Жертва для вампира

— Она ведьма! Вы должны сжечь ее!

— Я никому ничего не должен, — меланхолически отозвался человек в длинном красном плаще, медленно поглощая кусок жирной баранины. — В том числе и вам.

— Но она же демонское отродье! Неужели вы допустите, чтобы ее нечестивые ноги и дальше ходили по земле?! Это святотатство! — человек повысил голос, да и сам как-то подался вперед, будто считая, что без этого его плохо слышно. Хотя и до того глубокий баритон разносился по всему залу.

Его невероятно тучный собеседник не собирался терпеть подобное. Положение у монахов было одинаковым. "Так почему он должен..."

— Прекратите орать на меня, брат! Разве моя вина, что король запретил все прилюдные казни до того, как их брак с принцессой Мигдаленой будет освящен?! Ей, видите ли, наши обычаи кажутся варварскими. Посмотрим, что она скажет после свадьбы...

— Вы думаете, мне есть дело до монаршей свадьбы?! Ливен попрала все мыслимые законы. Она посмела оскорбить меня — служителя Господа! Слышите?!

Монах прекрасно слышал слова брата по ордену, но ничего не ответил. Сейчас он гораздо больше был занят мясом, которое поглощал с отменным аппетитом. Только разжевав последний кусок и запив доверху наполненным бокалом вина, соизволил ответить.

— Да, я помню эту ужасную историю. Не волнуйтесь, она получит по заслугам. Деньги, понятное дело, перейдут к вам... К ордену, — сделав еще один глоток, уточнил толстяк. — А Ливен... Соглашусь, ее нельзя оставлять в живых. Что ж, прилюдной казни не будет. Есть кое-что похуже жара пламени. Вдруг палач проявит милосердие — убьет нечестивую прежде, чем огонь коснется ее белоснежной кожи... — монах почувствовал, как по его телу прошла дрожь. "Как жаль, что он не может..." Церковник глубоко вздохнул, отмахиваясь от порочного видения, и вновь заговорил, чеканя фразы: — Дикие звери надежней. К тому же, мы должны заботиться о других Господних тварях, — во взгляде у монаха промелькнула насмешка. — Ваша Ливен и станет этой заботой, едой для них.

— Что ж, — монах, довольный, как кот, отведавший запретное лакомство, прищурился, — я преклоняюсь перед вашим умом, брат.

— Рад это слышать...

Священнослужители были настолько увлечены разговором, что не заметили, как картина василиска на стене неожиданно моргнула. Кое у кого появился план, как избавиться от двух увальней, все время проводивших за вином и ставивших под угрозу само существование ордена. Да и свое место в нем упрочить. Метод ловли на живца всегда себя оправдывал. Даже если цель — вампир!

Если, конечно, немертвые до сих пор существуют...

Месяц назад

— Уважаемый Патрисио Листенье, осмелюсь ли я просить руки вашей дочери? Обещаю, что буду заботиться о ней, любить, баловать...

Пожилой мужчина пятидесяти лет благосклонно кивнул юноше, даже не взглянув на дочь. Это было излишне. Молодые люди давно сами все решили. Сейчас они только пытались соблюсти приличия. В любом другом случае граф Листенье никогда не отдал бы юноше Ливен.

Девушка осталась его единственным ребенком с тех пор, как... как... впрочем, не важно! Жена Патрисио умерла, когда Ливен исполнилось пять лет. Поначалу граф горевал, но дочь с каждым днем все больше напоминала жену, любви которой он добивался без малого семь лет. И вся эта любовь постепенно перешла к розовощекой девчонке, чей радостный смех разносился по всему дому.

Прошло четырнадцать лет, Ливен еще больше расцвела, еще больше стала напоминать свою мать. Только глаза у дочери были его...

Граф закашлялся и заслонил рот платком. Он никогда не отдал бы Ливен Габриелю. Была в нем какая-то червоточина. Но лекари предрекли аристократу близкую кончину. Нужно было подумать о будущем дочери. Отдать ей в приданное большую часть своего богатства. Остальное оставить в наследство ее сыну*.

