Альвийский лес. Часть 1: Путь в лес

АЛЬВИЙСКИЙ ЛЕС

Часть 1. Путь в Лес

Пролог

Ощущение стыда было невыносимым. Тяжелым, давящим, лишающим воли. Такого стыда Уаиллар не испытывал никогда в жизни. Видеть, как отводят взгляды, чтобы не оскорбить ни сочувствием, ни осуждением. Идти по аиллоу[1], не встречая никого: все стараются не попасться по дороге. Пройти по пустому средь бела дня алларэ[2]. Наконец, прийти в Большой ааи[3] — на зов Великого вождя Ллуэиллэ — и не увидеть даже охраны вождя, которая тоже прячется кто где, боясь нарушить этикет.

И услышать от Великого вождя, вольного над жизнью и смертью каждого аиллуэ клана, хриплое и полное боли:

— Ты не военный вождь. Ты не воин. Ты — дитя, не убившее первого хищника. У воина не забрали бы жену. Воин не дал бы многокожим увести свою аиллуа[4], которую ему отдал её отец под Великим Древом. Воин не допустил бы, чтобы его нерожденное дитя оказалось в опасности.

Уаиллар стоял на коленях перед Великим Вождем, склонив голову. Сказать ему было нечего, и он молчал. Вина его была велика, безмерна, неискупима. Он был готов умереть, если бы Великий Вождь ему велел. Он сделал недопустимую ошибку.

Аолли, его аиллуа, его жена, мать его будущего ребенка, отправилась прошлым утром на ближнюю опушку Великого Леса собирать листья уэллэу, нужные в её положении. Уаиллар послал охранять её двоих воинов, но что-то пошло не так — воины погибли, а жена его, как рассказали следы и растения, не смогла скрыться. Многокожие на своих испорченных четвероногих убили воинов из омерзительных громотруб, захватили Аолли и увезли в свое аиллоу за озером. Они оставили двух своих убитых — но это уже не было важно.

Великий Вождь Ллуэиллэ, отец Аолли, имел все основания гневаться. Ошибка Уаиллара была в том, что с Аолли он отправил юнцов, которые не имели за душой и двух пар круглых ушей, а многокожих не встречали до тех пор вовсе. Уаиллар счел, что этого достаточно: опушка, где росли уэллэу, была далеко от мест, где жили круглоухие[5] и всего в половине дня пути от аиллоу. Так глубоко в лес круглоухие никогда раньше не забирались.

— Если бы твоя аиллуа не носила твоего ребенка, я сам убил бы тебя здесь и сейчас. Считай, уолле[6], что тебе повезло, — сказал он, обратившись к Уаиллару как к несмышленому младенцу без имени. — У тебя есть только одна возможность: верни её. Верни её живую. Если сможешь — я забуду то, что случилось, и все аиллуэ забудут. Если не вернешь — не возвращайся. Тот из аиллуэ, который тебя встретит, тебя убьет. У тебя время до ночи, чтобы собраться, потом тебе здесь не место.

Он сказал 'аиллуэ', не различая пола: это значит, что и женщины должны будут убить Уаиллара, если тот вернется без своей жены или не выступит до темноты. И дети, достигшие возраста, когда носят оружие. Любой из аиллуэ.

Великий Вождь или молчит, или решает. Если решает — все аиллуэ должны выполнять. Или те, кого выберет Великий Вождь, но тогда он называет имена.

Сейчас Великий Вождь решил и назвал имя. Уаиллар склонился ещё ниже, коснувшись лбом пола, и, пятясь, на четвереньках, как положено уолле в Большом ааи перед Великим Вождем, выбрался наружу.

— И принеси мне уши тех, кто это сделал, — услышал он вслед.



[1] Аиллоу — поселок альвов (так зовут их люди; их самоназвание — аиллуэ).

[2] Алларэ — площадь посреди аиллоу, где растет Великое Древо и стоят Большой ааи и столб пыток. На алларэ проводят весь день свободные от занятий воины и старшие женщины, вырастившие детей и закончившие рожать. Там обсуждают события, делятся новостями, решают споры, состязаются в умениях, а также пытают пленных.

