Помнится, в какой-то книжке по психологии я прочитал: лень — это отсутствие внутренней мотивации к действию. Формулировка эта мне запомнилась своим чрезвычайным прекраснодушием. Чувствуется, что писал счастливый человек, никогда всерьез не боровшийся с этой страстью. Ибо назвать лень "отсутствием мотивации" можно только в порядке тонкого английского юмора. "Дживс, что с Джоном?" — "У него пропал аппетит, сэр". Читай — Джона неудержимо рвет на фамильный ковер.
Лень относится к "просто нехотению делать чего-то" именно как рвота к отсутствию аппетита. Это совсем не нейтральное чувство. Нет, это именно что неприятие довлеющей необходимости — не делать, не делать, не делать вот эту самую вещь, которую надо, надо, надо, вот прям сейчас надо сделать. Ни-ха-чу. Вот хоть режь меня, хоть режь меня — с места не двинусь.
Как всякая страсть — а она, проклятая, является, конечно же, типичной страстью — лень может и даже должна восприниматься как нечто отдельное от человеческой личности. Это что-то вроде демона, некоей внутренней силы, гения, если угодно. Гения, правда, вредного — но не всем достается добродетельный даймон Сократа, чаще в наших душах пасется всякая нечисть.
Итак, леность как таковая. В разных культурах ее представляли по-разному. Например, существует католическая традиция изображения греха Лености. Изображения эти довольно-таки соблазнительны. Лень на них предстает как томная, румяная, с полуприкрытыми очесами баядерка, соблазнительно возлежащая на ложе. Чувствуется, что если сейчас к ней подойдет прекрасный принц и осуществит харрасмент, она даже и не проснется, ну разве что немножко постонет под конец. Ну как не сорвать такой сладкий персик.
Славянская традиция, как обычно, переводит стрелки с гендерно-эротической темы на родственничество-материнство. Лень-матушка, которая "раньше нас родилась", — образ, не отраженный, может быть, на полотнах великих руских живописцев (хотя Кустодиеву она, безусловно, удалась бы), но вполне узнаваемый. Это чрезвычайно богатая телом баба, закрывающая ладонью распяленный в долгом зевке рот. Игривых желаний она, однако, не вызывает даже у любителей легкой добычи — так как, увы, неопрятна. Возможно, поэтому Кустодиев и побрезговал таким сюжетом, что, несомненно, обеднило отечественную культуру.
Однако антропоморфные изображения Лени все же не отражают ее внутреннюю сущность. Глубже вcего это прочувствовали немцы, народ спиритуалистический и способный к духовидению — и, кроме того, поставивший борьбу с ней, ленью, своей главной национальной задачей.
Они-то и подобрали для нее крайне выразительное имя — innere Schweinehund.
Буквально это — "внутренняя собако-свинья". Однако образ этот настолько слитен и смачно един в себе, что тут потребно какое-то более певучее слово, например, "нутряная Свинопсица" или "сокровенный Пёсосвин". Впрочем, это скорее все-таки сука, нежели кобель — уж очень сучья у нее стать.
Выглядит она, если верить иконографии — а дойчи любят изображать швайнехунда на всяких рисуночках и карикатурах, — довольно-таки неприглядно. Это что-то вроде очень жирной собаки неопределенной породы (ближе всего, кажется, к чау-чау). Встречал я, впрочем, и изображения худых швайнехундов — эти, кажется, самые злобные.
Швайнехунд обычно имеет скорее собачью, чем свиную, но морду, обязательно со свиным пятачком и злобными поросячьими глазками. Хвост швайнехунда иногда тоже изображается поросячьим, иногда нет, а иногда его рисуют и вообще без оного — в этом вопросе канон оставляет простор для творчества. Порой швайнехунду пририсовывают кабаньи клыки и делают рожу бульдожью. Впрочем, на единственном в мире памятнике швайнехунду (в Бонне) он изображен скорее в романском стиле: с человеческим телом, закутанным в плащ — правда, с пуговицами — и свинячьей башкой. Вообще говоря, пропорция "свиного" и "собачьего" у разнонутряных свинопсиц различна, о чем мы еще скажем отдельно.
Швайнехунд лежит на горе наших дел и интересов, как собака на сене — видимо, она приходится ей ближайшей родней. Если сено не ворошить, она спит с прихрапом и свинским хрюкотанием. При попытке же начать делать что-то из означенной кучи швайнехунд просыпается и начинает злобно рычать.
Кроме того, швайнехунд мстителен и грязен — а поэтому вполне способен справить нужду прямо там, где лежит. Откровенно говоря, он все время так делает — ну так встать ему лень, он же швайнехунд.
