Глава 1. ПРИБЫТИЕ
Кубань, 19-29 марта 1920 года.
"Валькирия" пришла в Новороссийск на закате 19 (6) марта 1920 года. Огромный трансатлантический лайнер был виден с любой улицы города, он казался белоснежным слоном в куче грязно-черных заржавленных мосек добровольческого транспортного флота.
Семейство статского советника Павла Ивановича Лечковского, происходящего из мелкопоместных дворян Рязанской губернии и добывшего себе чин неустанными трудами по ведомству народного просвещения, застряло в Новороссийске в результате трагической случайности, выразившейся в заболевании отца семейства накануне того самого дня, когда пароход, с капитаном которого была уже достигнута договоренность, должен был выйти в море. Поскольку у Павла Ивановича подозревали сыпняк, то капитан, естественно, вышел в море без статского советника. Хотя был настолько благороден, что предложил перевезти в Константинополь семейство, а когда Дора Павловна и дети наотрез отказались покинуть отца, даже вернул уплаченные Павлом Ивановичем деньги!
Семейство Павла Ивановича состояло из жены его Доры Павловны, урожденной фон Зибель, и детей — дочерей Анны-Лоры (17 лет), Марии-Елизаветы (15 лет) и Вильгельмины-Екатерины (13 лет), а также сына Петра (12 лет) и племянников Горация и Овидия, близнецов шестнадцати лет, сыновей вдовой сестры Павла Ивановича, в свое время вышедшей замуж за преподавателя классической литературы в одной из московских гимназий, владельца неблагозвучной фамилии Драг-Дерюжко (награждать детей, имеющих такую фамилию, именами "Гораций" и "Овидий" было, по мнению самого Павла Ивановича, чистым издевательством над невинными младенцами), и скончавшейся незадолго до начала Смуты.
К тому моменту, когда "Валькирия" вошла в гавань Новороссийска, статский советник уже поднялся на ноги и бодро ковылял по комнате, близнецы, наконец-то вырвавшиеся из-под его строгой опеки, числились в Запасном полку Корниловской Ударной Дивизии и с нетерпением ожидали перевода в боевые части, а Дора Павловна и Анна-Лора работали в одном из бесчисленных госпиталей, заполнивших Новороссийск. Утром того дня в городе появились неопределенные еще слухи о том, что красные прорвались у Усть-Лабинской и Екатеринодара, и теперь "ВСЁ ПОГИБЛО", и Павел Иванович был вполне согласен с этим — за два года скитаний по обезумевшей России у него было время научиться определять разгромленную армию буквально нюхом. В Новороссийске стоял запах разгрома, плотный, как гороховый суп или лондонский туман.
В этих обстоятельствах появление в порту гигантского лайнера, способного вместить несколько тысяч человек, было воспринято как Божье благословение. Конечно, цену за билет владельцы ТАКОГО судна заломят немыслимую, но Павел Иванович, в свое время весьма дальновидно переведший все свои средства в английские фунты и золото и ухитрившийся за время своих скитаний не только сберечь, но и преумножить свои капиталы, надеялся, что его денег хватит. И вообще — не единственный же это пароход! И, скорее всего, появление белого слона сильно снизит цены на проезд на других кораблях...
Однако прежде, чем Павел Иванович собрался, в ворота дома, который снимало семейство, решительно постучали. Судя по громкости звука — прикладом. Статский советник уже имел опыт пребывания в городах, занятых разбитыми армиями, и специально на такой случай им были приобретены пять пистолетов системы "Маузер". Два из них забрали близнецы, а три — самого Павла Ивановича, Доры Павловны и Анны-Лоры — остались. Кроме пистолетов, в доме имелись японский карабин без патронов, оставленный прежними жильцами, и разболтанная тульская двустволка 12-го охотничьего калибра с напрочь сбитым прицелом. Статский советник разбудил отдыхавшую после дежурства дочь, велел свести младших в подвал, и послал хозяйку дома выяснить, кто и по какому делу. Анна-Лора вернулась из подпола как раз в тот момент, когда во двор сквозь распахнутую калитку вошли трое. Их черная униформа сильно смахивала на черные гимнастерки добровольцев, но была значительно новее и не имела обязательных "углов" — красно-черного "ударного" на правом рукаве и бело-сине-красного "добровольческого" на левом, не было видно и следов "гвардейского синдрома" — никаких кантов, выпушек и прочего галуна, обильно украшавшего воротники, клапанов нагрудных карманов и обшлага добровольцев. Погоны всех троих были помечены загадочной шифровкой ВВ, начальника выдавали три лычки и висящий на ремне тяжелый пистолет в кожаной кобуре. Двое остальных были вооружены странного вида карабинами — Павел Иванович никогда еще не видел карабина, снабженного штыком, да еще не простым, а неотъемно-откидным. На бандитов эти трое похожи не были — у бандитов не бывает такой новенькой и единообразной униформы, подтянутого внешнего вида и единообразного вооружения.
