(с) 2007, 2009 Андрей Скоробогатов
Цветочек
Вчера вечером прошел дождь. Через осязание я почувствовал свежесть чистой дождевой воды, омывающей мой организм. Дождь смыл пыль с моей коры, позволил всем двадцати трем верхним листьям освободиться от гусениц и других вредных насекомых, с которыми сложно бороться. Это было вчера. Всю ночь я жадно пил корнями живительную влагу, несущую в себе неорганические вещества. Конечно, органика намного лучше, но и это мне необходимо.
Сегодня я чувствую себя бодрым и полным сил. Я готов к новому дню. Я жду солнце, яркое синее солнце этого маленького мира. Скоро рассвет.
Легкое касание и небольшое чувство тяжести на черенке третьего нижнего листа. Что это? Надо понять, что случилось. Так... Можно использовать зрение. В конце стебля, между черенками, меня есть один фасетчатый глаз, оставшийся еще с тех времен, когда я был способен передвигаться. Но чтобы воспользоваться им, нужно развернуть глазной черенок. А это долго и делать я этого не хочу — на подобное движение тратиться достаточно много драгоценных мышечных усилий и оно слишком заметно. Пусть мой глаз останется повернутым на восход. Природа (или кто другой, о ком я не ведаю) снабдила меня достаточным арсеналом органов чувств, помимо фасетчатого зрения, чтобы понять, что же произошло.
Например, можно выделить специальную жидкость на место в черенке, где чувствуется тяжесть. Затем надо впитать раствор через поры на коре и провести в особых капсулах химические реакции, чтобы по соотношению определить состав предмета — или тип животного, которое попало на черенок. Это особый вид органа вкуса. Через определенное время это произойдет непроизвольно, а чтобы быстро оценить обстановку, есть нюх и сенсорный аппарат. Нюх — способность ощущать мельчайшие частицы запаха объекта — говорит мне о том, что это животное, предположительно птица. А сенсорный аппарат...
Сила и тип колебаний, доносящихся с черенка и передающаяся в центры слуха с тонких усиков-вибрисс, говорят о том, что это существо производит звук, различающийся по частоте и амплитуде, проще говоря, пение.
— Фью-ть, фью-ть... пи-пи-пи! Фью-ть.
Подобные звуки может издавать только птица, и судя по всему, певчая или нектарница.
Итак, какая-то мелкая птица присела отдохнуть на черенке. Возможно, я ввел вас в заблуждение столь длинным описанием процесса, на самом деле на идентификацию объекта я затратил около секунды. Не буду обращать на нее внимания, она не опасна, и более того, может принести пользу, если питается насекомыми. Вот если бы это были обезьяны, или шестипалы, то тогда можно было бы и припугнуть, выпустив шипы, или шевельнув нижними листьями. Такие животные могут повредить листья и сломать цветки-катапульты.
Покой. Ничто не нарушает его, за исключением еле заметных шевелений букашек в корнях и на листьях. Птица улетела.
И тут! Изменение яркости окружающего пространства. Солнце всходит! Пора распрямить верхние листья, развернуть их навстречу потокам света, чтобы проводить фотосинтез, этот сложный и полезный процесс, доставшийся по наследству от предков. Чтобы жить и растить новые листья, новые побеги, чтобы цвести и размножаться.
* * *
— Мне скучно, Гойс, — сказала Мэйт и надула губки. — Ты никуда меня не водишь, сидим все время в городе, а тут скучно.
Гойс подошел к девушке, сел рядом и приобнял ее за плечи. До чего же хорошо смотрятся на ней эти короткие шортики! На затылке Мэйт на мгновение поднялся волнительный светлый хохолок, но в следующее мгновение она снова нахмурилась.
— Ты же знаешь, я люблю тебя, — ответил он, стараясь сказать это как можно более искренно.
— Не правда, не любишь!
— Нет, люблю! — воскликнул Гойс, схватил ее за руку и принялся гладить перепонки между хрупкими пальчиками.