О важности швайнехунда для внутреннего мира немца можно говорить долго. Вкратце: нутряная свинопсица, по мнению немцев, не "просто лень", а символ всего "мешающего", "низменного". В наше политкорректное время на швайнехунда списывают даже расизм и прочую нетолерантность — например, на том самом боннском памятнике написано, что швайнехунд вызывает подобные чувства в человеке и обществе. Это, конечно, клевета, ибо данное животное чем-чем, а расизмом не страдает уж точно. Скорее, в этой надписи проявляется извечная немецкая склонность валить абсолютно все грехи именно на швайнехунда.
Да, о позитивчике. Он есть. Противоположностью швайнехунду является Немецкая Воля aka Категорический Императив, тот сияющий клинок золингенской ковки, которым Истинный Немец может и должен den inneren Schweinehund überwinden — преодолеть свои низменные инстинкты и стать на путь служения Немецкой Истине, состоящей, как известно, в Труде и Дисциплине, то есть двух величайших противоположностях лени. И если бы у немцев был некий национальный немецкий символ или эмблемат, открывающий самую суть духа тевтонического, на нем, вне всякого сомнения, должен был бы быть изображен конный и оружный Иммануил Кант в парике с буклями, пронзающий хорошо заточенным императивом поверженного швайнехунда, прям самое свинячее его поражая рыло! — но русские тут, как всегда, некстати подгадили со своим Святым Георгием...
Впрочем, это мы отвлеклись. Теперь поговорим о пропорциях свиного и собачьего.
Выше мы сказали, что лень — это неприятие. Покопавшись в этом чувстве, мы видим, что оно из двух компонентов: "тяжело" и "противно". За тяжесть отвечает жирная, поросячья часть швайнехунда, за отвращение — кусючая, собачья.
Если швайнехунд больше похож не на собаку, а на свинью, и притом крупный, то человека одерживает совершенно определенного свойства лень. В славянской традиции она называется "отеть". Отеть — это когда лениво подняться, лениво двигаться, и все кажется неподъемно тяжелым и одновременно рыхлым, как бы оседающим в руках. Мир вокруг одержимого отетью как бы наливается свинцом — причем дурным, темным, не имеющим цены и блеска.
Отеть обычно приводит к ожирению, причем самого скверного свойства, когда человек становится свинообразен в самом буквальном смысле: пузо не торчит, а уныло свисает, щеки не блестят румянцем, а бледны и унылы, разваливая своей тяжестью уголки губ в кислую гримасу. Правда, в том случае, если отеть совмещается с умом и добрыми душевными качествами — а такое бывает — эти черты, сами по себе малоприглядные, могут быть отмечены печатью своего рода печальной красоты, подобной красоте неубранной в срок нивы. Обломов, классический носитель отети, производил, судя по гончаровскому описанию, именно такое впечатление на ближних.
Характерной чертой отети является полное нежелание заботиться о себе и ближних, вплоть до ситуаций смертельной опасности. Даже если дом горит, отеть может навалиться своей свинской тушей и не дать спастись — и уж тем более, когда подходят сроки закладной или на груди обнаруживается нехорошая припухлость. Опять-таки, тот же Илья Ильич упускает Ольгу не из-за "нерешительности", а все по той же отети, задавившей его целиком и полностью.
Но это свинское. А лень бывает еще и собачья.
Швайнехунд сучий — это существо умное, изобретательное и невероятно вредное. Именно оно отвечает за особый вариант лени, которую можно назвать ленью деятельной.
Всякий человек попадал в ситуацию, когда ему позарез нужно сделать что-то очень-очень нужное и срочное, и вдруг на него нападает непонятное ему самому состояние. А именно — он вдруг начинает делать все что угодно, кроме того, что нужно. Он в охотку берется за дела, за которые он раньше брался только с большого перепугу, проявляет живейший интерес к тому, чего век бы не видел, делает то, чего не делал годами. В ситуации страшнейшего цейтнота человек вдруг бросается к раковине с грязной посудой, копившейся там неделю, и начинает ее люто, бешено мыть, поскольку внезапно прозревает, что срач в раковине нетерпим. Или находит в пыльном углу завалившийся туда учебник по матанализу — и минут двадцать тупо перелистывает страницы, не в силах оторваться от непонятных, но чем-то притягательных теорем Коши-Буняковского. Некоторые даже хватаются за запыленные гантели, подаренные отцом и годами лежавшие без движения — и начинают отчаянно срывать себе мышцы, размахивая тяжелыми штукенциями. Короче, делать все что угодно — лишь бы не то, что требуется.
