Ох, что-то вильнул мой управляющий. Откровенно так увел разговор в сторону. Что-то не так там с этим участком.
— Ты не увиливай, отвечай, что с участком? — строго спросил я, пропуская мимо ушей его разглагольствования.
— Так я и не увиливаю, прямо говорю. Стоит ваш участок, никуда не делся. Только там здание еще полностью не построено.
— Как?! — ахнул я.
Мурзин виновато улыбнулся, пожал плечами.
— Денег не хватило. Василий Иванович, я Козинцеву телеграммы отсылал, просил перевода, да только он не дал.
— Как не дал?! И сколько не хватило?
— Я десять тысяч просил.
— Сколько?! Ты сдурел что ли? Это ты там, что хотел отгрохать? Дворец?
Этот вопрос остался без ответа. Мурзин, наглая морда, не чувствовал себя в чем-то виноватым и потому смотрел на меня ясными чистыми глазами. Прихлебывал горячий чаек из кружки, прикусывал куском сахара.
— Так, вставай, поедем смотреть, — резко сказал я, внутренне закипая.
Он послушно поднялся, нахлобучил шляпу и покорно вышел вон из дома. На улице поймали рикшу и на ней мы добрались до нашего производственного участка. Еще подъезжая к территории, я понял, что все плохо. Очень плохо. Мурзин, зла на него не хватает, то ли решил выслужиться, то ли и вправду сглупил, но вместо того, что бы возвести здание на одной части территории, а на другой устроить склад, решил возводить капитальное здание сразу на всей площади. А это без малого почти гектар, или сто на сто метров. И всех имеющихся денег ему хватило только на основательный фундамент и залитый бетоном пол, да на стены в полтора метра высотой по периметру. Крыши не было, дверей не было, окон не было. Все, что приходило на пароходах в течение последнего месяца, он складировал прямо на бетон, под открытое небо. Даже отсюда я видел, что кто-то уже основательно полазил по нашим запасам. Ящики местами были взломаны и растасканы, а от разбитого стекла на полу отражалось бликами солнце.
— Ты что сделал, ирод? — упавшим голосом спросил я.
— Василий Иванович, вашбродь....
— Не вашбродькай мне! — вскричал я так, как никогда в жизни. Китаец, что нас тянул, даже сгорбился от моего крика, а мимо проходящие разом повернули головы. — Ты что, вражья морда, сделал? Это что такое?
Я на ходу соскочил с рикши, быстрым шагом пошел к недострою. Хорошо хоть Мурзин догадался охрану поставить — старик в неприметном сюртуке, увидев, что я приближаюсь, двинулся наперерез, издалека угрожая мне двустволкой. Соскочил управляющий, побежал вперед, замахал руками. Охранник опустил ружье.
— Моисей Давидыч, все нормально. Это хозяин приехал, — услышал я торопливый говор.
Я пронесся мимо. Ворвался на территорию. Едва не споткнулся об раскуроченный ящик с битым стеклом. В тонких осколках узнал химические колбы, трубки и реторты. Оборудование разгромлено. Еще один ящик с разломанным углом, из которого торчали какие-то детали уже подернутые ржавчиной. Несколько раскуроченных ящиков с проволокой для "угозы". Но все оказалось не так уж плохо, как привиделось издалека. Разбитых и разодранных ящиков оказалось всего не больше десятка, остальные же имели вполне сохранный вид. Больше всего я боялся грабежа. Китайцы, так же как и русские, народ ушлый, лежащую без присмотра вещицу приберут к рукам немедленно. Но здесь, похоже, охрана постаралась не допустить воришек на территорию. Во внутренней части недостроенного помещения, по периметру были размотаны несколько бухт нашей "егозы", а на нее в качестве сигнализации были подвешены пустые консервные банки и, видимо именно эта предосторожность пока сохраняла целостность нашего груза. Плохо, что все это хранится под открытым небом, всем стихиям нараспашку.
Подошел Мурзин. Наступив на хрупкое стекло, с легкой виной в голосе пояснил:
— Это еще в пути разбилось. Во время шторма ящик упал и там все, что было сделано из стекла, разлетелось вдребезги. Я уже здесь открыл ящик, понял, что спасать нечего. Да так его и оставил.
— Давно лежит? — спросил я, обходя груз вокруг. Злость стала уходить, едва я понял, что все не так печально, как показалось с первого взгляда. Но все равно, прощать недострой я не собирался.
— С неделю. Еще в пути разбилось несколько фляг с какими-то химикатами. Но то еще на корабле смыли за борт. Капитан ругался сильно, эта химия сильно ему палубу попортила.