Мэйт улыбнулась, повернула к нему свое нежное личико салатного цвета и заявила:
— Тогда отведи меня в парк Тотемов!
Гойс отпрянул.
— В парк Тотемов? Нет, но что тебе нужно в парке Тотемов?
— Там растут восхитительные цветы, бегают карликовые олени, а по лианам ползают маленькие шестипалы, вот такие вот, я в передаче видела!
— Говорят, туда вход по пропускам... И никто точно не знает, что в этом парке находится, он же существовал еще до того, как в мире построили наш город.
Мэйт задрала кверху носик, сбросила с плеча руку Гойса и подошла к окну.
— Мума рассказал мне вчера, как пройти в этот парк. Он уже был там два раза, принес оттуда живую орхидею и... ты знаешь, он пообещал сводить меня туда. Правда, здорово?
Щетинистые пучки на щеках Гойса встали торчком, он поднялся с кровати и стал нервно ходить по комнате.
— Это не здорово, не здорово! Вдруг там что-то опасное, не зря же его отгородили защитной стенкой. Хищные животные, или еще что-то.
— Ты трусливый! — сказала Мэйт раздраженно. — Нет там никаких хищников, даже если были бы, ты обязан меня от них защитить!
— Глупости, — ответил Гойс. — Я не трусливый.
— Раз не трусливый, то пойдем туда сегодня же! Или меня Мума отведет, все, точно.
Гойс смирился с поражением, подошел к девушке и обнял ее.
— Хорошо, хорошо, только не сердись. Сейчас позавтракаем и пойдем в твой парк.
* * *
Солнечный день. Прямые солнечные лучи согревают меня, ускоряют химические процессы. Я доволен. Через пару дней, если не пройдет сильный ливень, надо будет дождаться юго-западного ветра и выбросить пыльцу. Месяц назад с северо-востока ветер принес мне радостную весть — феромоны приветствия молодого женского организма. Значит, где-то там растет моя соплеменница, живет такой же большой и, я надеюсь, сытый организм, способный продолжить наш род. Я был счастлив тогда и вскоре зацвел.
Сезон дождей почти закончен. В этом году не было сильного наводнения, как раньше. Вообще время сейчас хорошее, спокойное. Мне уже почти сто лет, и я пережил четыре сильных паводка, два урагана, пять засух и даже один снегопад. Раньше вокруг меня росло семь моих братьев и сестер. Я обменивался с самцами запахами-сообщениями, пыльцой с самками, мечтал и питался, вместе переживал невзгоды.
Трое погибли в юном возрасте, два засохли в последнюю засуху. Одного моего брата за что-то срубили прямоходящие, а другого мне пришлось вытравить. Он покусился на мою территорию, на мою землю. Его корни соприкоснулись с моими, и я понял, что придется действовать. Это была его беда, что он укоренился рядом со мной, и мой яд оказался сильнее. Он был конкурентом, и я не жалею, что постепенно уничтожил его. Земля вокруг меня должна и будет принадлежать только мне. А остальных, что росли подальше, мне жалко до сих пор.
Вы спросите меня про мое мировоззрение? Я прагматик. Я делаю только то, что требуется и в чем я уверен. Мы, Цветки, разные, у нас, у каждого, есть свое подобие нервной системы и свой разум, а вместе с ним и свой характер.
Есть те, кто предпочитают отрастить побольше верхних листьев и ловить солнечные лучи. Есть те, кто обходиться только нижними листьями, а верхних имеет только несколько штук, на случай крайней необходимости. Есть те, что пользуются преимущественно корнями и накапливают в своем стебле много воды, как кактусы. Я соблюдаю золотую середину, у меня в достатке и тех, и других листьев. Я люблю питаться. Я люблю цвести и размножаться. Наверное, у меня уже много детей, маленьких ползучих существ с одним фасетчатым глазом, полу-растений, полу-животных. Скорее всего, многие из них уже выбрали место для укоренения, и растут сейчас, занимая свое место в экосистеме нашего леса.