*по законам незамужняя женщина не имела права распоряжаться имуществом. Ей назначался опекун — кто-то из ближайших родственников.

Патрисио бросил быстрый и отнюдь не ласковый взгляд на будущего зятя: "Определенно, в нем есть что-то порочное". Но выбора нет. Он и так тянул со свадьбой непозволительно долго. Да и Ливен, кажется, любит его...

Свадьба должна была состояться в первые дни сентября в одном из самых роскошных в городе храме. Священник встретил молодых с улыбкой:

— Дети мои, сегодня вы сделаете самый важный шаг в вашей жизни — навеки свяжете судьбы...

Церемония шла своим ходом. Молодые улыбались, украдкой поглядывали друг на друга. Сторонний наблюдатель не заметил бы ничего необычного. Разве что глаза у невесты порой странно блестели, в их уголках мелькала печаль. "Все равно, ведь любая девушка переживает перед свадьбой, боится неизведанного".

Но встречаются исключения...

Нет, Ливен не боялась замужества, а если ее глаза и блестели, то только от тревоги за отца. Еще вчера Патрисио Листенье горел желанием самому вести дочь к алтарю, а сегодня он даже не смог встать с постели. Его рано состарившиеся губы тихо прошептали Ливен на ухо:

— Не смей из-за меня переносить церемонию. В мыслях я всегда с тобой...

Ливен принужденно улыбнулась, стараясь вернуться в настоящее. Тем более, сейчас священник провозглашал ее обет:

— Согласна ли ты, Ливен, выйти замуж за Габриеля, любить и почитать его всю свою жизнь, поддерживать всегда и... — договорить священник не успел. Дверь храма резко распахнулась. В проходе появился высокий человек. Его красный балахон приковывал все взгляды.

Белое, как первый снег, платье невесты, все в сверкающих камнях, в сравнении с одеянием гостя цвета крови, поблекло и стало выглядеть просто жалким. А ведь незнакомец все еще стоял на пороге, так и не зайдя в храм.

На его лице горела странная улыбка. Едва завидев ее, да и всю фигуру незнакомца, люди начинали дрожать, их лица бледнели как перед самой смертью.

Носить алые балахоны разрешалось только одному церковному ордену — ордену крови. И на этой церемонии ему не было места.

Палач на свадьбе не к добру.

— Именем Господа, остановите церемонию, — голос монаха был тих, но из-за воцарившейся вокруг тишины прозвучал, как раскат грома.

Жених с невестой стояли, окаменев, так же, как и прочие гости. Первым в себя пришел священник. Он выступил вперед, загораживая пару:

— Брат мой, в чем дело? Неужели кто-то из этих детей согрешил?

— Нет, брат, об этом моему ордену пока неизвестно, — монах с вызывающей улыбкой нарочно выделил: "Пока". — Но десять минут назад скончался Патрисио Листенье. Как его единственный сын я становлюсь наследником и опекуном Ливен — моей младшей сестренки, — во взгляде холодных карих глаз промелькнула плохо скрытая насмешка. — Я воспользуюсь своим правом, чтобы остановить эту церемонию.

— Ты не имеешь права! Это последняя воля отца! — Ливен дрожала, как в ознобе, и кусала губы от боли, злости... — Он ненавидел тебя, ведь из-за того, что ты ушел, умерла наша мать! — У девушки сверкали глаза, а по щеке катилась слеза от воспоминаний, но она упрямо продолжала. — Он не хотел, чтобы деньги... чтобы ты вершил мою судьбу, — быстро поправилась она.

Монах презрительно посмотрел на Ливен и излишне ласково проговорил:

— Ты сомневаешься в моих словах, сестра?

— Да! Ты лжешь! — Ливен не думала о том, что говорила. Девушка была настолько поражена смертью отца, что не слышала собственных слов. Осталась только ненависть к брату — к тому, кто убил ее мать, отца, кто сейчас пытался помешать ей выйти замуж за любимого человека.