— Переживет. Это все?
— Гм, нет. Два ящика по описи пропали. С какими-то трубами.
— То есть как пропали?
— Не доехали, — пожал Мурзин плечами. — В Сингапур корабль пришел уже без них. Я в Петербург телеграмму отправил, они будут разбираться, да только ящики уже не вернуть. Здесь я, увы, сделать ничего не могу.
— Подожди. Но ведь кто-то должен был сопровождать груз? Я точно помню, что с ним отплывало несколько человек.
— Они ничего сказать не могут. Говорят, в Индии загрузили, все по счету, а в Сингапуре их уже не было. С капитана взятки гладки, говорит — сами не доглядели, сами и виноваты. Ваши юристы мне телеграфировали, что будут судиться с владельцем парохода, да только сами понимаете — груз не вернется.
Я задумался. Стал вспоминать, что же за трубы мы везли, и не мог припомнить. Вроде ничего такого не было. И только вечером когда я поднял списки отправленного и сверил с тем, что прибыло, понял, что пропали ящики с моими минометами. И, судя по бумагам, исчезли они при перевалке в Индии. А Индия это Английская колония. Вот и думай теперь, что произошло. То ли произошла пропажа в результате чьей-то безалаберности, то ли англичане каким-то образом узнали о моей новой артиллерии и постарались таким образом приобрести образцы. В этих ящиках было около десяти экземпляров различного калибра. Здесь, в Порт-Артуре я собирался наладить производство тротила, начинить им мины и произвести пробные стрельбы. Посмотреть на результат разрушений и поражений осколками, и определиться с наиболее подходящим минометом. Сейчас же, мои планы порушились. Опытные стрельбы для господ военных накрылись медным тазом, а значит, придется полагаться на собственную память и вводить в строй тот калибр, который в моем прошлом себя и так зарекомендовал. Восемьдесят два миллиметра. Таким еще мои предки фашистов били и не морщились. Плохо то, что терялось время. Сколько его еще понадобится, чтобы отладить процесс я не знал. Но судя еще по питерскому опыту, времени займет немало. С бесшовными трубами в эту эпоху совсем дела были плохи. Мы, для того, чтобы получить наши образцы, специально делали станки, чтобы высверливать сердцевину сваренной трубы или выкованной болванки. Хорошо, что свой литейный заводик был, там нам болванки нужного качества и размера отковали без особых проблем. Здесь же я даже не знаю, как буду выкручиваться. Пробовали мы там и из труб делать минометы, но качество нам не понравилось. Нет, давление пороховых газов они держали, да только все одно приходилось выбирать внутренний диаметр, снимать швы. А отсюда выходило, что так делать, что так, все едино. По крайней мере, отковав пробную партию мы были уверены в качестве и стрельба болванками на пустыре это подтвердила. Эх, надо бы просканировать местные производства, может смогут чем помочь. Но чувствую, что надо писать Мишке, что бы он у себя там производство организовывал и сюда доставку поездом осуществлял. Пока еще пути не забиты эшелонами с военными. Еще бутыли эти разбитые. Я их тоже сверил со список и выяснил, что потеряли мы около четырех сотен литров толуола. Неприятно, конечно, но вполне терпимо. Его доставка у нас была распланирована до конца третьего года, так что невелика потеря.
— Слушай, Егорыч, — я с ним перешел на ты, — а те люди, что груз сопровождали, где они? Здесь еще?
— Не, Василь Иваныч, во Владивосток отплыли третьего дня. Станки и проволоку разгружать. Там-то я распорядился построить совсем небольшое здание. Михаил Дмитриевич говорил, что там только вашу колючую проволоку будут делать и только. Так ведь?
— Угу, — качнул я головой задумчиво. Можно б и тротил во Владике делать, да только смысла нет. Здесь в Порт-Артуре мне будет сподручнее. Все одно взрывчатки я много сделать не успею, а тот, что успею, весь подчистую заберут местные вояки. Для производства "егозы" хватит мощностей и во Владике. Главное до начала войны ее побольше сюда отправить. В четвертом году придет время, жареный петух клюнет господ военных и они у нас всю эту колючку и заберут. Только успевай отгружать.
Утром следующего дня я готовился к важной встрече. От ее результата будет зависеть то, насколько мне будет здесь комфортно. Насколько быстро я смогу включиться в работу. Неизвестно каким человеком являлся адмирал Алексеев, что он любил, а что ненавидел, но по крутящимся в прессе и в народе слухам выходило, что он был едва ли не главным инициатором будущей войны. Ладно, не инициатором, это уж я слишком загнул. Но человеком, который активно ее приближал и страстно ее желал, он точно являлся.