Так, что у нас с лианой? Три дня назад, изучив состав почвы, я обнаружил в метре от себя, между нижними листьями, молодые корни хищной лианы. Она способна опутать меня всего и выкачать все соки, если вырастет. Но мы не дадим ей сделать этого, о нет. У меня припрятано для таких случаев специальное оружие — яд. Я собираю его нижними листьями и накапливаю в особых жилах, расположенных по всему моему организму. Уже второй день я выделяю токсины в почву около лианы, думаю, ей недолго осталось. Так было и будет со всяким, что осмелиться посягнуть на мой организм или на мою жилплощадь.
Внимание! Колебание почвы. Ритмичное. Такое при ходьбе создают большие животные. Запах. Резкий, неприятный запах города и смерти. Звук. Речь небольшого прямоходящего.
— О-о, смотри, какой красивый цветок!
— Где, где?
Два голоса, два живых организма. Голоса чистые, молодые, это хорошо, такое редко бывает.
— Вон там, на пригорке! Какие большие резные листья наверху, смотри! А как пахнет!
— Смотри, вон кости чьи-то... Нет, не ходи туда, Мэйт!! Это опасно, это...
Нога прямоходящего коснулось усиков-сенсоров на краешке замаскированной листовой пластинки. Створки-челюсти большого нижнего листа сомкнулись на жертве, а-ам.
— Ааа-аа!! Нееет! Спаси меня, Гойс, оно схватило меня, схватило! Оно все липкое! Ааа!!
Жилы-мышцы в черенке напряглись и подняли свернутый лист с пищей над землей. Это сложно и энергозатратно, но процесс стоит того. Пища. Она еще пытается выбраться, но, похоже, у нее нет специальных средств для этого. Это хорошо. Скоро снотворное окажет свое действие.
— Ааа!! Срежь его! Переруби черенок!! Спаси меня!!
Толчки на почве. Что они делают? Хм.
— У меня нет ножа! Я не могу допрыгнуть! Оно подняло тебя! Оно высоко!
Ну, второй, подойди поближе, у меня есть для тебя соседний листок. Нет, чувствую по звуку, уходит. Жаль.
— Я спасу тебя, я приеду за тобой! Я скоро, подожди!
— Ааа!! Не уходи, Гойс! Не оставляй меня... Не оставляй...
Я доволен. Я буду сыт сегодня. Если, конечно, за моей едой никто не придет в течение получаса.
* * *
Рано утром в отсек генерального смотрителя парка зашли двое в костюмах городской администрации. Первый был паукентавром, приземистым шестиногим Разумным некогда широко распространенной расы, а второй — белокожим человеком со странной рыжей бородкой. По лицам вошедших генеральный смотритель понял, что случилось что-то серьезное.
— Господин Кимми, — сказал паукентавр отрывистым, гортанным голосом. — Вы в курсе, что произошло вчера вечером?
— Нет, — признался смотритель. Он и вправду ничего не знал, так как еще не смотрел отчеты подчиненных. — Змеи перелезли через стену?
— Хуже, господин смотритель, — человек подошел ближе и бросил на терминальный стол рамку с какими-то документами. — По вашей вине чуть не погибла дочь одного из сенаторов, юная Мэйт Гоогану.
— Гоогану? Который агаонец? И в чем моя вина?
— Ее чуть не сожрал один из ваших "цветочков", господин Кимми, — сказал человек. — Сейчас она находится на курсе усиленной регенерации, ее еле удалось спасти. Я думал, подобная информация должна быть вам известна.
Глаза генерального смотрителя округлились.
— Цветочков? Вы хотите сказать, исполинский дриадник? Как эта девчонка туда попала?
Вошедшие молчали. Смотритель вскочил из-за стола, его лицо побагровело.
— Как она попала туда, я спрашиваю! Негодная девчонка! На ней наверняка была синтетическая одежда. Они не понимают, что режим питания для каждого дриадника подбирается строго индивидуально, его нельзя кормить чем попало...