Она не замечала, как каменеют лица гостей, как Габриель делает шаг в сторону от нее, как бледнеет священник. Ничего не имело значения. Только жгучая боль и ненависть. Лицо монаха перекосило от гневa. Он ударил девушку по лицу с такой силой, что ее голова повисла. Ливен без чувств упала на каменный пол.

Холодно. Тряпье на мне ничуть не греет. Скорее наоборот, мокрый подол холодит ноги. А ведь это бывшее свадебное платье, которое мне шили не одну неделю. Я потратила на него уйму денег. Отец еще со смехом порицал меня за расточительность. Отец... Папа...

От холода зуб на зуб не попадал. Губы, искусанные длинными бессонными ночами, болели. Ветер, будто смеясь над этой болью, продувал уста до крови. Все тело поцарапано, на плече разорванная рана. Из нее медленно текла кровь. Я неловко повернулась и закричала от боли. Стальные цепи вонзились в рану. Из глаз покатились слезы. Я истерично расхохоталась, напугав притаившихся невдалеке птиц — они резко взлетели в воздух. Слезы... я уже думала, что навек от них излечилась. Но нет!

Попыталась аккуратно вытереть лицо рукой, а вместо этого снова напоролась на цепь на запястьях. Одна из царапин на лице закровоточила. В отчаянии закрыла глаза, начиная безумно смеяться. Лицо стало мокрым. Но на этот раз даже не пыталась его вытереть. Какая разница, в каком виде я достанусь на ужин всем лесным тварям?!

Наоборот. Запах крови быстрее привлечет их. Жизнь закончится, а вместе с ней вся эта боль. Как говорится в избитой поговорке: "Все, что ни делается, к лучшему". "Да уж, к лучшему, смерть отца, недели в пыточных камерах. Все к лучшему!"

Я снова неловко повернулась и закричала от боли: цепь с силой врезалась в мою руку.

"Твари, когда вы уже появитесь?!"

Поправила цепь и постаралась еще сильнее разорвать плечо ногтями. Кровь забурлила. Я смотрела на нее с торжеством, хотела сделать рану еще больше, но почувствовала, что нет сил даже на то, чтобы поднять руку. Нет сил ни на что. Только и смотреть, как алая кровь течет вниз по руке и дальше — на землю, вспоминать прежнюю жизнь: друзей, подруг, балы, книги, поцелуи на отдаленных аллеях парка, детские мечты — такие невинные и глупые...

Кровь текла и текла, в ногах с каждым мгновением появлялось все больше слабости, а реальность и иллюзии окончательно смешались. Мне показалось, я услышала вой — за мной все-таки пришли. "Наконец-то..." Но сил на улыбку не было. Только взгляд перевела. Вдалеке почудилась темная фигура. "Неужто человек?"

И снова все закрутилось. Я слышала пронзительный вой, от которого кровь стынет в жилах даже у того, кто стоит на пороге смерти, видела волка и человека, гладившего тварь по шерсти, как простую собаку. Чего только не привидится на пороге смерти. Я все-таки улыбнулась... и потеряла сознание...

Больно... "Неужели после смерти царит такая же боль, как и при жизни?" Открыла глаза. Передо мной стоял мужчина. Длинные волосы, черные блестящие глаза, заостренные черты лица... Глаза вновь начали закрываться:

— Оставьте меня! — голос был тихим и хриплым, но незнакомец все же услышал.

Он тряхнул меня:

— Что случилось?

Ничего не ответила. Только смотрела на него уставшим взглядом. А в глубине души росла ненависть: святоши решили поиздеваться надо мною напоследок. Как будто дни до казни — дни, проведенные за решеткой, были праздным весельем!

Я бы поверила, что меня и вправду спасут, если бы не знала: наш город стоит осторонь ото всех остальных. Лес же, в котором меня бросили, и вовсе пользуется дурной славой. Людей здесь не сыщешь. Только чудищ с безумной жаждой крови.

