— Я ща умру, — прошептала Ирочка и промокнула декольте мятой распечаткой.
Я тоже не мог. Во мне тогда было около девяноста кеге живого веса при росте в метр семьдесят. А в комнате стояла сущая баня: шли последние дни отопительного сезона. Советская власть тогда уже кончилась, но институт еще жил, и топили по графику, — а потому в институтских батареях урчал крутой кипяток.
Теоретически можно было бы открыть окно. Но тогда Нина Евгеньевна устроила бы истерику, а это было еще хуже.
Нина Евгеньевна была, что называется, мымрой. Такой, знаете ли, типичной — вплоть до заколки в седых волосах. Как и полагается мымре, она мерзла. Мерзла она все время, но особенно почему-то в жару. В таких случаях она самолично закрывала все окна, предупреждая сквозняки, и еще потом долго, с чувством прокашливалась и проперхивалась в своем закутке, зло зыркая окрест.
Нечего и говорить, что Нина Евгеньевна не вызывала у меня добрых чувств. Она их ни у кого не вызывала. Но претензий к ней ни у кого тоже не было — потому что непонятно было, как их предъявить. В самом деле, ну что тут криминального, что человек мерзнет.
Еще запах. Он всегда шел из ее угла — не всегда сильный, но, как бы это сказать, проникающий. Особенно мучилась Ирочка, у нее был хороший нюх. Запах чуяли и другие, но по советской привычке уважали старость.
Я со вздохом придвинул к себе лоток с распечатками, настраиваясь на долгую муторную возню. Тут со стола ящеркой соскользнула ручка и радостно убежала в неудобное место.
Другой у меня не было, и я полез за ней.
Мне никогда не приходило в голову заглядывать под стол Нины Евгеньевны. Но тут, корячась и пытаясь достать упавшее, я волей-неволей кинул взгляд в том направлении.
Я увидел тощие старушечьи ноги в кремовых колготах, болтающиеся в воздухе. И то, из чего они были извлечены, — измызганные женские меховые ботинки, заботливо пододвинутые к самой батарее.
От них-то и воняло.
∗∗∗
Сапог, раздавливающий человеческое лицо. Дикий крик истязуемого. Хруст французской булки во рту палача, хруст затылочной кости очередной его жертвы. Станицы, пылающие четвертые сутки, и черные тени карателей в языках пламени. Огонь, веревка, пуля и топор. Вот примерный набор образов, который возникает в уме при слове "тоталитаризм". Или "тирания".
Дальше начинаются различия, даже в рамках советского опыта. Человек интеллигентный вспомнит передовицу "Правды", хрипящий приемник с настоящей правдой внутри, заглушаемый проклятым режимом, и недоступность булгаковского зеленого томика. Человек попроще — очереди за колбасой, мокрую авоську, ну и какую-нибудь первомайскую демонстрацию. Старый опер проворчит под нос, что "зато порядок был", а какой-нибудь академик, доживающий свой век на даче с протекающей крышей, встрепенется и скажет, что синхрофазотроны тогда строили отменные и на телескопах не экономили, равно как и на зарплате людей науки, не то что сейчас. А историк достанет какие-нибудь свои бумажки и начнет долго и нудно доказывать, что советский строй по-настоящему тоталитарным не был никогда, и ведь докажет, зараза.
Тем не менее, примем свой опыт за точку отсчета — у нас нет другого. Для человека, сделанного в СССР, "тирания" — это примерно те порядки, которые существовали в его стране "при Сталине", в Германии — "при Гитлере", а также то, что описывается у Замятина и Оруэлла, которых все читали в перестройку и еще помнят. Еще некоторые считают "тиранией" чилийскую пиночетовщину и какие-то африканские режимы, названия которых в памяти обычно не сохраняются, но вот вроде был такой то ли Иди Амин, то ли Бокасса, так он вообще людоедствовал. А, и еще Пол Пот с этим, как его, Иенг Сари — тоже. "Вот как-то так".