Это бесится собачья часть свинопсицы. Такое нападает на нее, когда ей кажется, что из-под самого ее пуза тянут клок сена. Сено это ей нафиг не нужно, но посягательство на ее собственность она считает оскорблением. И вцепляется в это самое сено зубами, страшно рыча. Если продолжать попытки вытащить из-под нее нужное, она начинает тянуть на себя. Чем сильнее тянешь ты, тем сильнее упирается швайнехунд. Если вдруг удается вырвать из слюнявой пасти нужное, тварь начинает кусаться. Душа человеческая, соответственно, мечется, пытаясь подобраться к делу то с одной, то с другой стороны — отсюда и хватание за разные занятия. Кстати, иногда это помогает — если швайнехунд все-таки достаточно свиновиден и не очень поворотлив: в какой-то момент он выпускает из зубов добычу, потому что устает вертеться. Внешне это выражается в том, что, помаявшись дурью, человек все-таки "берет себя в руки", садится и начинает работать. Но если свиного в свинопсе мало, то есть он вертляв и злобен, дело плохо: ты отсюда, а он р-р-р, ты сюда, а он цап. "Ну что ты будешь делать".
Интересна тут национально-культурная раскладка. Свинская отеть — свойство в большей степени славянское и немецкое. Сухопарые и прыткие англичанцы же более одержимы собачиной. В англо-американской классической литературе имеется даже описание чисто собачьего швайнехунда, лишенного какого бы то ни было намека на свинство, — это великий рассказ Эдгара По "Бес противоречия". Не удержусь от обильного цитирования первоисточника: "Перед нами работа, требующая скорейшего выполнения. Мы знаем, что оттягивать ее гибельно... Работа должна быть, будет сделана сегодня, и все же мы откладываем ее на завтра; а почему? Ответа нет, кроме того, что мы испытываем желание поступить наперекор, сами не понимая почему. Наступает завтра, а с ним еще более нетерпеливое желание исполнить свой долг, но по мере роста нетерпения приходит также безымянное, прямо-таки ужасающее — потому что непостижимое — желание медлить. Это желание усиливается, пока пролетают мгновения... Бьют часы, и это похоронный звон по нашему благополучию. В то же время это петушиный крик для призрака, овладевшего нами. Он исчезает — его нет — мы свободны. Теперь мы готовы трудиться. Увы, слишком поздно!"
От себя добавим, что романтический По напрасно вводил новые сущности. Увы, не прекрасный и гордый бес удерживает от труда, но самый обычный швайнехунд.
Разумеется, свинство и сучность — не единственные приемчики швайнехунда. Например, пресловутое вытеснение. Фрейд, его открывший, почему-то думал, что вытесняются в основном всякие сексуальные фантазии. О нет, как же он ошибался, несчастный труженик! Скольким людям случалось забыть о важной встрече, профорготить дедлайн или в упор не увидеть лежащую поперек стола записку типа "сегодня выкупить билеты!!!" Чья работа? А это швайнехунд, притворившись игривым песиком, увлек мысли хозяина в совершенно другом направлении... В своем умении отвратить нас от полезного труда швайнехунд на выдумки неистощим.
Ну, вы, в общем, теперь знаете врага в лицо. А сейчас — как же нам, собственно, den inneren Schweinehund überwinden?
Швайнехунда можно напугать. Если пойти на него с отчаянным затравленным лицом — хоть сгрызи меня, а мне нужно! — он может поджать хвост. Множество людей, включая меня самого, способны сесть и сделать нужную работу только под угрозой срыва всех и всяческих сроков, дедлайнов и клятвенных обещаний. И то: я, к примеру, периодически отвлекаюсь на что-нибудь даже в самый разгар страшнейшей запарки, которую я же — и я это прекрасно понимаю — себе и устроил. Точнее, устроил швайнехунд, а мне приходится отдуваться. Способ затратный и к тому же опасный, но что поделаешь, коли по-другому не умеешь.
Есть несколько психологических приемчиков. Например, если швайнехунд что-то крепко держит зубами — перестать у него это вырывать, вообще перестать его теребить, авось отпустит. Делается это так: нужно вообще перестать что-либо делать. Встать посреди комнаты, ну или лечь — и не двигаться, закрыть глаза, дышать ровно, ни о чем особенно не думая. Правда, от отети это не помогает. Обломов, попытавшись таким способом обороть лень, просто задремал бы — хотя деятельном Штольцу, ежели вдруг на него напал бы его зверь, такой приемчик был бы кстати.