[3] Ааи — дом. Большой ааи — официальная, парадная резиденция вождя клана аиллуэ.

[4] Аиллуа — женщина, обычно жена воина-аиллуо.

[5] Круглоухие — так альвы называют людей. Многокожими они зовут пришельцев из Старого Света, которые ходят в одежде, покрывающей всё тело.

[6] Уолле — ребенок или подросток-альв мужского пола, не имеющий имени. Первое имя воин-аиллуо получает от Великого Вождя после того, как убьет один на один опасного хищника, обычно горного льва, медведя или волка. Он должен сделать это в поединке, а не из засады, и должен получить ранение. Впоследствии имя аиллуо могут поменять, если он совершит великий подвиг — или же серьезное нарушение обычаев, не влекующее за собой смертный приговор. Лишение имени — самое страшное наказание для воина аиллуо, смерть и то легче.

Глава 1. ДОРАНТ

1

Кармон — редкостная дыра на самом краю света, почти у самого Альвиана. Меньше сотни домов, из которых от силы десятка три двухэтажных, а трехэтажных нет вовсе. Пыльные узкие улицы, мощеные только в самом центре города, где дом императорского наместника и 'дворцы' местной знати. В столице Заморской Марки в таких домах живут разве что портные, которые обслуживают двор; даже у каретников жилища лучше, не говоря уже об оружейниках или ювелирах. Напротив дома приемов, где наместник выслушивает жалобщиков со всего округа, стоит довольно большой кабак, единственный приличный в городе. Там и напиваются чиновники наместника, купцы побогаче, иногда крупные ремесленники. Знать (которой в городе семей с десяток) пьет по домам, остальные — в грязных заплеванных заведениях у окраины и в заведениях чуть почище на рыночной площади.

Центр города окружен невысокой глинобитной стеной, за которой без обычного для цитаделей разрыва тянутся слободы с хозяйственными дворами, конюшнями да огородами. Стена обветшала, ворота не запираются никогда, даже ночью. Осады тут ждать не от кого: немногочисленных местных дикарей усмирили, слава Всемогущим, ещё сто лет назад, когда в эти края только начали прибывать люди из-за океана. Буйволы, антилопы, кабаны да шакалы в город не заходят, а от альвов все равно ни стеной, ни воротами не закроешься: просочатся. Другое дело, что альвы в город не приходят уже лет сорок, после того, как они едва его не уничтожили.

Кармон был бы ещё большим захолустьем, если бы не стоял на узле из нескольких важных Императорских дорог, соединяющих побережье с горными областями на севере и землей, откуда Империя вот уже три десятка лет выдавливает воинственных каннуров, на западе. Не то чтобы дороги эти были очень оживленными — но по ним ездят правительственные чиновники, купцы и проходят воинские отряды, в подкрепление к границам Заморской Марки и обратно, в её столицу, по окончании службы. Императорские дороги следует поддерживать в порядке и охранять. Находясь на их пересечении, Кармон стал административным центром целой области, Кармонского Гронта — не очень богатой, но довольно важной для нормальной жизни всей колонии.

Расположение города на узле Императорских дорог сделало его привлекательным и для путей попроще. Дорант как раз подъезжал к Кармону по такому вот южному торговому — не Императорскому — пути, через перевал. Дорога, по случаю долгой сухой погоды представлявшая собой неглубокую канаву, заполненную мелкой серо-желтой пылью (Дорант передернул плечами, вспомнив, во что она превращается в дождь), пологими изгибами спускалась по длинному склону холма — последнего в череде предгорных возвышенностей — в долину, посреди которой и стоял город. Вдоль долины извивалось мелкое, тоже серо-желтое русло местной речонки, почти пересыхающей в сухой сезон, но превращающейся в жуткий смертельный поток после каждого дождя и заливающей свой низкий восточный берег дважды в год, в сырые сезоны.