— Господин Кимми, — перебил его человек. — Вы же не станете отрицать, что в этом присутствует ваша вина. Ваши подчиненные обязаны следить за тем, чтобы никто из горожан не пересекал защитную стену и не находился на территории парка. К тому же, подобные случаи имели место в прошлом году.
— Мне вообще кажется возмутительной ваша реакция по поводу этого случая, — добавил паукентавр. — Из-за вас чуть не погиб Разумный, а вы печетесь о пищеварительных процессах этого чудовища.
Смотритель отошел от стола и принялся постукивать пальцами по шкафу с каким-то образцами.
— Следить обязан... Разумный, говорите, чуть не погиб... Вместо того, чтобы заниматься обвинениями в мой адрес, выделили бы лучше средства на модернизацию генераторов стены и двадцать дополнительных работников для охраны. И вообще, да что вы понимаете! Эти "чудовища", как вы выразились, старше города, старше большинства из его жителей. И они не менее разумны, чем мы с вами, или эта глупая агаонка и ее невнимательный папаша-депутат. Этот мир создавался для Цветков! Мы живем в бывшем экспериментальном мире, по недоразумению переведенному в состав жилых. И все мы — захватчики, незваные гости для них. Но, к сожалению, о существовании дриадников в городе до сих пор знают лишь единицы. Я давно выступал за скорейшее раскрытие...
— Да, но для нас все это не важно, — оборвал его паукентавр. — Администрация хочет, чтобы горожане больше не подвергались опасности. Завтра на рассмотрение сената будет вынесен вопрос о вырубке всех двадцати двух оставшихся дриадников.
Лицо генерального смотрителя исказила гримаса отчаяния, он подошел вплотную к представителям администрации и перешел на крик.
— Вы права на это не имеете! Вы вспомните! Когда Конфедерация миров включила нас в свой состав, одним из обязательных наших условий было сохранение жизни этих уникальных существ! Мы столько трудов вложили в выращивание четырех новых молодых дриадников, это наши дети, а ваша администрация... Это вопиющий факт беззакония, я обращусь к Наместникам!
— Три "цветка" живут в большой оранжерее городской академии, — возразил человек. — Скоро, как нам сказали, у них будет потомство.
— Ничего вы не понимаете! Территория бывшего леса и так сокращена в три раза! В пакте о вступлении говорилось о сохранении жизни всех дриадников в естественных условиях — то есть в лесу, а не в оранжерее! Они не просто плотоядные деревья, все "Цветки" — Разумные, а Наместникам не понравится ущемление прав столь малочисленной разумной расы, уж поверьте мне!
— Ну пусть даже ваши "цветки" и вправду разумны, — сказал паукентавр, усмехнувшись. — При чем здесь ущемление прав?
Кимми покачал головой и вернулся за стол.
— Как же вы глупы... Впрочем, таково большинство. Скажите мне, вы же не станете, к примеру, сажать сенатора Гоогану в террариум, а всех остальных из расы агаона расстреливать? И потом говорить, что мы соблюдаем право разумного вида на существование?
— Не иронизируйте, — отмахнулся паукентавр и направился к выходу. Человек пошел за ним. — Мы донесли до вашего сведения предварительное решение администрации. Также будет решаться вопрос о вашем увольнении. Ознакомьтесь с материалами, которые я принес.
Дверь за гостями закрылась. Господин Кимми остался сидеть за столом, беспомощно обхватив голову руками.
* * *
Я теперь знаю, как она выглядит. В последний раз соплеменница учуяла запах желез на моих верхних листьях и послала с северо-восточным ветром большое послание о себе.
Она еще совсем юна, ее корням нет еще и десяти лет. Сверху на ее тонком светло-зеленом стебле расположено семь нежных листовых пластинок, обращенных к свету, и всего два нижних листа, еще ни разу не использованных. На ее теле почти нет шипов, и лишь недавно моя соплеменница отрастила себе цветки. Все же жаль, что она растет так далеко от меня, если бы ее ствол находился в зоне прямой видимости, мы бы смогли общаться и при отсутствии ветра.