— Оставьте меня! Вам мало тех мук?! Неужели мое обвинение, тогда, в храме стоило этого? Что значит мое слово в сравнении с вашим?! Пыль под ногами, которую так легко развеять.

Глаза у человека прищурились, мне показалось, в зрачке даже что-то блеснуло. Он заговорил, нежно прикоснулся тыльной стороной ладони к моей щеке ... или мне это только привиделось. Туман перед глазами уплотнился:

— Уходите! Дайте мне умереть, неужели такая малость...

Он ударил меня по лицу:

— Пришла в себя?! Что это тебе в голову взбрело?! — он перевел взгляд на мои скрученные цепями руки. — Ключ есть?

Я скривилась: "Ключ? Теперь он надо мной смеялся, продлевал пытку. А я ведь уже смирилась со смертью!"

— Думаю, он есть у вас!

Он как-то странно посмотрел на меня:

— А ведь ты права. Есть!

Я потеряла сознание...

Мужчина попытался встряхнуть девушку, но она только застонала, даже не открыв глаз. Жизнь по капле уходила из хрупкого тела. Только глупец мог этого не заметить! Он поднял ее лицо, вгляделся в трогательно-беззащитные черты, которые то тут, то там пересекали царапины. Затем перевел взгляд на плечо. Все в крови, с расходящимися на глазах краями раны. У любого нормального человека оно вызвало бы лишь отвращение!

Мужчина хотел прикоснуться к коже девушки, но в последний момент отдернул руку:

— Кто же ты?

Ответа не услышал, но вот тишину пронзил вой. Мужчина обернулся, долго вглядывался в чащу, затем ругнулся про себя и крикнул:

— Серый!

В кустах зашелестело. К поляне кто-то приближался. Но мужчина не стал дожидаться гостя. Он наклонился и оторвал несколько полос от тряпья незнакомки, быстро перевязал самые опасные раны, затем потянулся к цепи...

Сейчас я открою глаза. Да, нужно спешить. Меня ведь пригласили на пикник. Нельзя опаздывать. — Я улыбнулась и еще крепче притянула к себе одеяло. — Успею. Все равно ведь служанки разбудят...

Приоткрыла глаза. В первое мгновение все было обыденно, только одно удивило — лучики солнца, что пробиваются через стекло. "Надо же, за окном утро, а камеристка все еще не явилась. Вот лентяйка! И зачем я только защищала ее перед отцом, уговаривала не увольнять, у нее ведь больная мать... Ну, где же она!" Я в досаде провела ладонью по лицу, прогоняя утреннюю слабость, осторожно открыла глаза, думая насладиться игрой солнца на своих браслетах — отец подарил на восемнадцатилетие. "Красивые...". Но вместо этого заорала. Руки были в цепях и кровоточили.

— Чего орете? Совсем с ума сошли?! — прозвучало очень близко от моего уха.

Я вскинула голову и посмотрела на неожиданного собеседника.

— Кто вы? Что я здесь делаю? — спросила и тотчас вздрогнула. Воспоминания вернулись. Тюремщики, пытки, камера, полуночные видения, от которых нельзя избавиться. Так же, как от смертельной усталости. Когда живот сводит судорогой, а глаза ничего не видят, от застилающей их боли...

Закрыла глаза в безумной попытке забыть прошлое и осторожно поднялась на ноги. Попыталась сделать шаг в сторону. Потом другой. Тело болело, но движения, хоть и давались с трудом, с каждым разом получались все лучше. На лице появилось слабое подобие улыбки.

В последние дни, проведенные в камере, я не могла даже подняться. Так и лежала день и ночь, украдкой наблюдая, как тюремщики приносят еду, небрежно бросают деревянные миски на пол и уходят. А порой кидают презрительные взгляды на меня.

По дороге на казнь меня несли на руках. Вначале сопротивлялась, силилась вырваться, подойти к нему. А он отвернулся и ушел прочь...

— Благодарю вас за оказанную помощь. Я обязана вам жизнью, — облокотилась на поваленное дерево и обратилась к своему спасителю. Только сейчас я могла внимательней его рассмотреть.