Замена. Последнее.

Замена.

Роман.

ЧАСТЬ 1. ДЕЙСТВИЯ.

Глава 1. Бродерик, Гровель и Хорст.

Утренний туман, такой густой, что многие слабодушные искренне посчитали его наведенным черными колдунами, надежно укрывал от взгляда противоположный берег реки, на котором уже второй день собиралась армия Самозванца. Появившийся ещё вчера утром авангард мятежников, состоявший по большей части из толпы пьяной черни, вызвал на лицах бывалых воинов маршала Бродерика снисходительные усмешки, уже к полудню сменившиеся недоумением, а к вечеру и вовсе переросшие в напряженные гримасы. Вопреки настоятельным просьбам своих помощников маршал отказался от немедленной атаки, побоявшись увязнуть в многочисленных и постоянно пополняющихся рядах противника. Руководствуясь древним, но от этого не становящимся глупее принципом — "стратегическое наступление, тактическая оборона" — он оставил войска на левом, подготовленном к отражению натиска, берегу.

А восставшие подходили весь день и со всех сторон: больше всего их пришло с Заката, но и юг с севером, казалось, прислали всех, кто мог держать в руках какое-либо оружие — от суковатой палки до редкого в этих краях составного лука. К полуночи высланная загодя разведка принесла удручающие вести: Самозванец собрал под свои желто-красные знамена не меньше двенадцати тысяч человек из мелкопоместного дворянства. Сколько под этими знаменами собралось голодранцев — никто просто не считал. Потому что сосчитать эту тьму снующего туда-сюда отребья не взялся бы и королевский астролог, да и какая разница — сколько их?! Тридцать тысяч, пятьдесят, сто? Да пусть хоть тысяча тысяч! Все равно это не более, чем досадная помеха под копытами рыцарских скакунов.

Маршал Бродерик, герцог Лана, в этот ранний час сидел в старомодном седле на спине спокойной кобылки южных кровей и напряженно пытался думать о плане будущего сражения. Он был стар, так дьявольски стар, что уже не осталось никого вокруг, с кем он мог вспомнить молодые годы. Порой дворяне шептались за его спиной о давнем проклятии, обрёкшем почтенного маршала на вечную жизнь. И только ему одному было видно, как неспешно, но неотвратимо приближается смерть. Её поступь виделась ему в скрюченных узловатых пальцах, которыми он даже не пытался уже взяться за привычную рукоять меча, в перекошенной спине, разогнуть которую не брались и самые искушенные придворные лекари. Не помогали ни настойки, ни кровопускания, ни мази, ни притирания. И лишь разум и память герцога оставались остры, как будто Господь Всемогущий решил поставить новый опыт и не отнимать у немощного тела последние инструменты, связывающие его с миром живых. И тем хуже было маршалу, единственному, кто понимал, что как бы ни был светел разум, но если тело отказывается служить ему, то цена такому разуму — не больше чем снегу в северных пределах.

И вот сейчас, мучительно превозмогая подступившую к перетруженному сердцу боль, Бродерик Ланский все больше думал не о том, как расположить вверенные ему войска. Все его мысли занимало теперь только одно желание. Если бы в свите нашелся некто настолько бесцеремонный, что смог бы набраться наглости и послушать, что шепчут бескровные губы маршала, он бы услышал:

— Господи, дай мне молодости, сил прежних! Ненадолго — покуда отпущен мне срок, о большем не прошу. Дай одолеть банду Самозванца! Дай силы отделить его голову от тела! А потом делай со мной что хочешь! Господи!

Но свита маршала, приученная им за годы службы к суровой дисциплине, оставалась на своих местах и ждала решения убеленного сединами военачальника. Лишь редкое похрапывание великолепных лошадей, да тихое бряцанье металлических частей доспехов нарушали покой раннего утра.