Позавчера я лишился одного из своих нижних листьев. Кто-то пришел и отрезал его черенок большим острым предметом. Рана на моем теле до сих пор болит, хоть сок из волокон уже перестал выделяться. Хоть я уже не в первый раз теряю часть своего организма, все равно никак не могу привыкнуть к болевым ощущениям. Но ничего. В конце концов, это и не страшно, отращу новые листья. Пища, которая мне попалась, все равно была невкусной. По крайней мере, ее оболочка, которую я почти растворил. Вообще не понимаю, куда смотрит природа — если тело организма столь неприятно на вкус, какую пользу столь бессмысленный субъект может принести миру?
Хотя польза, возможно, и есть — яду я впитал прилично. Лиана, которая еще недавно угрожала мне, теперь окончательно засохла. Это замечательно, теперь я снова полновластный хозяин своей земли.
Я отвлекся. О чем же я думал? Так, надо вспомнить. Ах да, о нашей молодой соплеменнице. Она, несомненно, прелесть. Счастье переполняет меня. Нет, я сделаю это сегодня же, лишь бы дул соответствующий ветер.
Какие-то странные звуки с северо-востока. Монотонный нудный гул. Что-то странное там творится, жаль, что я не вижу. А что, если это как-то связанно с моей соплеменницей? Может, повернуть мой фасетчатый глаз немного налево? Нет, не стоит, пусть он и дальше смотрит на восток. Ладно, не важно, в конце концов, все равно так далеко я не смогу ничего разглядеть.
— У-а, у-а, — послышался крик на юге, за ним такие же вопли, только подальше. Обезьяны. Вчера вечером небольшая стая пробежала по окрестным пальмам, но на меня так никто и не запрыгнул. Наверное, это хорошо — их пальцы слишком цепкие, и вероятность, что они свалятся на нижние листья ничтожна. Обезьяна попадалась мне всего три раза за все время, что я расту, и я бы не сказал, что это лучшее мясо, что я ел. Молочные поросята намного лучше.
Я совсем забыл про ветер! А ведь он как раз дует с юго-запада. Пора! Мои соки бегут быстрее и приливают к цветкам-катапультам, волнительное ощущение захватывает меня, я весь горю от радости и счастья. Как давно я не испытывал ничего подобного! Еще мгновение, еще немного оттянуть момент блаженства...
И вот наконец! Все пять цветков сжались и выпустили маленькие облачки желтой пыльцы. Ветер подхватил их и понес на северо-восток, к моей соплеменнице. Я расслаблен. И пусть из всех миллионов пылинок в ее сторону долетит всего ничтожная доля, я верю, что моя пыльца достигнет ее нежных цветков, и у нас будет потомство. Это будет первое потомство для нее, как прелестно. Я рад.
— А тут у вас еще один, что ли?
— Нет, тут ничего нет. Только пальмы.
— Ну не обманывайте, господин Кимми. Раз нам с ребятами сказали выполнить эту работу, то мы ее выполним, даже если вы мне не укажите расположение.
Их много, штук пять. Кто это? Новая пища? Это хорошо, после выброса пыльцы как раз не мешало бы основательно подкрепиться.
— Да вот же он, я помню, что он здесь рос.
— Точно, вот он. Осторожнее подходи, вон с той стороны.
— Вы уроды, звери, изверги! Живодеры! Вы не понимаете, что вы делаете. Он живой, он о чем-то думает сейчас!
— А по мне так фикус-фикусом.
Опять этот мерзкий жужжащий звук. Только теперь уже совсем близко. Эти прямоходящие явно что-то собираются сделать...
— Сначала листья обруби. Наискосок режь.
Боль. Жуткая, нестерпимая боль. Неужели они пришли убивать меня? За что?
Екатеринбург, июнь 2007 — январь 2009.
