— Можно к нам, — предложила та барышня, что запускала свои длинные пальцы в мои волосы. — У нас печка натоплена. Чаю горячего с медом и вареньем сделаем.
И мы отправились снова в кафешантан. Бросили изувеченный мотоцикл на мосту и пешком, отбрасывая короткие тени от высокой луны, побрели по Новому Городу. Кафешка уже была закрыта, но для нас сделали исключение. Дамочки громко постучали, в окно высунулась недовольная мужицкая морда и после пары неслышных фраз на ухо, морда побежала отпирать дверь. Но внутрь пустили только мокрого меня, журналиста и всех девиц. Военные остались снаружи. Они для приличия повозмущались, а потом пьяной гурьбой пошли в другое место.
Чай мне сделали. Горячий, ароматный. В фарфоровых розетках подали малиновое варенье и мед. Дамочка с длинными пальцами стянула с меня всю мокрую одежду и укутала тут же в длинный пушистый халат.
— Сюда садитесь, дорогой Василий Иванович, — ворковала она, подставляя стул к жаркой стене. — И вы тоже садитесь, — обратилась она к журналисту. — Здесь тепло, вы согреетесь. И пейте чай с вареньем, обязательно пейте. Иначе заболеете. А я сейчас вашу одежду развешу.
— Я лучше домой пойду, — невнятно возразил я. Тепло подействовало на меня коварно — стало развозить. Тошнота подкатила к горлу, а едва я прикрывал глаза, как мир вокруг принимался танцевать в безумном хороводе.
— Ну, какое может быть домой в такой одежде? Не ровен час заболеете. Вот просохнет, тогда и пойдете. Да и хмельной вы очень, как я вам могу такого отпустить? А вдруг вас еще ограбят?
— Да кто меня ограбит? Разве только что китайцы, да у тех кишка тонка против меня.
— Да хоть бы и китайцы. Подкрадутся сзади, трахнут по голове камнем и ограбят. Не смотрите, что город — все одно могут ограбить.
И она ушла, унеся с собой все мокрое. На мне остался лишь халат. Даже кальсонов на мне не было.
Вскоре она вернулась. Чай мною был уже допит, варенье с медом из розетки вылизано.
— Пойдемте, я вам постель разобрала. Перина там теплая, пушистая. Пойдемте, Василий Иванович, вам в тепло надо.
Все-таки пьяный человек, это совсем другая личность, нежели трезвый. Не гуляй у меня в крови алкоголь, не мучай меня приступы тошнотворных "вертолетиков", я, может быть, и возразил ей, настоял бы на своем и пошел до дома прямо в мокрой одежде. А так, только лишь кивнул, уронив голову, и направился во внутреннюю комнату, развевая полами длинного халата и сверкая белоснежными ляжками. И стесняться дамочки не стал, скинул с себя теплое и прямо голым провалился в перину с головой накрывшись мягким одеялом. Скукожился в позу эмбриона и, высунув наружу лишь один нос, моментально провалился в забытье.
Утро меня наказало жутким похмельем. Сильнейшей головной болью, диким сушняком в горле и тошнотой. Утреннее солнце ослепительно било в глаза, заставляя щуриться и отворачивать голову. Я и отвернулся, прикрывшись ладонью и болезненно поморщившись.
— Василий Иванови-ич, — вкрадчиво позвал женский голос откуда-то из-за спины. — Вы уже проснулись?
Я медленно повернул голову на звук. Возле окна на стульчике сидела барышня. По-домашнему одетая, но уже с прибранными в прическу волосами. Смотря в небольшое зеркальце, она неторопливо наносила макияж.
Я ее смутно помнил. Лицо узкое, изящное. Можно сказать, что аристократическое. Волосы черные как смоль, отливают на падающих лучах цветной радугой. Но вот ее длинные и нежные пальцы мне отчего-то запомнились. Именно эти пальцы мне вчера так нежно и заботливо ощупывали разбитую голову.
Она оторвалась от зеркала, посмотрела на мою мятую физиономию, что выглядывала из-под одеяла.
— Вижу что проснулись. Болеете? — заботливо поинтересовалась она. И не дожидаясь ответа, продолжила. — Подождите, я вас сейчас подлечу.
