Ролевик: Ловчий (общий файл)

Свист ветра в ушах, встречным потоком воздуха плющит морду — в те моменты, когда меня выкручивает в направлении далёкой поверхности.

А парашюта нет.

В бешеной круговерти иногда успеваю отмечать россыпь островов у горизонта — и на краткий миг в душе вспыхивает надежда, что доплыву. Если не раскатает в блин при приводнении.

Растопырив руки и ноги, пробую на голых инстинктах (откуда они у прямоходящего примата?) стабилизировать хоть немного кручение. Прогресс, вроде, есть, но слишком мал, чтобы успеть раскорячиться как надо до момента стыковки.

Благо, рюкзак подтянут как надо — не телепается, не елозит по спине, сидит как влитой.

Поверхность воды всё ближе и ближе. Ещё несколько секунд, и всё — сушите вёсла, кормите рыб.

А ведь всё так хорошо начиналось...

Глава 1. Шотландские воины носят юбки, под которыми нет трусов

Ветвь Терра, домен Земля

Днём ранее

— Потёмкин, не спать!

Лютый вопль Зубаря может и мёртвого, супротив его воли, реанимировать, чего уж говорить о простых смертных, о суровых буднях строевой знающих исключительно в качестве страшилок, периодически транслируемых по зомбоящику. Пашке хорошо — он привыкший, и удостоил нашего жаворонка только метким броском берца, завалившись храпеть дальше. А вот моя тонкая душевная организация такого насилия над психикой, тем более в столь ранний час, увы, не выдержала.

— Зубарь, во имя Ктулху, иннах!

Жаль, на экс-сержанта сие заклятие не действует. Наработал иммунитет за время службы.

Камрад только хмыкнул и вывалился из палатки.

— Электрон через три часа, надо успеть, — донеслось из-за плотного полога.

Не любит Серый природу, чистокровное порождение города.

Выбравшись из спальника, пихнул в бок Пашку:

— Вставай, а то Серый сейчас ещё и канистру внутрь опрокинет, — насколько знаю Зубаря — с него вполне станется.

Потягиваясь, вывалился из палатки.

А народу-то уже заметно поубавилось.

Боевую раскраску многие поснимали, переоделись в цивильное. А рожи-то у большинства основательно опухшие. И опохмеляться нечем — всё вчера выпили. Оно и логично — последний день игрищ закончился, сегодня большая часть народу расползётся по домам, некоторые останутся ещё на пару дней — уже чисто для себя отдохнуть. Сам бы с удовольствием здесь подзадержался, да, увы, отпуск, как говорят башкиры, совсем ёк.

Прогулявшись до пластикового друга сине-белого колёра, на обратном пути сделал крюк до реки. Ну, как реки? С одного берега до другого доплюнуть не проблема. Зато вода чистенькая.

Эм... Судя по довольным взвизгам выше по течению и основательному хвосту мути в реке — была чистой. Девочки решили искупаться, похоже. Вниз по течению на километр, если не больше, ни заводей, ни густого леса, ни кустов, а метрах в пятидесяти вверх — речка делает извилистый двойной крюк, по берегу сплошь заросший высоченной травой и кустами. Кажется, там и глубина метра полтора, и дно более-менее ровное и без ила.

Присоединиться, что ли?

Идея, конечно, на ура, да вот сомневаюсь, что купальщицы оценят мою морду по соседству. Наверняка топлесс плескаются — всё же погоду обещали прохладную, облачную, с возможными дождями, и купальники с собой тащить особого смысла не было. А девочки у нас в лагере боевитые, вон, тот же Зубарь всё ещё хромает — попытался потискать за крепкую попу деву-воительницу Эмеральду, в миру, кажется, девочку-дизайнера по имени Оксана, и получил добротный пинок под коленную чашечку. Взяла бы красавица парой сантиметров выше — и поехал бы домой Серый на скорой.

Так что ну их нафиг, наших прелестниц, своё здоровье как-то дороже.

Поэтому просто помыл руки, да отправился до палатки.

Пашка уже выполз. Два метра небритого безобразия в данный момент гоняли вокруг нашего жилища Зубаря. Серый довольно ржал и лихо перепрыгивал через кострище и брёвна, заменяющие нам лавки и стол.