Туман рассеивался, подгоняемый невесть откуда взявшимся порывом ветра, и взгляду присутствующих постепенно открывался лагерь Самозванца. За прошедшую ночь его армия, по меньшей мере, удвоилась — среди красно-желтых стягов появились небесно-голубые флаги герцога Намюрского, о присоединении которого к восстанию ходили смутные слухи, но никто в них не хотел верить. Теперь становилось очевидно: герцог все-таки решился выступить, и сейчас против восьмитысячной королевской армии за рекой стояли тысяч двадцать бывалых солдат Намюра и Самозванца и еще бог знает сколько оборванцев из простонародья. Противостоять такой ораве казалось немыслимым и в окружении маршала стали появляться недовольные лица.

Без всякой команды свита приняла равнение на своего предводителя, пытаясь разглядеть в глубоких морщинах на его лбу план будущего сражения. Ещё ночью бесконечно уверенные в своем превосходстве над собранным кое-как войском Самозванца, теперь рыцари понимали, что исход предстоящей битвы может быть не так очевиден, как виделось им совсем недавно. И сейчас все их надежды на победу были связаны только с Бродериком Триумфатором, Бродериком из Лана, Бродериком никогда не знавшим поражений. А маршал все так же неотрывно смотрел подслеповатыми глазами за реку и что-то неразборчиво и неслышно бормотал.

В то же самое утро, даже в тот же самый предрассветный час, по узкой улице Сапожников, что ломаным полукругом охватывала левую четверть столицы, возведенную в последние полсотни лет на месте старинной городской стены, рва и старой ярморочной площади, брел богато одетый купец. Город еще спал, и никому не было видно горя, перекосившего благообразный лик негоцианта. Почтенный Ганс Гровель не пытался скрывать свои чувства, благо в этот ранний час никто ещё не появился на улицах великого города. Да и окажись улица Сапожников нынче местом проведения турнира королевских рыцарей, Гровель не заметил бы и этого.

Следом за ним по улице шествовали четыре молчаливых носильщика, тащившие в загорелых руках пустой паланкин. Их простые, слегка заспанные лица были сосредоточены на желании понять, что же произошло этой ночью, почему прежде словоохотливый и веселый хозяин молчит? Они переглядывались, но никому из них в голову не приходила светлая мысль, и, поочередно пожимая плечами, они продолжали безмолвно следовать за купцом.

А Гровель брел по еще спящей улице, держась руками за стены, не замечая, как кровоточат сорванные ногти, не обращая внимания на измазанный известью кафтан, приобретенный лишь вчера за полсотни золотых лотридоров. Он не был пьян. Отнюдь. Но в том, как он перебирал по стене грязными руками, унизанными золотыми перстнями и кольцами, в том, как неуверенно переставлял ноги, обутые в туфли, за изготовление которых королевский сапожник взял с него помимо денег обязательство добыть в этом году двадцать шкур болотных ящеров, что, говорят, водились на далеком Юге — во всем этом виделось полное смятение ума! Его неуверенная походка и отрешенный взгляд могли бы вызвать у случайного прохожего гнусную мыслишку о поживе за счет перебравшего торговца. Но даже начни этот гипотетический грабитель снимать кольца с Гровеля прямо на ходу, негоциант все так же бездумно продолжал бы переставлять свои пухлые ноги, наступая то в лошадиный навоз, то в застарелую кучу кухонного мусора, выброшенного на мостовую.

А все мысли обезумевшего от горя купца крутились вокруг недавнего ночного разговора, к которому он готовился целый месяц. Четыре седьмицы Гровель суетился, уговаривал, покупал, продавал и снова покупал. Наклевывавшаяся сделка обещала ему невероятную прибыль! И в подготовку к ней купец вложил все свои свободные деньги, и еще столько же занял у очень непростых людей, чтобы тоже вложить туда же! А теперь все повернулось совсем не так, как предполагали даже самые плохие расчеты.