Каваллиер[1] Дорант и двое его боевых слуг были на дороге практически одни. Спускаясь к городу, они подняли копытами своих пяти лошадей (считая двух вьючных) огромную тучу пыли, долго не опадавшую в стоячем тихом воздухе. Дело шло к закату, и облако этой пыли в верхней его части постепенно становилось ярко-оранжевым. Должно быть, из города их давно уже увидели. Было не так жарко, как душно, и Дорант подумал с содроганием, что дождя в ближайшие дни не хотелось бы. Он мог серьезно нарушить его планы.

Всякий раз, подъезжая к этому городку, каваллиер любовался вдруг открывающимся видом на долину: как будто летишь над ней на приличной высоте; видно далеко и широко. Сейчас, в конце сухого сезона, склоны окружавших долину холмов ржавеют выгоревшей травой. На её фоне выделяются темно-коричневым и ярко-желтым кустики жесткой колючей соподели и ароматного тамана, который перед закатом наполняет воздух характерным запахом местного жаркого: таман кладут в него в изобилии. Когда всадники переваливают вершину последнего холма, город оказывается как раз в середине поля зрения, пониже середины склона на западной стороне долины, на крутом обрыве над рекой. Над низкими желто-серыми домами тяжелой громадой возвышается главный храм, два меньших нависают над окраинами.

На крутом западном берегу реки кирпично-красным цветом выделялось пятно глиняного карьера. Дорант обратил внимание, что с прошлого приезда оно практически не увеличилось: значит, город не растёт.

Позади города ржавый цвет холмов ближе к руслу реки сменяется ярко-изумрудным: там все-таки есть какая-то влага, и степные травы сразу после середины лета снова пускаются в бурный рост. Там же разбегаются по сторонам долины посадки масличного дерева, фруктовые сады, грядки огородов и клочки пшеничных полей. Далеко за городом долина расширяется, открывая, в зависимости от времени года и времени суток, то ярко-синее, то сверкающее, то свинцово-серое зеркало большого озера, а вокруг него и за ним, до самого горизонта, на фоне совсем уж призрачно висящих в небе белых вершин далекого Хамхарского хребта, темным облаком в постоянной дымке угадывается Альвиан — Альвийский лес, безбрежный, смертельно опасный и до сих пор неизведанный.

Дорант ещё не знал, что в этот раз не миновать ему Альвийского леса.

В город они въехали уже почти перед самой темнотой. Неторопливо проехали по пыльным улицам, мимо выкрашенных охрой домов с плоскими крышами. Дерево здесь, рядом с бескрайним лесом, дорого и редко — потому что мало кто рискует заготавливать его в Альвийском лесу. Все, что связано с лесом — здесь опасный промысел. Альвы не любят, когда люди посещают их лес.

Поэтому дома Кармона построены из глины с соломой. Материал этот непрочен, и поэтому стены поражают немалой толщиной. По той же причине все углы закруглены: иначе они быстро обтрепываются, отчего и стена начинает разрушаться. На улицу выходят одинаковые плоские фасады без окон, у кого пошире, у кого поуже. Посредине каждого фасада — двустворчатая дверь, в богатых домах украшенная резьбой, в бедных — часто заменяемая циновкой, плетенной из озерного тростника. Двери чаще всего открыты, чтобы дом продувало свежим воздухом. В домах побольше дверь ведет насквозь во внутренний дворик, где часто журчит небольшой фонтан. Все окна выходят в этот дворик — за исключением, в домах побогаче, двух или четырех парадных окон второго этажа, по сторонам от двери, закрытых решетчатыми ставнями или оформленных в виде замысловатых крошечных балкончиков. Часто эти парадные окна фальшивые и не проходят стену насквозь. Тем не менее, если они есть — они обязательно застеклены, чтобы показать зажиточность хозяев. (При этом окна, выходящие во двор и действительно открывающиеся в комнаты, могут стекол и не иметь.) В зависимости от размеров дома, дворик либо полностью окружают помещения дома, либо часть его огорожена забором, также глинобитным.