Уворачиваясь от ног сержанта, то и дело мелькающих над углями, нацедил из котелка кипятка, бухнул щепотку заварки, богато сдобренной мятой, иван-чаем и душицей, сел на подгнившее брёвнышко и зажмурился.

Хорошо-то как!

Солнце греет, от реки доносятся плеск и женский смех, ароматно тянет дымом и едой, народ тихонько гудит. Добротная ролёвка получилась, славная. Давно таких не было — чтобы в рамках вольного схода уместить органично такую прорву миров, квэнт и легенд: шайка дэвов обоего пола без проблем расправилась с воинами Братства Стали, сталкеры и эльфы дружно месили из кустов дренейцев и сочувствующих им нарутойоб... нарутофагов, короче, хоббиты потихоньку обносили хранилища зиккуратов и тихой сапой отправляли в мертвятник особо наглых киборгов и некроморфов... Весело, фаново, кошерно.

Допив чай, пошёл собираться — Пашка и Серый ближе к вечеру отчалят, "козлик" Зубаря с собой подхватит ещё двух-трёх попутчиков. И рад бы с ними уехать, да дома слишком много всего успеть надо. Так что только электричка, только хардкор.

Пораскинув мозгами, решил особо не переодеваться. Берцы — они и в Африке берцы, тигровый принт на чёрных джинсах получился выше всех похвал, стильненько даже, можно сказать, безрукавку только сменил на рубаху, да приторочил поверх спальника кожанку с аналогичным полосатым рисунком.

Быстренько стаскав эквип на расчиповку, попрощался с камрадами и двинул в сторону перрона.

Погода прекрасная, на небе ни облачка, под ногами мягко пружинит сухая почва тропинки, птицы свиристят со всех сторон: живи не хочу!

— Ага, ещё бы смазливую подружку под бочёк, и совсем всё прекрасно будет, — совершенно внезапно раздался справа сзади голос гейм-мастера.

Как не подпрыгнул, не знаю.

Обернулся — точно, стоит клон Арагорна, хитро лыбу давит. Ниндзя, итить тебя в качель!

— Поменьше вслух болтай, — назидательно подняв указательный палец к небу, ответил гейм-мастер. — А вообще, пока нам по пути, поболтать захотел. Не против?

— А чего быть против-то? Только за.

Какое-то время мы шли молча. О чём там думал Арагорн Московский, бес его разберёт, а меня просто плющило от погоды и природы.

— Знаешь, а ведь среди ролевиков довольно мало неудержимых мечтателей, — прервал молчание мастер. — Кому-то так проще статус себе нарастить, обзавестись полезными знакомствами, кому-то, в основном, шмотоделам, сбыть продукцию и набрать новые заказы, кто-то таким образом пробует слезть с иглы компьютерных игр... А кто-то рвётся вперёд, ощущая, что так хоть на каплю, но становится ближе к той сокровенной мечте, что дённо и нощно грызёт изнутри, тяжело ворочается, твердит неустанно: ты ошибся, родившись здесь, твоё место совсем не тут, беги, пробивайся, пробуй вновь и вновь, примеряй маски, отбрасывай старые и цепляй новые — в поисках себя и своего предназначения. Ролевики, реконы, возрождатели древних традиций и собиратели не менее трухлявых знаний — среди вас мало истинных мечтателей, но — всё же гораздо больше, чем в любой другой социальной прослойке человечества.

Арагорн пристально посмотрел мне в глаза:

— Вот ты, например. Я прекрасно чувствую твою тоску по иному миропорядку. Тебя гнетёт бесперспективная работа в офисе, ты чувствуешь тухлятину, которой тянет от мира — он давно уже мёртв, но только-только начался ощутимый процесс разложения. По глазам вижу — в точку попал. Я знаю чуть больше, чем положено знать здесь, — и по интонации понял — он говорит о Земле в целом. — Это не мир умер, хотя он тысячелетия бьётся в агонии, это процесс отторжения. Ты чужд этому миру, равно как и тебя он не считает своим.

— Ты, несомненно, прав, мастер, — кивнул я и развёл руками. — Только вот мне от этого никуда не деться. Заново не родишься, и другой мир не выберешь...