Месяц назад по столице поползли слухи о начавшемся вторжении Самозванца, и Ганс Гровель одним из первых смекнул, что наибольшим спросом в ближайшее время будут пользоваться боевые и тягловые кони! Ведь войне не нужны декоративные лошадки, на которых у благородных принято гонять по полям зайцев и лис! Войне совсем без надобности стада молочных кобылиц, которых не запряжешь в телегу и не поставишь под седло кнехту! Он продал имевшиеся у него табуны породистых, но не годных к войне лошадей почти за бесценок, взяв едва ли восемь десятых от их настоящей цены, он обошёл все столичные меняльные лавки, в которых набрал займов под сумасшедшие проценты! Он скупил все лошадиное поголовье в стране, которое годилось под седло и в хомут!

И вчера вечером Гровель отправился на разговор к самому коннетаблю — герцогу Борне, надеясь разом пристроить свои новейшие приобретения. Тем более были светлы его надежды, что сам коннетабль две недели назад, когда операция была в самом разгаре, принес Гансу две тысячи лотридоров, ещё старой, полновесной чеканки, и уговорил взять себя в долю. И тем сильнее оказался удар, сверкнувший подобно молнии в небе, ударивший в самое темечко! Армия короля не будет приобретать свирепых дистроеров и могучих тяжеловозов!

По нескольким обмолвкам коннетабля Гровель понял, что ни кто иной, как сам сиятельный герцог и главный конюший королевства стоял за теми, кто распускал слухи о массовой закупке лошадей! Это де Борне подстегнул интерес купца, подбросив ему немного денег, а сам тем временем избавлялся от своих табунов, обращая их в звонкую монету Гровеля! Затратив всего две тысячи, этот лицемерный придворный продал товара на двести тысяч, и цены при этом все росли и росли! А теперь еще в Королевском Совете бродит идея реквизировать у населения королевства любую конягу, на которую можно положить седло! Без всякой оплаты! Под расписки, с которыми можно сходить... Да и там они не сильно пригодятся!

Гровель в одночасье оказался разорен! Его скромных резервов не хватило бы даже на недельное содержание всего поголовья приобретенных лошадей! А ведь предстояло ещё выплачивать образовавшиеся долги перед менялами.....

И потому сейчас, оставляя на стене кровавые дорожки из-под унизанных перстнями пальцев, Гровель шептал:

— Господи, дай мне власти покарать мошенников! Господи, дай мне не королевской, хотя бы маршальской власти! На три дня, чтобы увидеть головы этих обманщиков на плахе! Больше ничего не прошу, господи! А потом делай со мной что хочешь!

Никто не слышал его речей, даже угрюмые носильщики, идущие следом, не пытались разобрать слова в уже порядком надоевших им всхлипах хозяина.

В деревне Брюннервельде рекрутеры герцога Намюрского появились день назад и, не спрашивая особо ничьего согласия, стали пинками и тычками копий сгонять на сельскую площадь все мужское население в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Попался и Хорст. Он, конечно, пытался воспротивиться спросонья, благо кулаки, в которых гнулись и ломались подковы, и восемь пудов веса вполне позволяли одолеть не только четверых, явившихся за ним, но справиться и с гораздо более многочисленным противником, не будь тот так тяжело вооружен и хорошо обучен. Стычка закончилась рассеченной наконечником копья щекой, огромной шишкой на полголовы и разодранной кнутами спиной Хорста. Впрочем, противник пострадал не меньше — два кнехта остались лежать в сарае, баюкая переломанные конечности.

А Хорста привели на двор дома старосты, где перед собранной толпой с крыльца выступил важный господин. Раздувая щеки, он прогундосил:

— Крестьяне! В своей бесконечной милости ваш господин, герцог Намюрский, разрешил вам, голодранцы, присоединиться к его войскам, идущим на битву с бандой узурпатора, подло захватившего трехвековой трон Лотерингов! В содружестве с победоносной армией восставшего из небытия принца Лотаря мы отправимся громить сброд ублюдка Бродерика!