Стены домов поднимаются выше уровня плоской крыши по пояс или по грудь человеку. По ночам, когда становится, наконец, прохладно, на этих крышах спят. Туда и москиты меньше залетают.

Маленький отряд въехал в центр через проем в городской стене. Лет сто назад, когда весь город помещался внутри стены, а дикари иногда ещё собирались в стаи и нападали на поселения людей, в этом проеме висели крепкие ворота из привозного дуба. Сейчас от них остались только ржавые петли (Дорант, между прочим, случайно знал, в чей дом перекочевали створки этих ворот). Почти сразу за воротами начиналась мостовая; её булыжники были отполированы множеством ног, но между ними набилась вездесущая пыль, слежавшаяся уже почти до твердости самих булыжников. По середине улицы шел узкий неглубокий желоб для нечистот, и мостовая от домов к желобу слегка понижалась.

На мостовой кое-где валялись редкие кучки конских яблок, показывая, что движение по улицам, мягко говоря, не весьма оживлено.

Не доезжая центральной площади с домом приемов и резиденцией наместника, Дорант и его слуги остановились и спешились перед очень большим (по меркам Кармона) двухэтажным домом с двустворчатой дверью шириной в городские ворота, распахнутой, по местным традициям, настежь и открывавшей довольно длинный и широкий коридор, в конце которого светился закатным красноватым светом внутренний дворик. Над дверью и чуть по её сторонам на втором этаже нависали над улицей два широких темно-коричневых деревянных эркера, закрытых вычурными резными решетками. За дверью, внутри коридора, в тени, сидели на грубых табуретах двое крепких немолодых мужчин в одинаковых широкополых шляпах из соломы, один с длинными усами, один бритый. Они внимательно смотрели на Доранта и его спутников. Потом лицо усатого расплылось в улыбке, он вскочил, сорвал шляпу и поклонился:

— Господин Дорант! Как давно вас не было видно!

— Здравствуй, Хальдин! Как тут у вас дела?

— Спасибо, господин, у нас все как всегда.

— Как господин Харран? Не женился ещё?

— Да нет, — улыбнулся Хальдин, — рано ему ещё. Пусть пока погуляет.

— Ну проводи нас.

Хальдин кивнул второму, уже поднявшемуся, чтобы занялся лошадьми. Тот взял у Доранта повод и замахал кому-то в открытую в коридор боковую дверь. Сонный дом ожил; коридор наполнился откуда-то взявшимися многочисленными людьми, по большей части такими же крепкими мужчинами, как Хальдин и его безусый напарник. Господа из Кармонского Гронта всегда держали под рукой хороший отряд боевых слуг, мастеров на все руки, что касается хорошей драки.

Хальдин провел Доранта и его спутников во внутренний двор, окруженный галереями, державшимися на резных деревянных столбах. Фонтан посреди двора тихо звенел скудной струйкой. Дорант зачерпнул рукой из чаши фонтана и глотнул свежей воды; она была прохладной и вкусной. Вокруг фонтана была простая лужайка, покрытая низкой зеленой подстриженной травой, местами вытоптанной: Харран, унаследовав усадьбу после отца, уже не заботился об украшении двора цветами и редкими растениями; судя по всему, на этой лужайке он и его люди скорее упражнялись в воинских искусствах, чем отдыхали и развлекались.

Они пересекли двор, прошли через галерею и вошли в одну из выходивших на нее многочисленных дверей. За ней был небольшой зал, украшенный висящими на выбеленных стенах домоткаными коврами, на которых было развешано холодное оружие всяческих видов.

Посередине зала стоял большой и тяжелый стол из черного дуба, на котором прямо без скатерти были расставлены запотевшие кувшины, большие блюда с чем-то вяленым и жареным, миски с крупно и грубо нарезанными овощами и прочей снедью.

Из-за стола, нетерпеливо обогнув его, к Доранту бросился высокий (выше Доранта на полголовы), крепкий молодой человек лет двадцати, обнял его и крепко прижался щекой к щеке: