Вотъ Вамъ молотъ 19

Матти Ярвинен еще раз внимательно прочитал текст контракта. Ничего необычного в контракте не было, разве что не часто удается увидеть указанную в последнем абзаце величину оклада жалования. Да и предлагаемая должность не совсем вязалась с его возрастом — но от приятелей Матти уже слышал, что в "Агентстве Херувимова" народ к глупым шуткам не склонен. Всё же уточнить следовало, ведь русский язык Ярвинен знал хуже не только родного финского, но и шведского — на котором он получил свое образование в Гетеборге.

Отец Матти, всю жизнь проработавший на небольшой верфи в Гельсингфорсе, сделал все, чтобы единственный сын получил образование: иногда в доме даже еды не было, но плата за реальное училище всегда вносилась вовремя. Став мастером, отец перестал считать каждую копейку — но тем рьянее копил деньги на обучение сына уже в институте. Так что Ярвинен-младший очень хорошо знал, что такое голод — но так же хорошо знал и то, как должно работать для достижения цели.

Может быть именно поэтому курс он закончил с отличием — а, вернувшись домой, и работу стал подыскивать такую, чтобы отдать сыновий долг и сделать отцу жизнь сытую, спокойную и счастливую. И даже то, что сразу вакансию найти не удалось, Матти не очень расстраивало: подрабатывать он стал, ещё будучи студентом, и кое-какие накопления из Швеции привезти удалось. Достаточные, чтобы хорошую должность можно было искать хоть целый год...

Год, правда, еще не прошел, да и получилось исполнить несколько мелких заказов от хозяина отцовской верфи — но постепенно деньги заканчивались. И — по совету одного их старых приятелей — он отослал письмо в петербургскую контору со странным названием "Кадровое агентство", а затем, буквально через неделю получил от них приглашение прибыть в Петербург для переговоров. Причём расходы на поездку контора полностью брала на себя.

Самым странным оказалось то, что по прибытии в контору тем действительно первым делом ему выдали деньги. Как стоимость билета в Петербург, так и деньги на обратную дорогу были выплачены не по билету (второго класса, который Матти принес с собой), а по тарифу первого. И только после этого миловидная девушка пригласила его в отдельный кабинет и вручила контракт для ознакомления.

— У вас есть какие-то вопросы? — поинтересовалась она, увидев, что Матти закончил чтение.

— Да. Тут указана три разных работы — какой мне предстоит делать? Или мне сам предлагается выбрать один из них?

Девушка улыбнулась:

— Господин Ярвинен, вы оклад жалования отметили? Сейчас в России инженеров всего чуть больше четырех тысяч. Гораздо меньше, чем работы для них. Вам за предлагаемый оклад заниматься предстоит всем перечисленным.

Девушка вздохнула, на какую-то секунду смешно поджала губы.

— Сама я не понимаю, как за пятерной оклад делать три работы. Но вроде все, кто через нас уже прошел, справляются — жалоб от работодателя не было. Впрочем, там есть ещё и пункт четыре-шесть... Если вам все еще интересно, то переговорите с хозяином агентства, он освободится минут через пятнадцать. А если вам хочется еще подумать — мы вам предоставим гостиницу... Только думать у нас можно три дня.

— Я переговорю с хозяин сейчас...

Вот любит Камилла задавать всякие хитрые вопросики! Самые ее любимый — "а тебе зачем", а на втором месте — "что ты делаешь завтра". Вообще-то у нас в спальне вместо картин на стене висят листы ватмана, на которых мы записываем, что нужно сделать. Не в смысле "купить к обеду пирожных в лавке", а типа "наладить производство командирских патронов и промежуточных башенок". Кстати, "ватман" — это вовсе не тип бумаги, а размер: такую бумагу (сорок четыре на сто десять сантиметров) придумали делать голландцы, а название — в переводе с голландского — вроде как означает "кусок, который не сгибая может держать человек, разведя руки". Ага, метр-десять, видно руки у голландцев были коротки...

Ватман Камиллы был исписан уже наполовину: химические названия — они очень длинные. Но процентов десять текста на ее листе были обведены черными чернилами: так мы отмечали сделанное. Конечно, по мере обвода отдельных слов черным появлялось гораздо больше карандашных записей, так как "химия не знает границ", но у жены была видна последовательность в достижении целей и уверенность в том, что и прочее скоро "обведут".

Мой же "листочек" был исписан полностью с самого начала, а теперь рядом с ним появилось еще два: я записывал на них то, производство чего следовало бы организовать в России. Не всё, а лишь то, что нужно было мне для собственных дел. Но почему-то то, что мне требовалось, в России не делалось. Почти все: мёд, пеньку и лес Отечество обеспечивало полностью, а прочее если и было, то качество отвращало, а цена повергала в ужас. Вот взять к примеру "голубую мечту каждого русского крестьянина": ходики с кукушкой. Мечта недорогая, красная цена — трояк. Но часы в России не делались — никакие. Павел Буре часы свои делал в Локарно, в Швейцарии, Генрих Мозер же в России изготавливал лишь "именные" циферблаты и ювелирные корпуса...