Это все, однако, мы знаем из газет и по воспоминаниям. Однако мало кто избежал опыта личного, бытового столкновения с тем, что можно назвать "тирания". Например, на работе или в семье — выражение "офисное рабство" не требует расшифровки, как и эпитет "домашний тиран" в адрес папашки, распускающего руки, или, того лучше, мамаши, регулярно срывающейся на детишек. Или какой-нибудь детский садик, где иной раз творятся вполне ужасные вещи, именно что из той самой серии.
Таким образом, тирания — штука не экзотическая, а очень распространенная, бытовая. И изучать ее нужно хотя бы поэтому.
Обычно "тиранством" и прочими такими словами называют злоупотребление властью, причем не всякое, а вполне определенного свойства. Власть — такая хитрая штука, что ей можно злоупотреблять очень по-разному. Например, большой начальник, продающий государственные секреты или предающий национальные интересы за бочку варенья и корзину печенья, властью, конечно, злоупотребляет, но в тирании не замешан. Взяточник — плохой человек, но не тиран. Просто ленивый правитель, кладущий под сукно жалобы и челобитные, — скверный, конечно, тип, но никак не черный властелин.
С другой стороны, не всякий облеченный властью человек, творящий насилие, — тиран. Даже если он убийца или организатор этого дела. Власть может пропустить через мясокрутку толпы и толпы, при этом не считаясь тиранической. Например, на войне за свободу. Или в ходе борьбы с преступным элементом. Или по требованию широкой общественности, жаждущей расправы, — например, многие процессы над ведьмами шли под давлением народных масс, одержимых суеверием. "Да мало ли".
Если же мы склонимся к тиранству бытовому, то и здесь увидим то же самое. Не всякий жестокий начальник — тиран. Классический пример приводили еще древние греки: врач связывает больного и без наркоза отпиливает ему конечность, тот орет, ему больно — но врач не тиран, он пытается спасти больному жизнь. Или тренер, который орет на мальчишек, а то и раздает подзатыльники, — но он опять же не тиран, он их учит.
Вся штука — в словечке "зло". Не просто употребление власти, сколь угодно жесткое, а злоупотребление. Превышение или извращение — это уж как кому угодно.
Извините, а вот тут придется обратиться к биологии и этологии. Сейчас публику этим добром перекормили — но в данной теме без этого ну просто никак, слишком уж тут вытарчивает зверюшечья часть человеческого естества. Извините за подробности.
Итак. Доминирование — это категория биологическая и к управленческим задачам отношение имеющая малое и незначительное. Доминант в животном мире — это тот, кто первый ест самые сладкие куски и трахает всех самок, какие ему понравятся. Нужно доминирование не для того, чтобы доминант кем-то или чем-то управлял, а для нужд естественного отбора, — он самый крепкий и здоровый, иначе не был бы доминантом.
Подчеркиваем еще раз. Доминирование нужно именно для отбора — чтобы самый крепкий и здоровый, крупный и сильный и вообще "приспособленный" оставил после себя максимальное количество потомства. Другим тоже достается немножко секса — ну чтобы сохранить какое-то количество других генетических наборов в случае резкого изменения условий. Это создает иерархию. Самые худшие потомства не оставляют и выбывают из игры. Все, как говорится, по Дарвину.
Но это нужно не самому доминанту. Это нужно роду как совокупности генов. И не социуму, не популяции. Популяции — то есть совокупности живущих здесь и сейчас живых существ — вся эта борьба нафиг не сдалась. Им лично вся эта система только портит жизнь, причем всем. Низшие страдают от недотраха и побоев тех, кто выше в иерархии. Те, кто выше, вынуждены все время тратить усилия на то, чтобы не скатиться вниз. Самый верхний альфа-самец всю жизнь кладет на то, чтобы отстоять свой статус, — в результате довольно часто на еду, самок и прочие удовольствия у него банально не хватает времени, а все сливки слизывает какой-нибудь второй или третий. И все это — сплошной стресс. Так что если бы не всякие специальные гормоны и рефлексы, отвечающие за стремление к доминированию, никто бы этим не занимался. А жили бы мирно и дружно.