И вышла из комнаты, придерживая на голой груди расстегнутый китайский халат. Через минуту вернулась, держа в руках рюмку до краев наполненную коньяком. От одного вида алкоголя у меня все внутри перевернулась. Сел на кровать, прикрыв наготу одеялом, и мотнул головой:
— Нет, не буду. Лучше рассола какого принесите.
— Выпейте, вам поможет, — попробовала настоять она, но я отстранил ее руку. И рюмка, капнув на пол, нашла пристанище на широком подоконнике. — Ну ладно, как хотите.
Через пару минут она мне притащила целую банку соленых огурцов. Вот к ней-то я и припал, высосав почти весь рассол. Пил жадно, большими глотками, орошая пустыню в глотке. В горле, кстати, покалывало, так, словно стала проявляться простуда после вчерашнего купания. Когда же я отпал от банки и вернул ее хозяйке, я спросил:
— Не помню как вас зовут....
— Лизетта, — ответила она.
— Гм, а по-русски?
— А если по-русски, то Елизавета. Можно просто — Лиза.
— Понятно.... Послушайте, Лиза, а как там с моей одеждой? А то я тут оказывается абсолютно голый. Не хочется пугать вас своими телесами.
Она как-то загадочно мне улыбнулась с легким прищуром, затем вышла. А вскоре вернулась, неся аккуратно сложенное, высушенное и выглаженное белье.
— Может мне еще и отвернуться? — с ехидцей спросила она, глядя на мое замешательство.
— Будьте так любезны.
— Ой, — громко выдохнула она и отвернулась. Затем, глядя в узкое окно, сказала. — Чего вы стесняетесь, Василий Иванович? Я там уже все видела.
— То есть как?
— А вы ничего не помните?
— Н-нет, — неуверенно сказал я. — Я что, с вами переспал?
— Да, — кивнула она и неожиданно повернулась. Я уже успел напялить кальсоны и затянул завязки. — Я всю ночь грела вас. Вы так сильно дрожали, так потели. Я думала, что вы серьезно заболели. Как вы себя чувствуете?
— Что-то я не понял, переспали мы или нет?
— Я же говорю — да! Я провела с вами ночь в одной постели. Чего непонятного?
И все равно, я не понял. Мы вкладывали разный смысл в слово "переспали", потому я и остался в недоумении. И тогда я ее спросил тем самым емким словом, которое неприлично произносить в хорошем обществе.
— Ах, вот вы о чем? — всплеснула она руками, забавляясь. — Нет, в этом смысле у нас ничего не было. Я просто грела вас своим телом.
— Ух, слава богу, — вырвалось у меня.
Она сделала вид, что обиделась. Пришлось пояснить:
— Я женат, у меня ребенок.
Но все равно, для нее это был не аргумент. Хотя... Видимо, она решила поиграть в женщину. В женщину, которую все желают. В женщину, которая вроде бы и не продается за деньги.
В общем, если ее реакция меня и удивила, то, на фоне сильного похмелья, ни капли не задела. Я снова к ней обратился:
— Лиза, скажите. Насколько я помню из вчерашнего, то хозяином "Варьете" является грузин? Так?
— Да, это так.
— Тогда не будете ли так любезны и не сходите к нему? Попросите сварить для меня хаш. Это то ли грузинское, то ли армянское лекарство от похмелья, я точно не помню. Он должен знать, как оно делается. Заплачу ему сколько попросит.
Она не поторопилась. Обернулась ко мне, с укоризной посмотрела и сказала:
— Глупостью маетесь, дорогой Василий Иванович. Лучше коньяку выпейте и все пройдет. А к грузину вашему я не пойду и просить я его не буду. Если хотите, то идите сами. Одежду я вам высушила и почистила. Ваш друг, кстати, уже час как проснулся и о вас спрашивает. Опохмелился уже, между прочим.
— Это кто же?
— Да этот, который из газеты....
Журналист уже сидел за столиком кафешантана, потягивал пивко из запотевшей бутылки и явно ожидал моего выхода. И едва увидел меня хмурого и скособоченного, радостно подскочил, захлопал по плечам:
— Ну как вы? Все хорошо? Сильно болеете, не простыли после вчерашнего? А то Лизетт говорила, что вас озноб сильный бил, как бы вы не слегли.