Да что часы, в России даже иголки швейные не делались... пока я этим не занялся. Правда, иголки я стал делать только "в прошлой жизни", сейчас приходилось опять перебиваться импортом. Но и в части "импортозамещения" одно грандиозное достижение у меня уже было: в Ставрополе учебный цех при подготовке будущих "операторов пневмомолотов" делал офицерские "звёздочки" для погон. Вроде мелочь — а до этого Россия каждый год за эту фурнитуру отдавала французам по сто с лишним тысяч рублей. Я продавал на тридцать тысяч, и двадцати тысяч прибыли хватало на содержание всего училища...

Когда такие "мелочи" набегают сотнями и тысячами, приходится очень тщательно выбирать приоритеты: и деньги, и люди — ресурс очень ограниченный. Вот, например, можно например кабельный завод организовать — а то даже Военмор кабели за границей вынужден был покупать. Да что Военмор — для электропроводки в домах и цехах приходилось провод аж из Франции везти. Провода-то для автомобильных нужд Африканыч делал потихоньку, но только на автомобили их и хватало — а потребности росли. А можно и на что-то другое силы направить: ведь всё это, по большому счету, касалось "импортозамещения" — и это делом было правильным и благородным, но на импорт я тратил импортные же деньги. Вот только я не сомневался, что в заграницах уже задумались по поводу своего "импортозамещения"...

По большому счету основными "легкозамещаемыми" товарами были ручки с чернилами и автомобили. В чернильной сфере моя "Радуга" позиции сдавала не очень сильно лишь благодаря наглой, не побоюсь этого слова, рекламе. С ручками... с патентами я забыл про "совершенно нейтральную" Швейцарию и теперь в Европе дорогие (и вполне приличные) ручки "Монблан" (видимо у швейцаров не было иной национальной гордости) весьма успешно конкурировали с моими "Президентами" и "Монархами". Я им, правда, "отомстил", наладив в Арзамасе массовый выпуск разнообразных складных ножей, продаваемых в Европе под запатентованным названием "Victorian Russ". Ножик хороший получился, из хромванадиевой стали (для выплавки которой тут же была поставлена элетродуговая печка), на восемнадцать предметов включая пинцет и ножницы, с красивыми "перламутровыми" пластмассовыми обкладками... И только после начала продаж узнал, что Викторинокс пока делала ножики на пять предметов и с деревянной ручкой.

Однако самым опасным для меня было возможное появление конкурентов в автопроме. И именно поэтому ключевым было "повышение цены входного билета" на мировом авторынке. Здесь были задействованы основные инженерные силы — но исключительно отечественные, иностранцев к автомобилям и близко не подпускали. Только вот маловато было "отечественных сил", и приходилось самому пахать на этой ниве без отдыха.

Ставропольский завод стал выпускать ежедневно по сто восемьдесят автомобилей — и американский рынок почти все их успешно переваривал. Он бы и больше переварил, но часть отправлялась в Европу. Туда же, в Европу, теперь шла и большая часть машинок с Серпуховского завода: там теперь делалось по сто двадцать "изначальных" инвалидок, двухместных. Маленькие, но в полтора раза более дешевые, они в Европе получили признание — американцы "предпочитали" более дорогие.

Автопром ежесуточно приносил чуть больше двухсот тысяч долларов — но все равно хотелось больше, и я занялся развитием тех производств, которые могли быстро нарастить выпуск автомобилей. Вот взять, к примеру, тамбовский заводик Тимофеева: почему бы именно там не разместить литье корпусов распределительных коробок? Мастера нужные — есть, качество работы вполне удовлетворяет. Правда, маловат заводик, но сразу за ним находится такой замечательный пустырь...

Когда у человека появляется внезапно много денег, почему-то сразу появляются и желающие их с большой пользой потратить, причем пользу эти граждане имеют в виду сугубо личную. Но самое забавное, что суммы, которые они желали со мной поделить, определялись исключительно их фантазиями. Некоторые из подобных "хотелок" получалось охладить простыми способами, а с некоторыми пришлось применить и довольно "неполиткорректные" методы.

Первым, самым наглым (и самым безрезультативным) оказался наезд Самарского губернатора на автозавод в Ставрополе. Александр Семенович Брянчанинов человеком был, по-видимому, неплохим — все же уже девять лет на посту держался и снимать его вроде никто не собирался. Но меня немного беспокоило то, что на посту этом он занимался "развитием" в основном лишь собственно Самары — настолько "собственно", что в его правление ни один из уездных городов не увеличился ни по населению, ни в промышленном плане. В Самаре же его усилиями появился "дом малютки", собор огромный, забавное заведение под названием "дом трудолюбия" — в котором изголодавшиеся крестьяне (или просто бродяги) за прокорм занимались мощением городских улиц...