Более того. С точки зрения все той же выживаемости мирный и дружный внутри себя коллектив — ну, стадо, стая, называйте как хотите — имеет куда большие шансы на выживание, чем разрозненные одиночки, сходящиеся только для того, чтобы подраться и выяснить, кто главнее. Так что социальность тоже оправдана эволюционно — до того предела, где уже начинается вырождение.
Таким образом, род (то есть цепь предков и потомков) и социум (единство живущих) имеют прямо противоположные интересы. Род заинтересован в интенсивном отборе удачных генов, то есть в непрестанной грызне их носителей, находящихся вместе только для того, чтобы каждый старательно мешал другим размножаться, а то и жить. Социум же стремится превратиться в стадо, нет, лучше — в рой, слипшийся в единое целое и совместно направляющийся к цели.
Есть живые существа, выбравшие родовой принцип. Самые совершенные хищники на земле — крупные кошки — терпеть не могут друг друга. Сходятся они только для того, чтобы поделить охотничью территорию или предъявить права на самку. По сути это антисоциум.
Есть и другие, выбравшие рой. Летит какая-нибудь саранча, вся в едином порыве, и что можно сделать миллиону кузнечиков? А в некоторых случаях на пересечении интересов рода и социума возникает такое интересное явление как власть.
Власть — это последнее и самое интересное изобретение эволюции. А именно, это механизм разрешения извечного конфликта рода и социума.
Обычно власть понимают как способность вести за собой. Слова типа "вожак" или "вождь" в этом отношении более чем красноречивы. На самом деле, конечно, это еще не власть. Это то, что называют "лидерством". Порождается оно, собственно, не желанием подчиниться лидеру, а напротив, попользоваться его умом и интуицией. Зверюшки бегут за той зверюшкой, которая знает, где есть еда и где спрятаться от опасности. Лидерство начинается там, где зверюшка, за которой бегут, начинает этим пользоваться в своих интересах. Но в любом случае: власть — это не тот, кто впереди, и не тот, кто сверху. Быть властью значит быть центром, серединой.
Объясним, что мы имеем в виду. Цель власти — предотвращение дурных последствий родовых конфликтов, ведущихся из-за доминирования. Власть останавливает "войну всех против всех", которая начинается, как только социальное начало ослабевает и все начинают бросаться друг на друга, выясняя, кто главнее. Властью является тот, кто может прекратить конфликт, растащить уже готовых вцепиться друг в друга, ощетинившихся, набычившихся или ощерившихся доминантов.
Представьте себе: два молодых волка стоят над добычей, вот они припали к земле и готовы вцепиться друг в друга. Подходит вожак стаи. Грозно рычит. И каждый понимает — в случае чего ему достанется. И они расходятся.
Вожак оглядывается вокруг. Он только что доказал стае, что умеет разделять и устанавливать мир. Ну и подтвердил свое право на добычу.
Власть завоевывается силой, а удерживается авторитетом. Авторитет — это как раз и есть та самая способность удерживать мир. В дальнейшем из этой самой способности вырастает понятие справедливости — но это уже очень дальний свет.
Нет, власть не уничтожает иерархию и доминирование совсем. Она просто делает разборки менее кровавыми, и социум от них не страдает. Но внутри — все то же самое: кто-то хорошо ест и оставляет обильное потомство, а кто-то не очень.
Теперь перейдем от вожаков к вождям, а от зверюшек четвероногих — к двуногим.
Человеческое общество отличается от стай и стад своей невероятной сложностью. Какие-нибудь стада могут насчитывать хоть десятки тысяч голов, но устроены они очень просто: впереди бежит бык, за ним все остальные. А вот десять тысяч человек могут, к примеру, построить государство — маленькое, но настоящее.
Эволюция политических систем от примитивных племен до брюссельской бюрократии — увлекательнейшая тема, ей посвящена огромная литература. Но в основе лежит все то же самое: власть связывает, ограничивает родовое желание доминирования. Насколько ей это удается — настолько она и власть.