Из толпы закричали:

— Самозванец!

— Герцог не наш господин!

Вельможа молча кивнул головой и те же голоса заорали:

— Куда вы меня тащите, скоты! Не бейте по яйцам.... А-а-а!!!

Хорст попытался вытянуть шею, чтобы рассмотреть, кому там из его односельчан перепало от щедрот герцогских кнехтов, но стоявший рядом копейщик резко махнул своим оружием, и по шее стеганула резкая боль, сопровождаемая треском сломавшегося древка. Подобно черепахе Хорст попробовал втянуть голову под панцирь, но никакого панциря на спине не оказалось, а в шее что-то звучно щелкнуло.

Вельможа на крыльце продолжал вещать:

— Повелением принца Лотаря вы и ваша деревня отданы под власть герцога Намюрского, и теперь он ваш господин и хозяин! Всякому, кто присоединится к армии герцога и принца, обещано ежедневное двухразовое питание, доля в добыче, трехмесячное освобождение от податей по завершении похода, и много чего еще, о чем вам, тупоголовые землекопы, знать вовсе не к чему! Кто готов идти за мной, вставайте по правую руку!

Кнехты, услышав этот приказ, погнали пинками и тумаками уже послушное людское стадо к указанному месту. Лишь Хорст, всё еще не пришедший в себя, остался на месте, но и этот протест продолжался недолго — ровно столько времени, сколько потребуется трем хорошо обученным солдатам на отбивание боков строптивцу.

Им не дали взять с собой съестного и запасную одежду — выгнали в поле и направили толпу вслед за хвостом кобылы, на которой неподвижно застыл вельможа, не удостоивший народ после произнесения памятной речи на крыльце и единым взглядом.

Всю ночь их гнали через поля быстрым шагом — почти бегом. Колонна, в которую выстроились спешащие люди, много раз пополнялась толпами таких же несчастных и растерянных крестьян, а ближе к утру их вывели к окутанному туманом берегу какой-то реки, за которой, по пронесшемуся слуху, соединенной армии герцога и Самозванца преградили дорогу войска верного королю маршала Бродерика.

Несколько человек, среди которых затесались и два земляка Хорста, пытались бежать, но их глупая попытка послужила лишь очередным уроком остальным: теперь они волочились по земле, безвольными кулями на прочных веревках следуя за всадниками.

Толпу подвели к огромной куче ржавого хлама, и тот же важный господин, что вещал с крыльца дома старосты, предложил крестьянам вооружаться. Хорст, поковырявшись в свалке, нашел некогда приличный боевой серп, неизвестно сколько времени провалявшийся в сырых подвалах господских замков, плохо сколоченный щит, для верности оплетенный пересохшим ивовым прутом, и кривое копье с едва заостренным обугленным жалом. Правду сказать, даже в Брюннервельде ходили охотиться на волков с бронзовыми наконечниками для копий, а где герцог с Самозванцем нашли такую древность — не взялся предположить даже деревенский всезнайка Вальд, копавшийся тут же — с правого боку.

И сейчас, стоя в кривом крестьянском строю, в первой линии соединенного войска, видя как за рекой колышатся под слабым ветерком черно-белые флаги короля и черно-синие маршала Бродерика, Хорст отчетливо понял, что жить ему осталось лишь до тех пор, пока не будет отдан приказ на переправу. И тогда, не очень понимая, что делает, Хорст опустился на колени, трижды склонил голову в земном поклоне и отчетливо прошептал:

— Господь-вседержитель, забери меня отсюда! Хоть куда, лишь бы подальше! Я отслужу, как посчитаешь нужным! Молиться буду о славе твоей сто раз на дню, нет, двести раз буду молиться, только забери меня отсюда, Господь великий, милостивый! Поставлю свечку размером с ляжку самого сильного быка! Забери!