Мурзин прикатил ни свет ни заря. Опять одет с иголочки, на костюме ни пылинки. Юн бесцеремонно подняла меня с постели, отодвинув занавеску, что болталась вместо двери в комнату и сообщила:
— Господин. Мульзин плисол.
Девчонка говорила с жутким акцентом. Впрочем, меня это не очень-то заботило. Только сейчас ее фраза заставила меня улыбнуться:
— Ага, щас. Пусть обождет.
В ее глазах промелькнуло непонимание.
— Чаем его напои пока. Я оденусь, — скорректировал я свою фразу. И выполз из-под одеяла. В этих краях еще прохладно, хоть весна уже и бушует вовсю. В печи, недавно растопленной юной девушкой, жарко трещали поленья. А судя по разносившемуся по дому запаху, на жаровне уже что-то готовилось.
— Егорыч, привет! — крикнул я, напяливая нательную рубаху. За столько времени так и не привык спать в ней. В кальсонах, за неимением обычных семейников, привык, а вот в рубахе нет.
— Доброго утречка, Василь Иваныч, — бодро отозвался он.
— Сколько сейчас времени?
— Семь почти.
— А чего в такую рань?
Каким-то мистическим чутьем я почувствовал как Мурзин недоуменно пожал плечами.
— Как всегда, Василь Иваныч. Мы ж с Юн не баре какие.... Да же Юн?
— Ты один? А мои солдаты где?
— Не знаю, Василь Иваныч. Может дрыхнут еще?
Временно, за неимением дополнительного жилья, мои сопровождающие ночевали в соседней комнате на матрасах, брошенных на пол. Я выглянул за шторку — так и есть, мужики уже проснулись и куда-то умотали. Матрасы аккуратно свернуты в толстую колбасу и придвинуты к пустой стене.
— Ну-с, Егорыч, уже позавтракал? — спросил я, присаживаясь за стол. Мурзин цедил бледный чай и кривился от горечи, топорща усики.
— Да, дома успел перекусить. Василь Иваныч, скажите, а вот я с корабля ваши ящики снимал и с описью сверял, то видел там, в бумагах значилось три мотоцикла, — он блестнул глазами. — Это правда? Настоящие мотоциклы?
— Ага, — легкомысленно кивнул я. Юн в этот момент ставила передо мной сковороду с яичницей. На шкварках, болтушкой. Как я люблю. Уж не знаю, кто ее надоумил, но сейчас она мне угодила. Я даже посмотрел на нее с благодарностью, отчего девка явно смутилась.
— А какой он? Кто сделал? Англичане? Или американе? Страсть как люблю я эту технику.
— Да нет, не они это, а мы сделали.
— Как? А разве так можно?
— А почему нет? — удивился я. — Дело довольно простое.
Не знаю, что возбудило Мурзина в моих словах, но у него аж глаза загорелись.
— Ладно, ладно, — понял я его. — После встречи с наместником, распакуем один. Тот, что коляской.
В комнату шумно завалились Петро с Данилом. Румяные, раскрасневшиеся. Рот до ушей, зубы скалят над чем-то смешным.
— Доброго утречка, Василь Иваныч, — без особого пиетета поздоровался Петро и без приглашения уселся за стол. За время нашего долгого путешествия через всю страну у них прошло ненужное мне подобострастие. Я люблю по-простому, без чинопочитания. Так, как я привык еще в том мире.
Я кивнул, не в силах ответить набитым ртом. Юн также кинула перед ними сковороду с яичницей и мои архары с жадностью на нее накинулись. Вмиг смолотили, улыбнулись довольно.
— Ну вот, — счастливо улыбнулся Данил. — Почти как дома у матушки. Это, между прочим, я вашей девоньке подсказал. А то мне ее жареной лапши вчера хватило по горло. Не идет мне ихняя жратва, поперек глотки становится.
— Угу, — молчаливо согласился я. Думаю, что и мне вскорости китайская еда поднадоест. — Вы где были-то? Ни свет, ни заря куда соскочили?
— Прогуляться вышли, Василь Иваныч. В речке вот скупнулись. Холодная, зараза. Помните как на Байкале? Там тоже водичка такая, что околеть можно.