— Да нет, все хорошо, — хмуро ответил я и присел на стул.
Выпитый рассол хоть и помог, а все одно — голова трещала так, словно дровосек-садист решил разбить ее на узкие полешки. Наверное, и вправду, в моем состоянии лучше опрокинуть в себя рюмочку-другую. Мое состояние уловил и Пудовкин. Без лишних слов откупорил холодную бутылочку пива и пододвинул ко мне. Я, превозмогая отвращение, сделал несколько глотков. Журналист одобрительно улыбнулся, а я, прикрыв глаза, принялся ждать улучшения. Но здоровье, как ни странно, не поправилось. Голова так же и продолжала нещадно болеть, а не до конца вышедший из крови хмель, с новой порцией опять забродил в моих мыслях.
— Спина что-то ноет, — поймал я себя на новом ощущении. — Посмотри, что там?
Он глянул и присвистнул.
— Вы, похоже, когда в реку ныряли, об какой-то камень здорово приложились. Синячина на полспины. А на голове шишка огромная.
Я аккуратно дотронулся до места, куда он показал. И вправду, налитой рог был просто огромным. А вытребовав у журналиста карманное зеркальце, еще и убедился, что шишка имела бордово-красный цвет, и пересекала ее поперечная и глубокая ссадина. С такой головой при обществе не покажешься — не прилично. Придется теперь ходить в широкополой шляпе.
— Крайне неудачно вы вчера в реку нырнули. Мы вас отыскать никак не могли. Хорошо, что фонарик карманный у нас оказался, мы им светили. Смотрели там, куда вы под воду ушли, а там вас нету. Давай потом по всей ширине искать, вдруг вы куда отплыли, а все одно не могли найти. Только когда вы из воды вынырнули, мы услышали. Далеко же вас в бухту отнесло, саженей на пятнадцать. М-да, дела были бы.... А мотоцикл ваш сломался.
Я выслушал его с кислой миной. Пудовкин сейчас заливался соловьем. Настроение у него было хорошее, да и пьяненький он уже был, и по всему чувствовалось — если продолжит похмеляться, то с удовольствием и со знанием дела уйдет в долгий запой.
— Я, наверное, домой поеду, — сказал я, прерывая его словоохотливость. — Отлежаться мне надо.
— А, ну это конечно. Лизетт вас так выхаживала, так за вас переживала. Вам бы ей спасибо сказать.
Я поднялся с места. Поблагодарил Пудовкина за помощь, за спасение и приглашал в гости. Лизу тоже поблагодарил. Искренне, от всего сердца. И вложил в ее ладонь пятьдесят рублей. Влажные, из не просушенного кожаного кошеля. У меня там до всех гуляний было около пятисот рублей, сейчас же оставалось около сотни. Славно погуляли.... И, наверное, Лиза обиделась на мою расплату, но я этого не заметил. Не в том состоянии я был, чтобы что-то замечать.
Весь божий день я проболел. Провалялся в кровати, мучаясь головной болью, которая так и не хотела проходить. Тошнота к тому же давила, комок подкатывал к горлу, а спину сковал тугой огненный обруч, который на малейшее движение начинал жечь до самых потрохов. Юн исполняла мои капризы, приносила пить, обильно кормила и ставила холодные компрессы на огромную шишку. Славная девчушка, старательная. Хоть и мала росточком и по виду еще ребенок, а работает по-взрослому, безо всяких скидок.
Следующим днем я более или менее пришел в себя. Голова все так же раскалывалась, и постоянно тошнило. Похмелье давно прошло, а это значит, что я, при нырке через перила моста, получил хорошее сотрясение мозга. Я, гримасничая от боли в спине и опираясь на спасительную трость, стал потихоньку выползать на свет божий. Мои архары уже возвели сруб бани и сейчас заканчивали крышу. Увидев меня, Петро громко поприветствовал:
— Доброго утречка, Василий Иванович. Как ваше самочувствие?
— Нормально, — отмахнулся я.