— Ты веришь в существование других миров?

Я пожал плечами:

— Это глупо — не верить. Мы живём на отшибе галактики, практически на выселках, и дальше пределов собственной планеты, считай, и не выбрались. А вокруг миллиарды звёзд. Это насколько надо быть уронённым на всю башку, чтобы не понимать, что раз в нашем тихом омуте человеки завелись, то и у других есть все шансы? Теории вероятности и больших чисел упрямо намекают, что мы — далеко не одни. А если ещё притянуть теорию множественности миров — то масштабы на глазах уходят в такое запределье, что мозги просто не в состоянии осмыслить. Где-нибудь, да найдётся мир, в котором можно ощутить себя не чужим, своим, на своём месте.

Арагорн широко улыбнулся и хлопнул меня ладонью по плечу. По ощущениям — чуть слабее, чем сваезабивающая машина: рука вмиг онемела и повисла безвольной плетью.

— Ничо, скоро пройдёт, — опередил мой возмущённый вопль мастер игры. — Но давай продолжим. Я же вижу — тебе претит этот мир, эта работа, эти люди. Зачем тянуть сеть, когда можно захлёбываться восторгом, видя волны внизу, зачем ходить в кино, когда приключения сами так и липнут к тебе, зачем раз за разом разочаровываться в потенциальных подругах, вновь и вновь оказывающихся до мозга костей меркантильными или тупыми, когда можешь лишь правильно показать себя — и перед тобой не устоит ни одна красавица? Зачем жить от зарплаты до зарплаты, заражаясь безмозглостью от всяких менеджеров, когда можешь вести вперёд свою команду, и грести сокровища совковыми лопатами?..

Арагорн всё говорил и говорил, голос его окутывал меня гипнотическими волнами, и я буквально кожей ощущал солёные брызги морских волн, слышал звон золотых побрякушек, извлекаемых из забытого всеми схрона, девичий смех, похожий на переливы искусных колокольчиков, и чувствовал нежные ладошки, упирающиеся в грудь. Втягивал носом пороховую гарь, глох от залпов корабельных пушек, с восторгом и боевым азартом во главе абордажной команды врывался на палубу чужого корабля, смеялся в лицо штормам и наслаждался лёгким бризом тропических вод...

— Так ты согласен поменять этот мир на тот, в котором ты не будешь чужим?

— Спрашиваешь ещё!

— Ну, тогда — в добрый путь, — и тяжёлая рука подтолкнула меня вперёд, сквозь кусты.

Пребывая в эйфории и слабо соображая, что творится вокруг, автоматом прошагал несколько метров вверх по насыпи, не обращая внимания на мелькающие впереди вагоны. На хорошей скорости пропрыгнул последние полметра и со всего маху влетел в скоростную змею поезда. Сильный удар, всё вертится вокруг, боль в голове, плече, рёбрах.

Кажется, я научился летать!..

И пришла темнота.

Ветвь Зангарра, домен Хинан-Дере

Сознание возвращалось урывками, мерцало, и в моменты просветления чувствовал крупную дрожь, жар, ядрёный пот, разъедающий глаза и боль — боль чудовищную, рвущую внутренности на части, пытающуюся вывернуть меня наизнанку... Она накатывала, росла, и когда обрушивалась девятым валом на разум, я вновь проваливался в спасительную тьму.

Сколько эта пытка продолжалась — только Вечности известно... Лишь иногда ощущал прикосновение прохладных пальцев, тяжёлую, остро пахнущую уксусом ткань на лбу, лёгкую, почти освобождающую боль — когда снимали застаревшие, заскорузлые от крови повязки.

В эти краткие мгновения просветления пытался вспомнить, кто я, что я, и, в целом, нахуа так жить?

В памяти всё путалось, вертелось, прорастало одно через другое, смешивая времена, понятия, знания, самую мою суть.

Вереницы образов, смыслов, обрывков воспоминаний...

Временами казалось, что кто-то просто нарезал из меня мозаику, перемешал, а потом, чисто из любви к искусству, покрошил туда же ещё несколько личностей. Иначе как объяснить пласты воспоминаний, одинаковых по субъективному времени, но чудовищно разных по наполнению?