Я усмехнулся. Эти двое гавриков, найдя отлогое место, полезли купаться ранней весной в озеро, в то время когда еще даже лед толком не сошел. Только в устье Ангары была чистая вода, да по маршруту ледокола. Но ничего, за минуту смыв с себя грязь, накопившуюся за время пути, эти двое вылетели из воды со скоростью ракеты и укутались в припасенные дохи. Думал — заболеют, но нет, обошлось. Видимо, к ним никакая зараза не пристает. Сказывалось солдатское прошлое и тяжелые испытания, закалившие тело и душу.
— Баню надо бы поставить, — заметил я, глядя на их мокрые головы. — А в корыте этом мыться неудобно.
— Ага, а то ваша девчушка с мочалкой так и норовит потереть где самое интересное, — хохотнул Петро. — Только, Василь Иваныч, не надейтесь, она и в баню к вам будет ходить. Только уже раздетая. Ох, совратит она вас, поверьте мне на слово. Девка самый сок набирает, не смотрите что титешек нету. Не дай бог, совратит. Нам же потом ваша супруга головы и снимет.
Я снова хмыкнул. В принципе, фамильярный тон моих людей меня не коробил. Я как выходец из мира, где все равны, как раз и предпочитал такое простое общение, без всяких вычурностей. Тем более в домашней обстановке, где никого лишнего не имеется. Юн не в счет, ей как служанке, а тем более китаянке, положено соблюдать дистанцию и глубочайшее почитание к моей персоне. Не я так придумал. Попробуй я изменить это положение, мои же подчиненные меня и не поймут.
В общем, доля смысла в словах Петро была. Девица действительно пойдет за мной в баню, чтобы исполнить то, что полагается. Но только я это не хочу. А значит, надо будет провести с ней беседу и внедрить в ее голову то, что так рьяно ухаживать за моим телом не следует. Отхлестать себя веником я и сам сумею, а спину поскоблят без особых церемоний мои солдаты.
— Егорыч, нам когда к наместнику надо выдвинуться? Далеко он от нас? — спросил я, когда мои мысли эротического характера наконец-то приземлились.
— Да тут близко, Василь Иваныч, — махнул рукой Мурзин. — Пешочком дойти можно. А на карете за десять минут доедем. Думаю, за полчаса выехать можно.
Мы так и сделали. За полчаса до назначенной встречи, я, Мурзин и двое моих, гм..., телохранителей, выдвинулись в сторону резиденции. Неспешно прокатились по пыльной и каменистой дороге. Подъехали ко вполне европейского вида зданию с большими окнами и величаво выгрузились из кареты. Мурзин провел меня ко входу, где пришлось оставить Петро и Данила. Их внутрь не пустили. Морды слишком уж простые, пролетарские или попросту — бандитские.
У кабинета наместника мне пришлось прождать больше часа. Сидел себе на стульчике, смирно ожидая приема, вполголоса переговариваясь с Мурзиным и разглядывая посетителей. Армейские и флотские чины, тоже ожидая приема, маялись от скуки. Кто-то читал свежие газеты, кто-то, так же как и мы, вел тихие беседы. Ни одного гражданского лица в комнате ожидания кроме нас не было. И потому я иногда ловил на себе заинтересованные взгляды. Видимо потому что я для всех был лицом новым.
Наконец, адъютант наместника, выпроводив очередного посетителя, обратился ко мне:
— Господин Рыбалко, Его Высокопревосходительство вас ожидает. Пройдите.
Я поднялся с места. Кто-то из флотских, услышав мою фамилию, тут же припал на уши своему собеседнику. Видимо догадался кто я такой.
— Идите, Василий Иванович, — громко сказал Мурзин, косясь на шептунов, — я вас здесь обожду.
Я оправил костюм. Стряхнул с лацкана несуществующую пылинку, проверил пухлый конверт во внутреннем кармане и с легким волнением прошел за дверь.
Наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке, адмирал Алексеев, Евгений Иванович.... Много раз я думал об этой встрече, много раз я прокручивал в голове наш будущий разговор. Часто я представлял наместника по фотоснимкам из газет и журналов, и вот, сейчас, видя его вживую, я вдруг понял, что мои представления о нем и гроша ломаного не стоят. Вот он сидел передо мной, такой расслабленный, старый, усталый, без тени величия в глазах. Зыркнул нам меня из-под густых бровей и шевельнул бородой в сторону стула, приглашая присесть. Он что-то неторопливо черкал в бумагах, только скрип стоял, да макал перо в простого вида чернильницу.
