Это были его старшие братья, и очевидно было, что природа не наделила их даже теми скромными душевными достоинствами, что угадывались местами в их младшем брате.
-Ох! — только и сказал проснувшийся Иван, прежде чем получить хороший удар в зубы. Братья немного попинали его ногами, да и уселись передохнуть.
-Знаешь что, — сказал первый. — Ежели мы вернемся с бабой, конем и птицей, то батюшка нас похвалит и царство нам оставит.
-Ага, — ответил второй. — Вот только Ванятка вернется и нажалуется. Как это у него заведено. И батюшка осерчает.
-Сталбыть, — решил первый, — нужно сделать так, чтоб Ванятка не вернулся.
Я в ужасе закрыла глаза, потому как это совершенно не походило на веселые приключения с серым волком.
-Слышь, царевна, — сказал мне первый после того, как все было закончено. — Ты молчи про то, что видела. Иначе закончишь, как Ванятка — без рук, без ног, без головы в яме посередь леса.
Я едва не упала без памяти, но меня за шкирку втащили на златогривого коня и мы отправились к царю, с любви которого к грушам все и началось. Я шмыгала носом вспоминая бестолкового Ивана, который мне, конечно, не нравился, но подобной участи точно не заслуживал. Глуп он был, упрям и неловок, ну так не каждого же простофилю братья на куски рубят, перед тем ограбив.
В царском тереме нас встретили с почетом и ликованием. Я же с унынием смотрела на царя, лепетала ему в ответ всяческую несуразицу и едва удерживала на языке вопрос: "Кто ж тебя так проклял, царь-государь, что родились у тебя два убивца бесчестных да один остолоп?..". Впрочем, в кого удались сыновья, было ясно, ибо царь как вцепился в птицу да коня, так даже про третьего сына и не спросил. Может и не заметил, что тот куда-то подевался.
Между тем принялись братья решать, кто из них на мне женится, ежели царь, конечно, сам такого желания не выкажет. Однако ж царю было достаточно золотой живности, так что на меня он и не взглянул. Братья между тем едва ли не дрались, чтоб право свое на женитьбу доказать. Поняла я, что все мои беды и огорчения с гулькин нос мне покажутся в ближайшем будущем, ибо старший брат был зол, а средний — туп, и оба равно пакостны. Приходилось опасаться, как бы они меня не зарубили, чтоб никому не досталась.
Оно-то можно было на косе своей повеситься. Но с детства у меня твердости духа ни на одно дело серьезное не доставало. Так что я с тоской-печалью из окна горницы глядела, да мечтала, чтоб братья друг друга угробили, а царь грушами золотыми отравился от жадности Додумалась я до того, что решила, будто все это мне из-за неблагодарности моей. Видимо, решили высшие силы показать мне, что зря я на судьбинушку свою наговаривала, когда золотой косой мела по шелковой траве в саду у батюшки своего любезного.
Царь же, заметивши наконец, что раздор между братьями пошел нешутошный, подумал-подумал, да и решил, что женится на мне средний, чтоб на царство моего батюшки права заявить, а старшего престолонаследником сделал. К огорчению моему на том и порешили, так что свадьбы было не миновать.
В день венчания нашего со средним братом я почти что удавилась-таки на косе, однако как задыхаться начала, так и передумала. Тут меня дворовые девки наряжать пришли, цветы в косу вплетать да волосы из косы тайно дергать, чтоб на приданое себе скопить деньжат. И дышать мне не хотелось, не то что в церковь идти, но взяли меня под локти и повели.
А средний сын смотрит на меня и слюни пускает, как собака бешеная. Потемнело у меня в глазах от отвращения великого, и решила я его в первую же брачную ночь удавить. Раз себя не получилось, то хоть его, что ли...
Как вдруг народ зашумел, заохал и вышел вперед Иван-царевич, живой и невредимый. Показался он мне в тот момент писаным красавцем, без слюней-то. По чести сказать, так хорош он был собою и в то время, что мы познакомились, вот только выражение лица было больно придурковатое.
-Слушайте, люди добрые! — зычно сказал он безо всякой запинки и заикания, и решила я, что смерть лютая ему на пользу пошла. — Скажу вам всю правду: я добыл златоперую птицу, златогривого коня и златокосую царевну. Волк серый пособил мне, не справился бы я без него, зверя благородного и мудрого. А братья мои на меня сонного напали, порубили и в лесу бросили. Если б серый волк не принес живой и мертвой воды — так бы и лежал там, в сырой земле, в чащобе лесной.
Заволновался тут народ, на царевичей глядючи. Они с лица сбледнули, а царь, напротив, побагровел, да как закричит:
-В темницу обманщиков и убивцев!!!
Все ж таки какие-то понятия о справедливости у него были.
Царевич, между тем, ко мне подошел, за руку взял и к алтарю подвел. Я только диву давалась, откуда в нем столько стати да решительности взялось. Загляденье, а не жених. Простила я ему и растяпистость, и обиды, глядя, как бережно он меня под локоток поддерживает, да руки мои целует.
Ох и ликовал же честной народ, когда мы с супругом моим новоиспеченным из церкви вышли. Оно и ясно — любят у нас люди душещипательные истории с хорошим концом.
А царевич ко мне наклонился, глазом знакомо блеснул, и на ухо сказал:
-До сих пор ведь в любую чушь верят, идиоты. Живая и мертвая вода — смех да и только!.. Даже за коня себя выдать — и то сложнее..."
