Погасить Черное Пламя

Мария Гинзбург

ПОГАСИТЬ ЧЕРНОЕ ПЛАМЯ

Автор выражает искреннюю признательность

Светику (Deadly Arrow)

Крису Игольчатому

Щемелинину Денису

Фангу

Чернышевой Нате

Часть первая. Железный Лес.

Из всех способов предотвратить заговор самый верный — не быть ненавистным народу.

Никколо Маккиавелли, "Государь"

ПРОЛОГ

Летом Гниловранская трясина наряжалась в зеленый фартук из ряски и мха, натягивала на когтистые лапы кокетливые браслеты из клюквы и брусники и приобретала некоторое, хотя и жуткое очарование. Зато пройти по ней было невозможно. Но сейчас строгая Матушка Зима натянула на трясину ледяной панцирь. Он сковал болото подобно гипсу, под которым скрыто месиво раскрошенных костей. Если бы не это, Эназерел не дожил бы до вечера первого дня после своего побега. Но сейчас шел уже третий день, как эльф был на свободе. Он понимал, что это невероятная удача. Эназерел еще ни разу не попался на глаза дубокракам. Успел залечь, первым заметив змеедерево — синее, тощее, очень голодное, судя по нервным, резким движениям гибкого ствола. Близнещипцы, слава Илуватару, к западу от лагеря не водились. На эту помесь ясеня со стальной бороной можно было наткнуться, только если направиться вглубь болота. Эназерел всегда подозревал, что капище и лагерь являлись лишь неким форпостом на краю Гниловрана, призванным защитить подступы к чему-то тайному и чрезвычайно важному для мандречен, спрятанному в сердце трясины.

Но сейчас эльф уже не думал ни о чем, и, с трудом передвигая ноги в стоптанных валенках, хотел только одного — чтобы ему перестало везти.

Он бежал из лагеря потому, что получил на завтрак двойную пайку. Это могло означать только одно. Где-то за месяц до зимнего солнцеворота жрецы бога Смерти отбирали кандидатов для очередного жертвоприношения из числа воспитуемых. Отобранных начинали кормить гораздо лучше, чем остальных, а недели за две до Мидинваэрна, который люди называли праздником Коляды, переставали выводить и на работы. Эназерел не хотел умирать, а смерть на жертвенном камне казалась потомку Воинов Льда особенно отвратительной и мерзкой.

Алая монетка солнца уже скатывалась к верхушкам деревьев. Эназерел понимал, что ходит по кругу, попав во власть каких-то чар. Он понимал, что если остановится, то здесь и умрет — у ледяной заструги высотой ему по пояс, острой, как гребень дракона, мимо которой он проходил уже пятый раз. Что смерть будет долгой и очень, очень болезненной. Мандречены не имели представления о настоящих морозах и представляли смерть от холода как погружение в сладостный сон, из которого нет возврата. Эназерел знал об этом из их песен, которые ему, как и других воспитуемым в Гниловране, пришлось выучить и петь каждый раз во время возвращения с лесоповала. Но эльф, родившийся на берегу Залива Вздыбленного Льда, где ночь и день длятся по полгода, знал правду.

Эназарел жалел только об одном — что не успел выдернуть нож из спины охранника и бросился бежать, спасаясь от собак. Если бы оружие осталось у него, можно было бы прекратить все эти бесполезные мучения. За тридцать лет в воспитательном лагере эльф привык к боли, и этим его нельзя уже было ни смутить, ни остановить. Страшнее боли было почти физическое унижение, которое испытывал Эназерел, ощущая, как его тело, послушное, гибкое, которым он так гордился, превращается в кричащий от холода и голода тупой кусок мяса.

И теперь смерть на жертвеннике казалась ему почти прекрасной.