Под парусиной в углу забора стоял мой покалеченный мотоцикл. Даже под покровом было видно, что переднее колесо у него сплющено, спицы обломались и словно ощетинившийся еж встали веером.
— Это кто его сюда притащил?
— Мы и притащили, — честно ответили парни с конька. — Прибежал ночью ваш подпоручик, шары на выкате, и кричит на нас пьяный — "убился ваш начальник до смерти, идите, забирайте его мотоциклу". Ну, мы и прикатили его. Полицмейстер вчера присылал человека, интересовался вашим здоровьем.
— И все?
— И все. Сказали, что вы в порядке он и ушел. Попросил только передать, чтобы вы более по ночам не катались. Алексеев у него спрашивал кто тут куралесил по всему Артуру.
— Ну и?
— Ну и все..., — закончили рассказ парни.
Я, кряхтя, подошел к "Руслану" и сдернул парусину. Зрелище, что передо мной открылось, было жалкое. Согнутое колесо, лопнувшие спицы, погнутая вилка и свернутый на бок руль. Хорошо же я врезался и неудивительно, что так сильно приложился головой об перила. Хотя, рама оказалась цела, коляска на месте и движок с коробкой, судя по всему, целые. Но все равно ремонтировать мотоцикл было бессмысленно. Легче новый привезти.
За неделю я худо-бедно восстановился, а значит, пора было приниматься за обычную работу. Мурзин почти закончил возведение стен производственного помещения, и сейчас там расставляли оборудование. Склад тоже почти завершили и отделение для химиков также почти было готово. Единственно, самих химиков пока не хватало. На пароходе они должны были приплыть со дня на день. И они приплыли. На английском судне, дополнительно привезли с собой химикаты и оборудование необходимое для работы. Было весьма кстати. И встречать мне их пришлось не Порт-Артуре, куда заход кораблям иностранных держав был запрещен, а в Дальнем, который нынешний министр Витте назначил главными торговыми воротами на Дальнем Востоке.
Дальний, в моем будущем китайский Далянь, был тем еще городом. Вроде и большой, денег вложено в него немало, и грузы через него проходили большие, а вот гражданского населения почти и не было. Сплошь чиновники, портовые рабочие и строители и военные. Простых мещан, которые переселились сюда по собственной воле, почти и нет. Китайцев, как и в Артуре полно. Здесь они также используются в качестве тягловой и копательно-кидательной силы. И по сравнению с Порт-Артуром Дальний казался неживым городом, в том смысле, что простые люди зарабатывать деньги стремились как раз в городе, где на рейде стояли военные корабли.
Хотя, при том скепсисе, с которым описывал мне Дальний Мурзин, я должен был признать, что город выглядел красиво. Те же стройные европейские улицы, грамотная планировка, мощеные улицы. Новый Город чем-то напоминал Кронштадт. Китайских кули полным-полно и... ни одного номерного извозчика. По крайней мере, я, за все время, что мы там были, так никого из них мы поймать не смогли. Нет, лошадиных упряжек было достаточно, но это были не те извозчики. По каким-то причинам люди предпочитали перемещаться по городу на рикшах, да и груз на них же возили. И это очень сильно отличало город от Артура, где извозчиков, готовые заработать легкую деньгу, было преизрядное количество.
Целый день я следил за разгрузкой зафрахтованного судна. Пятерых химиков с багажом и груз на десять тысяч пудов пришлось отправить в Артур на поезде. Мурзин договорился об аренде нескольких вагонов и нам опять пришлось потратить целый день на погрузку в товарняк местной эпохи. Следующим днем нанятый паровоз оттащил наш товар на станцию в Артуре и уже там-то мы окончательно пристроили весь наш груз. Пришли в основном химикаты в стеклянных бутылях, толуол, да кислоты различные и, слава богу, ни одна бутыль не оказалась разбита. Все дошло в целости и сохранности.
Для химиков пришлось снять китайскую фанзу не далеко от производственного помещения. Хозяин неказистого на вид домика принял гостей радушно, поместив всех в единственную комнату, где и сам спал, бросив соломенный матрас на пол. Для пятерых человек, конечно, тесновато и крайне неудобно, но на первое время сойдет. Да и сами химики все осознавали, видели убогость китайской части Порта-Артура, и потому с пониманием отнеслись к просьбе подождать несколько дней, пока для проживания не отыщется что-то более подходящее.