А крестьянство как находилось в эпохе "феодализма", так в нем и оставалось: на триста пятьдесят тысяч крестьянских дворов плугов в губернии было всего чуть больше десяти тысяч, да и то больше половины — у немецких колонистов, так что трудолюбиться всегда было кому и улицы в городе выглядели великолепно. Но губерния в целом медленно, но очень уверенно катилась в задницу: вот уже седьмой год прокормить она себя не могла и, формально вывозя по триста тысяч тонн хлеба (пшеницы), неформально затем ввозила четыреста пятьдесят-пятьсот тысяч тонн. Если было что и было на что ввозить.

Проще говоря, губернатор был абсолютно под стать царю нашему Императору: ничего не делал и никто на него не жаловался. Всем было на него просто наплевать ровно так же, как и он плевал на всех. Но иногда на него находили "приступы активной деятельности" — и один из таких "приступов" тут как раз и случился.

Александр Семенович тупо умножил пятьдесят тысяч годового выпуска машин на тысячу долларов и решил, что одному мне ста миллионов рублей будет многовато. А посему предложил "за содействие и покровительство" немного, всего-то двадцать процентов, передавать ему — поскольку он прекрасно знает, куда эти деньги можно будет с пользой потратить. Но я и сам это знал. В подчёркнуто вежливой форме пообещал "спросить у Николая Александровича, нуждается ли Император в новых партнерах" — и Брянчанинов решил, что он несколько погорячился. Но вот если кто-то из Великих Князей захочет со мной денежкой (моей) поделиться, то, наверное, будет очень грустно. В принципе — отобьюсь, но тогда слишком много народу узнает о моем "соучастии в концессии" — а этого мне очень не хотелось допустить: из-за продолжающейся в прессе травли участники концессии в глазах простого (купеческого) люда выглядели чуть ли не христопродавцами.

Решив, что об этом "подумаю позже", я переключился на более актуальные занятия — благо было их очень немало.

Сделать шестимегаваттную турбину к весне у Герасима Даниловича не получилось. Но, что называется, не очень-то и хотелось: ставить ее тоже было некуда. То есть я бы нашел куда... но в этом месте вполне хорошо встали и три уже существующих турбины, по тысяча шестьсот киловатт — правда, несколько доработанные под "морские" условия, с добавленным зубчатым редуктором. Березин на площадке, где год назад началась достройка "Эгалите", успел поставить верфь, небольшую на мой взгляд, но вполне работающую. Три стапеля (из запланированных двенадцати) уже использовались, а с двух первых и суда сошли — тоже небольшие, с этой самой "Эгалите" и содранные. То есть внешне они были на "англичанку" похожи — но только лишь сверху, да и то было это сделано, чтобы народ (зарубежный) лишнего чего не подумал.

А вот снизу и тем более внутри суда были совсем другими. Прежде всего, я рассказал Сергею Сергеевичу про подводную "бульбу", которая сама по себе дает пару узлов прироста скорости. Рассказ, конечно, был "выслушан с благодарностью", но Березин дураком не был и провел испытания разных моделек, в результате чего "бульба" появилась уже на первом сварном судне — правда, совсем не такая, какой её описывал я. Я-то только картинки в интернете видел, а Березин, после модельной обкатки, сделал как нужно, а не "как сказано". Но главные изменения были внутри, а конкретно — в машинном отделении. Вместо громоздкой и очень тяжелой паровой машины трех, а то и четырехкратного расширения там появились вполне себе компактные турбины, в переводе на "паровозные" меры двенадцатикратного расширения. Правда паровоз в результате развивал мощность чуть больше пятисот сил, а турбина из этого же пара вытаскивала больше двух тысяч — но то паровоз, а то турбина.

Мне, конечно, разные специалисты предварительно объяснили, что судовые котлы очень отличаются от паровозных. Много специалистов, включая самого Березина. Но я и не спорил — а просто попросил Женю "попробовать" — после чего объясняющие "недопустимость использования паровозных котлов" умолкли. Наверное, можно было для турбин сделать и более эффективный котел, но паровозный, как отработанный многими годами эксплуатации и идущий стабильными сериями, получался дешевле чуть ли не на порядок — и при этом достаточен для питания турбины.

Березин "первенца" уже обкатал и сам впал в полную прострацию: на двух турбинах в режиме "экономичного хода" судно, названное "Амфитрита", спокойно пробежало мерную милю на восемнадцати узлах. А на трех турбинах "на форсаже" — на двадцати четырех. Близняшка "Амфитриты" "Салация" оказалась даже чуть-чуть получше, но в общем кораблики были практически одинаковыми. Поэтому обе "жены морского бога" (и греческая, и римская) быстренько обрастали каютами и трюмами, готовясь к далеким рейсам.

Бегать им предстояло действительно далеко. Во Владивосток, но иногда с заходом в Порт-Артур или Дальний: там тоже рабочие нужны. И не только рабочие. Так что, выйдя в первый рейс одновременно, во Владивосток они пришли с интервалом в неделю: "Амфитрита" шла как раз "с заходом". И — со мной на борту: как только стало ясно, что в борьбе с саранчой больше ничего сделать не удастся, у меня началась "программа индустриализации Дальнего Востока".