Эльф с горечью посмотрел на голые, черные стволы вязов метрах в пятидесяти к югу, на кусты в лохматых снежных шапках. У него невыносимо ломило шею, словно Эназерел тащил на плечах упитанного ребенка — очевидно, продуло во время ночевки в пещере под корнями мертвого дубокрака. Эльф сам не замечал, что опускает голову все ниже и ниже. Вдруг Эназерел остановился и моргнул. Вязы окутала темная дымка, а в следующий миг они исчезли. Растаяла и заструга; эльф увидел, что стоит у канавы, которая отрезает дорогу от леса. Заметил и саму дорогу, такую знакомую, родную дорогу на просеку, где воспитуемые валили лес.

Эназерел бросился вперед. Лед на канаве затрещал, но выдержал. Эльф уже видел отряд, медленно идущий по дороге в сторону лагеря. Отблески солнца играли на черных эбонитовых палочках конвоиров. Он понял, что дорога была окутана чарами, и кто-то открыл ему проход через барьер. Эназерел молился за своего неизвестного спасителя, и боялся, что у него хватит сил удержать разрыв долго.

— Почему замолчали? — гаркнул сержант Ванадей и потянулся за висевшей на поясе эбонитовой дубинкой. Легкая, хрупкая дубинка являлась сильным антимагическим амулетом. Одно ее прикосновение лишало чародея всего накопленного Чи, и, как следствие — способности колдовать довольно длительный срок. И уж лучшего оружия для того, кому приходится сторожить магов, не найти.

Егор поморщился. Он отслужил в Гниловранском воспитательном лагере десять лет, поднялся от старшего сержанта до капитана внутренних войск Мандры, и уже нюхом чуял, когда не стоит перегибать палку. Именно сейчас, когда все были взвинчены предстоящим отбором для жертвоприношения Ящеру, делать не следовало. Не успели волхвы назначить к жертвоприношению одного из воспитуемых, как он сбежал, убив двоих охранников. И Егор, и Ванадей попали в отряд, который жрецы послали на поиски. Люди провели незабываемую ночь на болотах, по колено в снегу, под неприятное гуканье и кряхтенье, которому в конце концов начали подвывать их собственные собаки. Хорошо еще, что на близнещипцы не нарвались, а то чудовища и положили бы всех охранников в темноте.

— Возвращаться с работы положено с песней! — крикнул Ванадей.

Егор заметил, что на повороте воспитуемые замедляют шаг, и головы у всех поворачиваются в сторону заснеженного болота. Он прошел вперед и увидел, наконец, что послужило причиной молчания.

— Осади, — сказал Егор негромко.

Ванадей засопел, но промолчал. Тут и он заметил эльфа, бредущего вдоль дороги. Ноздри сержанта хищно зашевелились — стали видны жесткие черные волосы, растущие в них.

— Господин капитан! — сиплым от волнения голосом произнес Ванадей. — Так это же ентот... беглый... Номер шестьсот восемь! Заблудился, видать, сюда вышел... Разрешите задержать?

Он уже стоял на обочине, подсигивая от нетерпения.

— Ну, задержи, задержи, — ухмыльнулся Егор.

Ванадей не прослужил в Гниловране еще и месяца, и поэтому всех особенностей лагерного быта не знал. Он недоверчиво посмотрел на капитана и шагнул вперед, чтобы спуститься к канаве. Пространство вокруг Ванадея засияло черными, изломанными зигзагами. Сержант отлетел обратно на дорогу, чуть не сбив с ног двух воспитуемых.

— Продолжать движение, — приказал капитан, не повышая голоса.

Сидхи двинулись дальше. Егору не понравились глаза того из них, что был повыше. Видел он уже такие глаза... Воспитуемый явно что-то задумал. Ванадей, кряхтя, поднимался. Сержант надул губы, как обиженный ребенок.

— Дорога зачарована, — сказал Егор. — Ты думал, мы их караулим? Укараулишь их, как же... Здесь для этого дубокраки, реснисосны, крабомары, ну и близнещипцы, ясно дело. Мы здесь, брат, для поддержания порядка — и только.

Лайтонд украдкой посмотрел через плечо. Один из охранников с трудом поднимался из растоптанного в кашу снега, неуклюжий в своем толстом ватнике. "Их форму и нашу шьют по одной мерке", в который раз подумал Лайтонд. — "И они вместе с нами перевоспитываются, только мы ходим строем, а они охраняют этот строй... Но какая разница? Мы наказаны, и знаем за что; а за что наказаны они?".