Еще несколько дней ушло на обустройство химической лаборатории. Васильев, старший из химиков, руководил процессом, расставлял столы и оборудование, распоряжался запасами. Цель, что я ему поставил, была одна — как можно скорее начать производство тротила и нарастить по максимуму объемы. И не смотреть на запасы сырья, я, если на то будет нужда, выделю сколь угодно денег и куплю все что надо. Хоть в России, хоть в Китае, если там найдется. Да хоть в той же Японии. А то ведь прав был адмирал Алексеев, четыре пуда в сутки слишком мало для наших нужд. Васильев просил дать неделю, чтобы начать работу.
Конечно же, я без разговоров дал ему требуемое время. И первый пуд он мне выдал по истечению этого срока. Прессованные таблетки мы складировали в деревянный ящик, уложенный изнутри вощеной бумагой, и опечатали. И вот тут встал вопрос, где же нам хранить эту взрывчатку? На общем складе слишком глупо, да и опасно. Тротил сам хоть и не взрывается, но зато горит весьма жарко, так, что хрен потушишь. Пришлось навестить местные органы правопорядка и решать эту проблему. В итоге решили так — все, что мы производим и все, что имеет отношение к взрывчатке, тротил ли, боеприпасы ли, остается в нашей собственности, но увозится храниться в участок, под замок, куда доступ обычным воришкам и поджигателям был ограничен. И получить имеющееся я мог только через полицмейстера и никак иначе. И отчитываться о расходе взрывчатке. То бишь, захоти я испытать свое новое оружие, то будь добр, извести об этом власти и таскай с собой повсюду наблюдающего полицейского или жандарма. И те будут вести учет. Геморрой, конечно же, но никуда от этого не денешься. Единственно, что выход тротила из химикатов они почему-то под контроль не поставили, что значительно нам облегчало жизнь. Но поставили возле дверей дежурить полицейского, который следил, чтобы ни грамма за пределы склада вынесено не было.
Через неделю мы накопили пятнадцать пудов прессованной взрывчатки. И пора бы нам уже приступить к снаряжению мин для наших будущих минометов, да вот беда — самих-то минометов у нас и не было. И стрелять было не из чего. Даже захоти мы (а мы озаботились и привезли в Артур около двух тысяч корпусов мин со взрывателями от малокалиберных снарядов) и начини боеприпасы, то все равно, отстрелять бы мы их не смогли. Поэтому приходилось ждать. Мишка прислал завуалированную телеграмму, из которой я понял, что они снова принялись за изготовление минометов. А на это уйдет время до нескольких недель. А затем отправка, и на этот раз поездом. А это еще полтора-два месяца. В общем, чтобы не терять время, я озадачился производством ручных гранат. Через Мурзина мы нашли литейную мастерскую, где я и затребовал изготовить пятьсот корпусов гранат по типу лимонки. Это было просто и изготовление элементарное, сложнее было с запалом. Но и это решилось не так чтобы трудно. Схему я помнил, от руки набросал чертеж, нашел в Артуре одного инженера и вместе с ним, мы за неделю сварганили с десяток штук. Сложнее было рассчитать длину фитиля, который играл роль замедлителя, но и с этим мы справились опытным путем. Отрезали нити стопина, поджигали и по секундам считали. Общепринятую задержку в четыре секунды я пока ставить не решился, а замедлил до десяти. Побоялся делать меньше на опытных образцах — безопасность важнее.
В общем, когда у нас все было готово и нам была необходима лишь взрывчатка, вдруг возникли небольшие сложности. Полицмейстер, сволочь, отказался мне выдавать мой тротил. Пришел Мурзин ко мне домой, и возмущенно-удивленно сообщил:
— Не дает он, Василий Иванович.
— То есть, как это не дает?
— Да вот так. Говорит, что не верит нам. Начитался про то, что вы социалист и либерал и боится теперь, что вы взрывать все вокруг будете.
— Он что, сбрендил? — удивился я.
— Не знаю, да только все одно, бумаги нам не подписывает, а без них я не могу ничего получить. Вояки в арсенале тоже руками разводят, говорят — раз нету бумажки, значит нету и вашей взрывчатки.