Из этого следует довольно многое. Например, то, что право господина властвовать упирается в его право судить подвластных, — читай, разрешать их конфликты. Или — что союз правителя и народа против аристократии есть явление практически неизбежное. И много чего еще следует, о чем написано в разнообразных книжках разной толщины и вычурности.
А вот теперь — к тиранству.
Как мы уже говорили, доминирование — вещь неприятная и иногда очень некрасивая. Но она естественна, а значит, безобразие ее умеренное. Власть тоже не всегда красива и не всегда справедлива, что да то да.
Но тиранство же является неестественной формой доминирования и извращением самой идеи власти.
Мы уже сказали, что власть завоевывается силой и удерживается авторитетом. Значит, для того, чтобы ее получить, нужно быть сильным, а также убедительным.
Но есть и другой путь. Не самому быть сильным, а сделать слабыми других.
В дикой природе такое почти невозможно. Но у человека есть, извиняюсь за выражение, разум. Перед которым можно поставить такую задачу.
Самый простой способ лишить людей силы — это начать им гадить, по-мелкому или по-крупному. Систематически и целеустремленно, причем желательно так, чтобы они не могли убежать или возмутиться. Чтобы все их силы уходили в песок. И вот тогда над ними можно доминировать, не имея на это ну никаких данных.
Я начал этот текст с примера мелкого бытового садизма. На самом деле встречаются исключительно изобретательные гниды, умеющие подручными средствами превратить жизнь ближних в ад. И делается это именно ради доминирования: сильные взрослые люди оказываются жертвами какой-нибудь гнусной старухи. Впрочем, такие не брезгуют и куражом над детьми. Сколько садисток работает в детских садах и начальных классах средней школы, и сколько их каждый день тешит свое чувство превосходства, унижая и запугивая мальчиков и девочек, которые не могут даже понять, что с ними делают, а главное, зачем!
Это что касается силы. А есть еще и тема авторитета.
Тут все то же самое. Если человек не может приобрести авторитет, он старается расчесать в ближних его противоположность — а именно, чувство вины.
Про манипуляции этим замечательным чувством написаны, опять же, пухлые тома. Тут тоже есть своя наука и свои приемы. Люди внушаемы, и им всегда можно заморочить голову, завиноватить — что и проделывала та же самая Нина Евгеньевна со своим кашлем и перханьем.
А теперь последнее. Как ни странно, но большая, серьезная тирания — от которой стонут государства и народы — обычно построена на тех же самых принципах. Первое и главное, что делает любой дорвавшийся тиран — это всячески ослабляет народ, делая его жизнь невыносимой, а также разными способами внушая ему чувство вины, долга и прочую сустель и погреботину, неважно, какую именно.
Не буду приводить примеров, за недостатком места. Просто вспомните собственную жизнь — особенно в те моменты, когда вам казалось, что над вами издеваются. Так вот, вам это не показалось — над вами действительно издевались, причем сознательно. Били — и плакать не давали.
∗∗∗
— Мы не освобождали Европу, а оккупировали ее, и до сих пор не принесли покаяния за танки в Праге... — бубнило из телевизора.
Я пытался подключить к своему компьютеру сетевой кабель, но не мог найти гнездо.
— ...последнее убежище негодяев, как сказал Лев Толстой, отлученный от це... — продолжало литься из телика.
— Надя, ну выключи эту дрянь, — попросил я.
— Ну минуточку, — жалобно сказала супруга, — сейчас новости будут.
В этот момент кабель выскочил и змейкой юркнул под стол.
Мне никогда не пришло бы в голову посмотреть на экран телика. Но тут, корячась и пытаясь достать упавшее, я волей-неволей кинул взгляд в том направлении.
В телевизоре вещала старуха, удивительно похожая на Нину Евгеньевну — только одетую в другие тряпки. Старуха самозабвенно вещала что-то о нашей неизбывной вине перед каким-то малым народом.
Я втянул носом воздух и покрутил головой, разгоняя наваждение.
Мне почему-то очень захотелось открыть окно.