Второй охранник, Игор, как его звали эльфы, объяснял новичку, имени которого Лайтонд еще не запомнил, что с дороги сойти нельзя — она завернута в колдовство, как изящная ваза в слои бумаги. Этих слоев было столько, что пробить их было не под силу даже Лайтонду, волшебнику седьмого класса, Верховному магу Фейре.

Хотя...

Сплтененная из Цин стена отбросила нового охранника, из-за которого Эназерелу пришлось бежать. Лайтонд увидел, как пошли круги по ткани заклятий, словно от брошенного в воду камня. Не задумываясь, он бросил в то же место Черного Комара — так называлось заклятье, впитывающее в себя Цин в любом виде. Оно ослабляло мощность магических сетей. Игор сурово глянул на Лайтонда, будто почувствовав что-то. Но это было невозможно — мандречен не обладал способностями к магии. Эльф подождал, чтобы Игор прошел вперед, и метнул в защитный барьер, отделявший дорогу от леса, Булаву Гнева — так некроманты, у которых он позаимствовал этот прием, называли направленный удар Цин. Для того, кто мог видеть мертвую силу, этот сгусток Цин, состоящий из особым способом скрепленных линий, очень походил на оружие былинных мандреченских богатырей. В волшебном ограждении расплылась дыра.

Лайтонд смотрел на нее с чувством радости и удовлетворения. Он не ожидал, что у него получится.

Эназерел тоже заметил разрыв в магическом щите — эльф со всех ног кинулся через канаву, вдоль которой до этого бесцельно брел.

— Что за... — услышал Лайтонд удивленный голос Игора.

В следующий миг эльфа скрутила боль — новичок сообразил, в чем дело, и огрел Лайтонда дубинкой. Эльф согнулся и заорал благим матом. Он давно перестал быть сдержанным героем, о котором на севере слагали песни. Тем эльфом, что был способен не мигая смотреть в глаза дракону так долго, что чудовище первым отводило взгляд. В воспитательном лагере драконов не было; бесчисленные охранники, все как один кривобокие и рыхлые, больше походили на головы огромной гидры, вылепленной из дерьма. Среди них были мастера сломать любую выдержку, и эльфов сдержанных и стойких они встречали с восторгом. Сохранить себя можно было, лишь перестав дразнить их.

Рядом раздался еще один хриплый вопль — Ванадей ударил перебравшегося через канаву Эназерела.

— Что теперь с ними делать, господин капитан? — осведомился новичок.

— Волхвы решат, — ответил Игор. — Я думаю, они отдадут их Ящеру... Девятьсот Пятый, Шестьсот Восьмой! — добавил капитан. — Шагом марш!

Эльфы побрели рядом по дороге.

Трехгранная стела идола на холме, вокруг которого и раскинулось капище, была уже отлично видна. До воспитательного лагеря — кучи грязных домиков у подножия холма — оставалось рукой подать.

I

В 824 году от Дня Наказания за Гордость Разума на главной площади Мир Минаса появился памятник из серого глоссдольского мрамора. Лыжник и двое детей — один стоит перед ним, второй выглядывает из заплечной сумки. Памятник принес жителям города много смущений и огорчений. На вопрос гостей и путешественников:

— Кто здесь изображен?

Еще можно было ответить:

— Это Каоледан, глава Нолдокора Мир Минаса, и его младший брат Тиурику — военный комендант нашего города. Оба прославились своей мудростью и мужеством.

Хотя даже Каоледан и Тиурику не знали, приходятся они братьями друг другу, или нет. Матери у них были разные, это глава Нолдокора Мир Минаса и военный комендант города помнили хорошо.

— А лыжник — кто это? — продолжали допытываться заезжие купцы.

На что получали неохотный ответ:

— Это Реммевагара.

А что еще сказать об эльфе, который расстался с жизнью на этой самой площади двадцать пять лет назад по приговору суда, как профессиональный вор и убийца?