Свинскую сторону швайнехунда тоже можно обмануть разными способами. Главное — не дать ему улечься на гору дел удобно. "Откладывать на завтра" опасно именно потому, что животное успевает пригреться на свежей подстилке. Поэтому, например, как только принято решение о начале какого-то дела, нужно немедленно сделать хоть малюсенький его кусочек, а лучше не малюсенький. Тогда швайнехунд может подумать и решить, что тут его будут дергать — и перейдет на более удобную и привычную лежку типа "надо когда-нибудь позвонить маме"... Или можно выдергивать из-под него сено по клочочку, чтобы он лежал и не особенно рычал, — то есть делать дело по частям, разбивая его на мелкие задачки. Правда, целиком и полностью все так сделать не удастся: обязательно настанет момент, когда свинопсица почует, что у нее под пузом пусто, вскочит и зарычит. Но тут уж нужно на нее как следует наорать — другого выхода нет.
Еще один совет от немецких товарищей. Свинопсица иногда спит, причем предпочитает дрыхнуть по утрам — тогда сон особенно сладкий. Поэтому те, кто просыпаются раньше своей лени, обычно успевают больше: отсюда заметная "жаворонковость" нашей цивилизации. У некоторых же она, скотина, рано засыпает — и тут же резко повышается работоспособность, особенно если ее не будить неловкими движениями.
Ну а теперь последнее и самое важное.
Описывая мерзкую природу швайнехунда, мы не должны забывать о том, что он — не просто зло. Всякое зло — искажение какого-то блага. Швайнехунд — это всего лишь "низший аспект" чего-то очень высокого.
Что ж. Напрягаем память — или смотрим в словарь символики.
Пес, высший аспект символа. То, что защищает и охраняет, — и то, что нуждается в охране и защите. Самость. Смысл.
Свинья, тоже высший аспект. То, что плодится и размножается. Мать-Природа. Жизнь.
Складываем значения. И получаем то, чего никак не ожидали. В своем высшем, духовном аспекте швайнехунд — это... да, смысл жизни. Ни больше ни меньше.
То есть та сила, которая время от времени смотрит на нашу суету и копошение — и говорит примерно следующее.
"Ты живешь неправильно. То, что ты делаешь, тебе на самом деле не нужно — никому, и прежде всего тебе. Ты подчиняешься каким-то идиотским правилам, которые тебе навязали родители, окружающие, или ты просто привык к ним и не знаешь, что можно жить по-другому. Ты не радуешься своему труду. Ты ходишь на работу, которая тебе противна, и делаешь дело, которое тебе глубоко противно. Ты выживаешь в системе — которой ты не нужен, и которая не нужна тебе. Чтобы этого не замечать, ты морочишь себе голову, загружая себя множеством совершенно бессмысленных дел, не нужных даже пресловутой системе — лишь бы не думать. Перестань же, наконец, заниматься фигней и морочить себе голову, оставь свои срочные дела и тупые развлечения и подумай, наконец, зачем тебе все это надо".
И в этот момент человек чувствует отвращение к жизни, которая как-то незаметно стала такой тошной и тяжкой, тяжкой и тошной — настолько, что ради нее не хочется и шевелиться.
Вот тут лучше и не пытаться брать себя в руки, заряжаться позитивом или кричать на себя — "иди работай". Лучше оставить все дела, включая самые срочные, презреть все злобы дня, наплевать на любимые страхи и обычные удовольствия, и в самом деле подумать: нужен ли я кому-то, и прежде всего себе?
Последствия таких размышлений могут быть весьма неожиданными. Иногда они кажутся разрушительными — например, когда человек бросает налаженное дело и уезжает куда-нибудь в Аргентину, а то и дальше — скажем, в Псков или Воронеж (сейчас это именно что дальше) преподавать в сельской школе. Или наоборот — замызганный алкоголик перестает пить и начинает рисовать акварели. Или совсем неожиданно — когда, скажем, человек писал заказные статейки, а становится политическим трибуном радикального свойства... Бывает по-разному.
Я знавал таких людей. Не могу сказать, что от них обязательно идет фаворский свет — иногда совсем даже наоборот. Многое из того, что я видел и слышал на эту тему, вызывало у меня недоумение, а то и хуже. Потому что смысл жизни у разных людей бывает разным, так что иной раз лучше не пытаться его понять... Но что их отличает — это какая-то спокойная толковость в своем труде, отсутствие внутреннего сопротивления. Такой человек может устать — физически или умственно. Он может бросить дело — если сочтет, что оно бесполезно. Он может ошибаться, иногда сильно. Но вот чего у него нет — так это чувства тяжести и отвращения к тому, что он делает.
У него нет швайнехунда.