Унтер, напоказ расстегнув кобуру и косясь на прикрытое ставнями окно, объявил, что по приказу коменданта города в связи с осложнениями на фронте все трудоспособное население мобилизуется на рытье окопов вокруг города. Это было что-то новенькое. До сего дня Павел Иванович никогда не слышал о мобилизациях ТАКОГО рода. Брить лбы всем мужчинам боеспособного возраста подряд время от времени пытались все армии, а вот чтобы на рытье окопов...
Статский советник отсоединил пистолет от кобуры-приклада и засунул за пояс, прикрыв полой сильно потрепанного пиджака, велел дочери присматривать тут и вышел во двор. Черные карабинеры оживились, а унтер повторил уже слышанное Павлом Ивановичем объявление, завершив его традиционным уже обещанием "за сопротивление расстрел на месте". Трудоспособным населением были объявлены все, имевшие две руки, две ноги, хотя бы один глаз и достаточно сил, чтобы поднять лопату. Утром по городу пойдут облавы, все трудоспособные, кого они поймают, будут расстреляны.
Павел Иванович попытался объяснить карабинерам, что он только что перенес сыпняк, имеет чин статского советника (5-й класс, повыше армейского полковника) и семью на иждивении. Унтера все эти подробности не интересовали, о чем он заявил Павлу Ивановичу ясно и четко, с привлечением народной лексики. Ему приказано собрать все трудоспособное население на строительство обвода, и он таки его соберет.
Спорить с убедительными доводами в виде приказа коменданта и двух карабинов Павлу Ивановичу не хотелось. Оставалось только пообещать пожаловаться начальству — прямо Главнокомандующему — тоскливо вздохнуть и согласиться. Статский советник проделал все эти ритуальные па и вышел за ворота. Как оказалось, комендант, говоря "все трудоспособное население", ничуть не шутил — следом за Павлом Ивановичем из ворот дома вывели — с визгом и воплями — его квартирную хозяйку. Окопы должны копать все.
За воротами имела место привычно-узкая улочка, забитая непривычно большим количеством народа. Толпа человек в пятьдесят, конвоируемая полудюжиной черных карабинеров, представляла собой невероятное зрелище. Здесь были все слои и сословия, начиная с важного барина в шубе и кончая похожей на драную кошку люмпеншей с подбитым глазом.
Минут через пятнадцать, когда унтер обрабатывал уже третий дом, к толпе подъехал грузовик FIAT-15. На погонах кожанки шофера были закреплены металлические буквы ВВ, рядом сидел прапорщик в той же униформе. Грузовик предназначался для перевозки на передовые наиболее трудоспособных мобилизованных, а отбирал их сидящий в кабине прапорщик. Павел Иванович попал в первую партию.
Анна-Лора держала карабинеров на прицеле до тех пор, пока не убедилась, что они действительно выполняют приказ, а не задумали какую-нибудь пакость. Анна-Лора не знала, хватит ли у неё духу выстрелить в человека (если он, конечно, не большевик), и очень надеялась, что проверять ей не придется.
Обошлось и на сей раз.
Пронаблюдав отбытие отца на работы — с почетом, в настоящем авто — и передав сестре маузер и приказ ни в коем случае не вылезать из подвала, Анна-Лора засунула свой пистолет в саквояж, где хранились её личные вещи и пара запасных обойм. Надлежало бежать в госпиталь и сообщить maman о происшествии.
В госпитале творилось нечто странное — во дворе стояли незнакомые санитарные машины, с грузовиков разгружались длинные зеленые ящики, толпились легкораненые и выздоравливающие... Дора Павловна находилась в центре суеты, присматривая за погрузкой транспортабельных раненных в санитарные машины — их эвакуировали на "Валькирию", имевшую собственный госпиталь.
Дора Павловна еще не знала о всеобщей трудовой мобилизации, но ничуть не удивилась — уже виденное в госпитале, ставшем одной из первых арен деятельности появившейся в городе силы, подготовило её и не к такому. Подготовка госпиталя к грядущим боям не исчерпывалась освобождением коек перевозкой тяжелораненых на "Валькирию" и формированием сводной роты из выздоравливающих. Прибыли лекарства, перевязочный материал, две бригады хирургов, младший персонал, койки, белье — словом, все, что может понадобиться... Дора Павловна своими ушами слышала, как главный врач, известный пессимист и критик, признал, что столь хорошо снабженным госпиталем не командовал с 1916 года. Не говоря уж о чудотворной прогулке какой-то фифы из пришельцев по отделению для безнадежных — но это относилось к чудесам уже не организационно-снабженческим, а подлинным, библейским. Многие из лежавших в безнадежном по состоянию не слишком-то отличались от Лазаря, а теперь все они пошли на поправку.
Тут один из врачей заметил Анну-Лору — и, естественно, тут же запряг в работу. Благо чего-чего, а работы было много, подготовка госпиталя к бою — дело не простое, долгое и трудоемкое. Дору Павловну также задержали на сверхурочные, так что Мария-Елизавета и младшие дети просидели в подвале до самого утра — пока не пришли отпущенные в двенадцатичасовое увольнение Гораций и Овидий. По окончании увольнения им надлежало явиться уже в иную часть — все юнкера, студенты и бывшие гимназисты переводились из обычных запасных частей в спешно создаваемую офицерскую школу.