— Что за бред? Какой арсенал, он-то тут при чем?
— Я, Василий Иванович, понимаю так, что полицмейстер побоялся держать взрывчатку у себя под боком и отправил ее военным.
— ...., — только и выругался я. — Ну ладно, ссыт он ее у себя держать, а почему не выдает-то?
Мурзин даже как-то укоризненно посмотрел на меня и повторил моими словами:
— Ссыт он. Вдруг вы наместника взорвете?
— Да блин! — возмущению моему не было предела. Я вскочил и чересчур уже эмоционально выругался, а потом, когда волна схлынула, спрсоил. — Мне что, к нему самому надо идти? Доказывать ему что взрывчатка мне для дела нужна?
— А сходите, — подтвердил мою мысль Мурзин. — Так лучше будет. Кто я для него — никто, простой наемный работник, которому и деньги-то на производственные нужды не доверяют, не то что взрывчатку, — поддел он меня. — А вы придете к нему и все объясните. Если надо, то и взятку ему попробуйте дать, говорят, он ее любит. А еще можете сразу к Алексееву сходить, уж он-то фигура куда как значительнее полицмейстера. Если уж он разрешит, то и никто вам запретить и не сможет. Я правду говорю, идите сразу к наместнику.
— М-да, ты абсолютно прав. Наверное и вправду пойду-ка я к наместнику, пожалуюсь на самоуправство. Да и подарок пора задаривать — самое время.
И я, оставив Мурзина, пошел на склад. Прихватил там пустой корпус от гранаты, запал и на всякий случай попросил наших химиков заныкать с десяток фунтов тротила. Ну а после этого, погрузив подарок на рикшу, я немедленно двинулся в сторону дворца наместника.
— О-о, Василий Иванович! — как-то чрезмерно весело приветствовал меня Алексеев. — Проходите, присаживайтесь. Чрезвычайно рад вас видеть. Как ваше драгоценное здоровье?
— Спасибо, хорошо, — ответствовал я, присаживаясь на мягкий стул. Честно, едва не расплылся в улыбке, вспомнив мультик про Простоквашино, тот момент, когда родители дяди Федора читали письмо — "а здоровье мое не очень, то лапы ломит, то хвост отваливается". С трудом прижал расползающиеся до ушей губы.
— Читал, читал я о ваших приключениях, — заявил он довольно. — Да что там читал — слышал я, как вы ночью весь город на уши поставили. Как гоняли на своей мотоцикле и как в реку свалились. В газете было все подробно и красочно описано.
М-да, и я эту газету тоже читал. Пудовкин, на потребу публике в красках описал мои приключения. Все в подробностях, почти ничего не скрыл. И я не держал злость на журналиста. Тот еще утром, когда я выползал из комнаты Лизетт, напрямую спросил можно ли печатать. Я разрешил. Единственно, что просил, так это не указывать, что я ночевал у проститутки и попросил слегка приукрасить то, как мы испытывали "Руслан" на скорость. И пусть я заявленных пятьдесят верст не достиг, но ведь на последнем заезде всем казалось, что я разогнался очень быстро. И доедь я до отсечки, вполне возможно, что я превысил данные по паспорту. Пудовкин не задумываясь согласился с моими условиями, ведь чуть-чуть приукрасить, это не обмануть. Ну и описал наши приключения во всех красках.
— Как же вы так, дорогой Василий Иванович, а? — с укоризной глядя на меня, вопрошал наместник. — Приехать едва успели, а уже в такую историю вляпались. Едва не погибли. Нехорошо.... Чтобы я потом Марии Федоровне писал, как бы оправдывался?
Я развел руками:
— Это роковая случайность и не более.
— Прошу вас, больше не надо случайностей. Мария Федоровна просила меня присмотреть за вами и после ее повеления отправить вас живым и невредимым обратно в Петербург. Заметьте — живым и невредимым! А как я могу ей подобное гарантировать, ежели вы так себя безрассудно ведете? Как дите мало, честное слово. И подпоручики эти..., — он с прищуром посмотрел на меня. — Может все же скажите, кто они? Кто с вами ночью гулял?