Четырнадцать лет. Урок английского. Весна, начало мая, за окном солнце и зелень, а в классе привычная духота и нудный бубнёж препода. Тайком любуюсь ножками одноклассницы — по случаю жары она в сильно укороченной свободной юбке, и сползшая ткань позволяет наблюдать всё великолепие молодого тела, не понаслышке знакомого с лёгкой атлетикой. Молодые гормоны бурлят, но сила эстетического удовольствия выше — и потому вместо тесноты в штанах есть лишь восторг от совершенных форм — и сожаление, что руки растут из задницы, иначе бы увековечил шедевр природы в рисунке или на фото.

Четырнадцать лет. Весна. Пятая декада от праздника Солнцестояния, начало месяца гайс, что переводится с первоактики как "птичий". Лютый рык десятника, спина и руки ноют — старый вояка не жалеет стек, прекрасно вымоченный в ядрёно просолённой воде. Задыхаясь, хватая сухими ртами наполненный пылью полигона воздух, мы выкладываемся по полной: через два дня показательные схватки с другими школами, и уронить честь родного заведения никак нельзя. Рвутся жилы, мышцы забиваются до полной деревянности, перед глазами чёрные мухи, но мы бежим, прыгаем, ползём и плывём. Ещё десять кругов. Всего лишь десять. Это уже мало, это совсем пустяк, особенно когда за спиной таких кругов оставлено больше пяти десятков.

Четырнадцать зим. Весна. Самое начало сезона западных тягунов. Разрывая воздух, плеть обжигает плечи. Боли, как таковой, давно уже не чувствую — ко всему привыкаешь, если получаешь это в достатке. Надсмотрщик выкрикивает "Х-хап!" и наша упряжка с выдохом "Х-хоп!" тащит каменный блок вперёд. Трещат пальмовые стволы, сминаемые невообразимой массой гранита, с громким треском, не выдерживая напряжения, рвутся волокна внутри дрянной верёвки. Шаг. И ещё один. И ещё. Пять шагов, пять натужных выдохов "Хоп!". Потом ровно четыре удара сердца, чтобы отдышаться и отдохнуть. И снова удар плетью, и вновь выкрик "Х-хап!"

Четырнадцать зим. Весна. Последняя весна для меня. Пальцы скребут по траве, глаза слезятся от дыма. Перебит позвоночник, в груди три стрелы. Две насквозь, одна почему-то застряла между рёбер, и теперь каждая попытка вдохнуть или выдохнуть вызывает боль, когда зазубренный наконечник царапает по костям. Я не хочу умирать, я не готов умирать! Боги, светлые ли вы или тёмные, молю — если уж мне всё-таки суждено умереть, то сделайте так, чтобы моя уже мёртвая рука принесла возмездие!.. В горле булькает кровь, красные пузыри лопаются на губах. Надо мной нависает тень. "Смотри-ка, жив ещё, змеёныш!" — и меч опускается на мою голову. Боги, если вы слышите, молю... И наступает тьма...

Двадцать зим. Сезон дождей отбушевал, густая зелень спешит плодиться и жить, пока не иссякли запасы воды. Засыпал под боком скального пальца, проснулся — посреди молодого леса. Это было утром. А сейчас — умираю. Глупо, нелепо. Сбежать из рабства, прирезав по пути первого зодчего и главу надсмотрщиков, преодолеть пустыню, имея из оружия только обломок акинака, и, почти выбравшись к вольным городам, запнуться о корешок и скатиться в кусты чёрной розы. Яд, хранящийся в одной колючке вечного цветка пустыни, опасен. Во мне таких колючек — не один десяток. Так не хочется умирать... Но есть и хорошее в этом: я ухожу свободным, и Лодочник не выбросит меня на стремнине. Рядом склоняется тень — лица уже не вижу, всё плывёт. Знаю — у меня в запасе лишь несколько ударов сердца. Тонкая струйка воды пробивается по языку, скатывается в горло. Сил говорить нет, но душа кричит — и, наверно, кричит так сильно, что не услышать её нельзя. Живи за меня, живой! Будь моей местью! Живи вопреки всему! Живи за двоих, умоляю!.. Жи... И вечная тьма навсегда смыкает мои глаза.