ВАМПИР
Здесь нет места для радости, для яркого света, для солнца. Дождь лил сутками. Днем я прятался за делами, а ночью искал освобождения, искал просвета, но его не было. Казалось, рыдает тьма, которая стала частью моего настроения, внутреннего состояния. Все сливалось: море с сушей, мрак внешний с мраком внутренним.
И вот конец дня. Этим промозглым вечером на трамвай я не сел. Пошел пешком. Что такое час ходьбы? При хронических недосыпах и нехватке свободного времени, это прикосновение к ночи, к емкому и глубокому мраку заменяет часы работы, размышлений. Здесь, в беспросветности, можно отыскать ответы на любые вопросы. На первый взгляд, сквозь слабопроницаемую тьму видны только близлежащие предметы. И это все, что можно разглядеть. Но, при этом осознаешь абсолютную, полную ложность ощущений. Окружающий мир скрывается рядом, пряча свои тайны. А тайны эти слишком очевидны, слишком различимы днем, чтобы разглядеть их разгадку. Свет дарит недифференцированное единство. А из мрака можно черпать бессмысленные детали. А вычлененное описывать, обсуждать, сравнивать и создавать, и создавать ... как бы пародируя творение мира.
Вдруг кто-то меня окликнул. Не по имени. Это было "эй, ты" или "извините, пожалуйста". Не помню. Не имеет значения, как к тебе обращается безразличный человек. Он искал какую-то улицу, сегодня мне уже и не вспомнить какую. Но как здесь не помочь! И я сказал:
— Ну, поплыли!
— Плавает говно по трубам, а мы пойдем, — неожиданно заблудший человек попытался доказать наличие отсутствующего ума.
Мы неторопливо заговорили по дороге. Он из деревни приехал к бабушке. Из его коротких предложений было совершенно ясно, что ни она ему не нужна, ни он ей, ни они вместе никому, ни им кто бы то ни было. На словах он, разумеется, пытался представить дело иначе. Но сутью разило за версту. Разве только вот я, в данный конкретный момент, чтобы указать неправильный путь. Человеку нужно было что-то изменить в своей жизни, и он двигался в пространстве, относительно каких-то бестолковых точек отсчета. Ох, и намучается он с этим перемещением!
Рассказ скоро закончился и мы на какое-то время погрузились в звуки дождя. Молчание было нестерпимым своей невежливостью. Точнее, не так. Можно было потеряться в этих звуках дождя и совсем забыть и кто я, и куда я иду. Ощущалась опасность потери своего "я". Тогда из меня и выдавился некорректный вопрос:
— Чем занимаетесь?
— Живу. Выживаю, как могу.
"Пасет коров", — рассмотрев его, подумал я, одновременно подсознательно нащупывая мысль и отправляя свой дух далеко и от дождя и от земной тоски к неземной. Но через минут пять, мой спутник стал издавать какие-то нечленораздельные звуки, тихо произносить обрывки каких-то фраз. Желание поделиться наболевшим явно боролось в нем с нежеланием рассказывать о себе первому встречному. И извечная, изначальная и непреодолимая естественная склонность человека к словоблудию одержала победу в его слабой, незрелой душе. И вдруг прорвало плотину: "Не все у меня хорошо. Тут такое дело. Хм. Торговал я. Продавал — покупал. А теперь, вот, вампирю. Значит, был я в Констанце. Там как-то напился и пошел к проститутке. Она меня искусала в порывах страсти. А потом понял, что она была заразной. Вампирша. Теперь, вот, и я не могу без крови. Но не бойтесь. С тех пор страшусь болезней. Главное — это здоровье. Остальное приложится. Я раньше этого не понимал. Вот и заразился. А тут попробуй кровь так просто на улице попей. И гепатит, и СПИД, и еще всякая другая зараза. Приходится договариваться, покупать, искать разные выходы. Вот завтра, может, пойду в платную поликлинику. Там, глядишь, вылечат или крови продадут".
От меня явно ожидался ответ, слова утешения. Но какое утешение можно дать кровопийце? Он страдает за свои грехи. Однако разве от меня не требуется сострадания? У него свои проблемы, а у меня свои. Грех не перечеркивает сострадания. Совсем наоборот. Грех и сострадание прочно связаны. Они разные стороны одного целого.
Однако же мой спутник мог бы вполне использовать свои вновь приобретенные качества для зарабатывания денег. Ведь он теперь — существо особенное, даже "легендарное". Его ситуация — достигнутая цель, полная реализация всюду декларируемых заявлений деятелей культуры: "Я не такой как все". И тогда я сказал вампиру: "Не помню точно, как там написано в Святом Евангелии. То ли, что, мол, с верой и горы "толкнуть можно", то ли, что вера — двигатель торговли". Собеседника на словах "Святое Евангелие" передернуло, но я продолжил свою речь.
-Устроились бы в зоопарк, в цирк или еще куда, люди бы на вас смотрели и платили бы за это деньги.
— Кому я там нужен? Вампиризм — это, как бы, внутреннее дарование. Внешне оно никак не проявляется, — Парировал он.
— Но ведь вы уникальны!
— Не так уж и уникален. В советское время хоть в институт можно было устроиться или в ветеринарную лечебницу. Конечно, не очень приятно, когда на тебе экспериментируют. Люди там не переходили за четвертый десяток. Но платили хорошо. Ставки по 250 рублей, молоко за вредность... Эх!
Что на это можно возразить? Я довел его до дома его бабушки. Остается лишь надеяться, что он найдет свой путь в дождливом, сумрачном мире, что когда-нибудь для всех найдется место, особая ниша в нашем обществе. Даже для вампиров.