Я не осмелился присесть. Так и застыл перед ним. Мужчина уже в годах, лет шестьдесят ему. Голова седая, почти лысая. Глубокие морщины в уголках глаз складывали ажурную паутину, в которой запуталась старость. Борода и усы тоже с проседью, но кажется подкрашены. Адмирал старательно выписывал вензеля в бумаге, не смотрел на меня. А когда закончил и положил перо в пенал, поднял на меня голову.
— Н-ну? — спросил он, слегка растянув слово. — Значит это вы и есть господин Рыбалко? Тот самый придворный синематографист и возмутитель рабочего люда?
— Так точно..., — почему-то по армейской привычке ответил я и едва под его внимательным взглядом не щелкнул каблуками, — это я и есть. Рыбалко Василий Иванович. Приехал вот, наконец.
— А я вас себе иначе представлял..., — он посмотрел на меня с небольшим прищуром. — Что ж, господин Рыбалко, проходите, присаживайтесь. Рассказывайте с чем пожаловали и по какой причине на вас вдруг осерчала вдовствующая Императрица.
Перед массивным столом стоял не менее массивный стул с вырезанными узорами. Вот на него я и присел. Из внутреннего кармана пиджака достал пухлое письмо:
— Вот, Ваше Высокопревосходительство, мне надлежало это вам передать. От Марии Федоровны, лично.
Наместник шевельнул челюстью, борода его колыхнулась волной.
— Ну что ж, — выдохнул он. — Давайте, раз передали.
Ножом он сорвал гербовою печать, вспорол конверт. Вытащил из него несколько густо исписанных листов и еще один вложенный и запечатанный конверт. Хмыкнул, вчитался в адресат и отложил в сторону. Опять бросил на меня взгляд и приготовился к чтению. Но перед этим сказал:
— А мы вас раньше ждали. Чего же вы так долго к нам добирались?
Это был риторический вопрос, не требующий ответа. Он и не стал ожидаться моего объяснения, сразу же углубился в чтение. Читал долго, откинувшись на спинку стула. Неспешно переворачивал листы, иногда возвращаясь к уже прочитанному. Я сидел и ждал. От скуки стал разглядывать кабинет. Потом пробежался глазами по столу, заметил наши скрепки и улыбнулся. И сюда они добрались. Поди еще и кнопки в ящике стола валяются. Я обернулся и точно, подробная карта Дальнего Востока что висела на стене была пришпилена нашими кнопками.
— Ого, вот как? — вдруг воскликнул Алексеев, поднимая на меня удивленный взгляд. — Кликуша?!
— Что-что, простите? — не понял я.
— Вот тут в письме, — он потряс бумагой, — Мария Федоровна просит, чтобы я держал вас накоротке и не спускал с вас взгляда. Называет вас кликушей. А позвольте спросить, чем вы заслужили такое резкое высказывание самой Императрицы? Очень интересно....
— Ну..., — я несколько замялся. Рассказывать об истинной причине недовольства Марии Федоровны я не имел права. Да и не хотел. Потому и ответил уклончиво. — Есть у меня один смертельный грех — язык мой иногда говорит быстрее, чем я успеваю подумать. Вот и вся причина.
— Сболтнули чего-то лишнего перед Императрицей? Ляпнули не подумавши? — с усмешкой вопросил Алексеев.
Я сокрушенно кивнул и адмирал удовлетворился моим ответом. Он снова погрузился в чтение. А я, зацепившись за "кликушу" догадался, что письмо писала не сама Императрица датчанка по происхождению, а ее подруга. Мария Федоровна просто не могла знать такое редкое слово. И кажется мне, что в письме было написано и еще что-то сверху продиктованного, потому как после разговора с матерью Императора эта самая подруга была очень уж сильно мною недовольна.
— Ну, ладно, с этим понятно, — оторвался от письма Алексеев. Он отложил бумаги в сторону, взял второй конверт. Снова прочитал адресат, подумал секунду, а затем без церемоний сорвал печать. Это письмо он прочитал поверхностно, пробежал по диагонали. Затем вернул листы в конверт и, капнув сургучом на уголок, заклеил своей печатью. А на лицевой части размашисто зачеркнул адресат и вписал новый. Потом вернул конверт мне со словами:
— К Мищенко вам обращаться незачем. Сходите сегодня в полицию и отдайте им это письмо. Я так понимаю, у вас есть еще какие-то бумаги для охранки?
Я кивнул.
— Вот, и их тоже отдадите полиции. Там, в столице верно и не знают как мы тут живем, чем дышим. Мищенку вами заниматься не с руки. Вы меня поняли?