— Реммевагара? Звездный Рыцарь? Так отец братьев из эльдар? А так похож на мандречена! — удивлялись гости. — А братья выглядят ну как чистокровные темные эльфы!

На это жители Мир Минаса обычно отмалчивались. Прозвище спасителя братьев переводилось не "Звездный", а "Звездатый Воин".

— Звездный рыцарь? Эльдар? — говорили другие. — Но обычно памятники им ставят лицом на юг.

Это было тоже верно. Воинов Льда ставили лицом к стране, некогда захваченной ими, изгнавшей пришельцев, но не забывшей унижения и в отместку до сих пор оставлявшей на теле Фейре болезненные укусы. Памятник Реммевагаре смотрит на запад.

Вор и убийца, принесший Каоледана и полугодовалого Тиурику в Мир Минас, глядит на восточный склон Эммин-ну-Фуин. В ясную погоду покрытые лесом склоны кажутся мохнатой спиной неведомого чудовища, да ущелье Дункелайс ухмыляется серым щербатым ртом. Там, чуть выше одинокого скального утеса, высечены семнадцать имен в два столбика — по двенадцать и пять. Столбики соединяет фраза, которую многие темные эльфы могли бы прочесть. Но понять смысл написанного мог бы только боремец.

Реммевагара умер неграмотным; для жизни ему хватило умения быстро считать. Но надпись на скале появилась раньше, чем он умер, и неграмотный полуэльф знал, что она означает. Это было заклинание на неречи, успокаивающее мертвых. Жившие неподалеку от Дункелайс серые эльфы убедились в том, что боремцы мстят даже мертвые, когда в праздничную ночь пламя пожрало деревню Фаммирен, что звалась еще Грюн Фольбарт. После чего выжившие скинулись и заплатили некроманту, чтобы он связал духов, и на горе появилось заклинание.

Но то ли некромант на уроках в Зойберкунстшуле больше заглядывался на очаровательных соседок, чем слушал учителя, то ли духи оказались слишком могучими, чтобы он смог связать их совсем.

И до сих пор иногда, в прозрачных осенних сумерках, когда небо и душу наполняют все оттенки серого, в небе над утесом можно увидеть две фигуры.

Химмельриттера на гросайдечи и назгула на жуткой летучей твари, для которой не нашлось имени ни в одном языке мира. Они кружат над утесом, бок о бок, неспешно поднимаясь и опускаясь в потоках воздуха.

И Реммевагара знает — иногда они даже беседуют. Химмельриттер говорит, что ход истории мира зависит от нелепых и смешных случайностей. Кто бы мог подумать, что пожар в Фаммирен был отзвуком из будущего, когда запылала вся Мандра? Назгул молча кивает. Он мог бы рассказать, как это сладко и страшно — находиться под властью могучего артефакта. Но назгул молчит, боясь потерять своего единственного собеседника, и переводит разговор на другое.

Смерть — это же так скучно. В ней, как никогда, необходим достойный компаньон.

Моруско отвел ветку рябины с тяжелыми алыми гроздьями, шагнул вперед и почти по пояс провалился в сугроб. Император Мандры назначил встречу на пустынном берегу Шеноры, напротив острова Акэе. Он проделал путь по воздуху и не подумал о том, каково будет добираться королю темных эльфов через заснеженный лес. На три версты, отделявшие точку рандеву от Келенборноста, у Моруско ушел весь короткий зимний день, возвращаться предстояло в темноте. Но не это тревожило короля — как и все темные эльфы, он видел ночью лучше, чем днем.

Эльф вышел на обрыв. Император уже ждал его. На фоне снега силуэт дракона казался вырезанным из черной бумаги. За его спиной высилась мохнатая шапка острова. На острове Акэе росли сосны, огромные, с великолепной твердой древесиной. Таких деревьев не осталось больше в Мандре. Раньше они встречались в Бурой Пуще на левом берегу Шеноры. Полане пустили их на корабли, а местность теперь называлась Бурая Пустошь. Разница между новым и старым названием заключалась всего в одной руне.