Клак.
Клак.
Качается маятник напольных часов.
— Итак? — вынув сигару, произносит один из мужчин.
Ветер колышет занавески на арочных окнах, несет тяжелое дыхание прибоя — запахом водорослей, соленой воды и почти невидимыми брызгами. В просторной и почти пустой комнате все словно создано для него — играй, резвись... Стелись сквозняком по полу, холодком обдавая ноги, маленьким смерчем крутись в углу и верти, как юлу, кусочек бумаги.
Но ветер тянется к людям. Словно ребенок, любознательный и неугомонный, ластится, урчит на своем воющем языке.
А их за обитым зеленым сукном столом двое. Тот, что говорил, моложе, — полулежит на стуле. Ворот рубашки расстегнут, в зубах — тлеющий пенек сигары, ковбойская шляпа сдвинута на затылок.
Его собеседник, сидящий с идеально прямой спиной в костюме-тройке, производит впечатление полностью противоположное. Этому мужчине за сорок, лицо гладко выбрито, правая рука опирается на незамысловатую трость. И веет от него чем-то мудрым и надежным, тем, что охватывает человека, впервые увидевшего тысячелетние горы.
Он берет левой рукой медальон на шее, открывает. На черно-белой фотографии — женщина и мальчик в древних одеждах.
— Я... — часы скрежещут и колокольным звоном разрывают паутину тишины, — оставляю.
Перед ним лежат на малахитовом бархате пять игральных костей. Три "четверки", "единица" и "шестерка".
— Твоя воля, — его противник смотрит на свои кубики. Две "двойки", "четверка", "единица" и "шестерка". — А я перекину... — задумывается, — эти.
Берет все кости, кроме двоек, бросает в деревянный стакан и взбалтывает...
Три кубика медленно катятся по столу и один за другим останавливаются.
"Тройка".
"Тройка".
"Тройка".
Моложавый снисходительно разводит руками:
— И снова моя комбинация старше.
Мужчина напротив медленно опускает глаза на медальон, который все еще держит в руке. Всматривается безразличным взглядом, но там пусто, будто и не было ничего. Зачем он носит пустой медальон?
— Продолжим, — судорожно вздохнув, решается он.
— Ты проиграл свою юность, детство, а, теперь, и зрелость. Стоит ли?
— Да.
— И что ты ставишь?
— Последний год жизни. До... — оглядывается он на часы, — четырех часов сего дня. И все, что будет после пяти.
— Уверен? Если ты проиграешь, твои будущие годы станут моими, а ты, как только часы пробьют пять раз, исчезнешь.
— Да.
— Твоя воля, а я, в ответ, поставлю, — почти издевательская улыбка искажает лицо 'ковбоя', — твою же юность. — Моложавый каким-то снисходительным движением берет кубики, взбалтывает в стакане и швыряет на стол.
"Три", "один", "один", "шесть", "два".
— Ох. Что-то не сложилось.
Старик, а теперь становится видно, что, несмотря на идеально ровную спину и наглаженный костюм, лет ему много, очень много, — старик гремит кубиками и выкатывает их на зеленую ткань.
Одна. Две. Четыре. Пять троек.
— Ух! — поднимает брови соперник. — Ну и задачку ты мне подобрал. А я... Я все переброшу.
Кости исчезают в темноте сжатых рук, чтобы, вскоре, с новой силой броситься на стол — "пятерка", "единица"...
Старик слегка улыбается.
"Двойка", "тройка"...
И "четверка"!
Ковбой пожимает плечами.
— Даже не знаю, как у меня получается. Будешь перебрасывать?
Его противник достает из нагрудного кармана пиджака платок и промокает лоб.
— Нет.
— Нет? Даже не попытаешься?
— Не стоит.
— Что ж. Теперь у меня и твое будущее, — он насмешливо поднимает ладонь с кубиками и показывает старику. На всех гранях — одни "шестерки". — Неужели ты всерьез думал обыграть меня?
Победитель поднимает стакан с темно-янтарной жидкостью и сквозь нее смотрит на старика:
— Скажи, а что такого важного в этом часе? Твоем последнем часе на Земле.
— Он нужен мне, чтобы помнить, кто я и зачем сюда пришел.
— Да? — усмехается победитель и взбалтывает стакан. Оплывшие куски льда гремят неистово, словно камни во рту. — И что ты помнишь?
— Когда-то ты был любимейшим и прекраснейшим из моих ангелов, Люцифер.
Стакан замирает в руке.
— Ты? Ты...
Вместо ответа собеседник лишь улыбается по-отечески.
— Но зачем?
— Ибо ты возгордился. И предал меня.
— Нет! Это ты променял меня на этих... жалких тварей!!! — вскакивает, обрызгивая стол выпивкой, Падший.
— А теперь, ты выиграл мое будущее. И к твоему бессмертию ангела добавилось мое. Бога.
— По... Почему? Зачем?! Зачем ты это сделал?
— Дабы усмирить гордыню твою.
Столетиями и тысячелетиями ты будешь смотреть, как люди рождаются и умирают вокруг тебя. Ты будешь жив, когда замерзнет погасшим солнцем Земля. Когда умрут друг за другом все до единого миры.
И даже когда самое бытие исчезнет, сожмется до единой мельчайшей точки — и тогда ты будешь жить. И тогда, и только тогда, оставшись посреди пустоты наедине со своим сознанием... Да, тогда ты раскаешься.
Старик встает неторопливо и сквозь волны колышущейся занавески идет на балкон.
Внизу море бьется о скалы, точит, как и столетия прежде, неприступный и равнодушный камень. Знает ли оно, что было и будет на этих самых камнях?
Вслед выходит Люцифер. Движения его уже не так отточены и верны, как прежде. Страх?
— Слышишь? — кивает старик на комнату сзади. Оттуда доносится сквозь шум прибоя тиканье часов. Клак. Клак. — Время отсчитывает меня. Время, прекрасное и непостижимое, которое я сам когда-то создал. Отсчитывает меня и само куда-то кончается.
— Но... Как же... Ты оставишь всех людей мне? Я же зло!
— Мы оба знаем, что это не так.
Нам же всем каждый миг приходиться вести страшную и изнурительную битву — с темной стороной своего 'я'. Выбирать. Превозмогать. И готовиться к новому сражению.
Можем ли мы устать и сдаться? Можем ли отдаться ложному пути, поддавшись очередному искушению?
Ты знаешь ответ лучше меня.
Как и то, что повернуть вспять любую ошибку, мы можем, лишь осознав ее до конца.
Но вы все привыкли, что за вами смотрят, следят и, в крайнем случае, всегда пожурят и направят на путь истинный. Да?
— И... Что будет потом? Когда... Когда я останусь один.
— Ты раскаешься, — старик с улыбкой обводит взглядом море, скалы... Будто плотник любуется идеально построенным домом. — И тогда ты создашь новый мир. Как и я сам когда-то.
Часы в комнате скрежещут и погребальным звоном начинают отбивать пять вечера.
— Ты... — хочет что-то спросить Падший. — Ты простишь меня? Когда-нибудь. Не сейчас, но...
Он замолкает на полуслове. И весь мир вокруг стихает растерянно, замирает, лишившись какой-то очень важной частицы, что прежде не замечали и не ценили.
И прячется испуганно под столом игривый ветер. И, как и все вокруг, понимает, не может просто не понять, что закончилось детство.
