Приговоренный внутри
— Преступления Тлаара-оэ-Ла столь чудовищны, что сомнений в приговоре быть не может! — воскликнул один из государственных обвинителей. — Судите сами: убито семнадцать организмов, из них шесть — дети! Таким образом, погибли тридцать четыре — вдумайтесь, тридцать четыре! — сознания, из которых двенадцать — детские! Мы не...
— Детские не считаются, — перебил его Тлаар-оэ-Ла. — Они вообще не успели сформироваться. Это не полноценные сознания.
Обвинители задохнулись от возмущения и во все глаза уставились на заключенного. Тот стоял перед ними на возвышении посреди огромного полусферического зала — большеголовый, низенький, сморщенный от постоянного воздействия защитных полей, опоясанный силовыми линиями, сжимающими тело. Часто-часто моргал влажными фасеточными глазами, криво улыбался, но держался вызывающе.
В зале сегодня не осталось ни единого свободного места, некоторым даже пришлось стоять в проходах — зрителей собралось гораздо больше, чем предусматривал протокол. Конечно, вполне предсказуемо — в прессе дело Тлаара-оэ-Ла называли едва ли не процессом века, настолько жуткими выглядели его подробности и настолько много было жертв. В том, что его приговорят к высшей мере, не сомневался совершенно никто. Обвиняемый тоже не питал никаких напрасных надежд, а его изуродованное сознание не позволяло отступить от старых привычек. И он лишь кривил тонкие белые губы, выслушивая речи обвинителей, полные тихой ярости.
— Многоуважаемая коллегия судей! — справившись с чувствами, продолжили обвинители. — Вы сами видите, что это за личность. Он убивал цинично, расчетливо, наслаждаясь страданиями каждого из сознаний. Он не сожалеет о содеянном и обязательно начнет убивать снова, как только окажется на свободе. Полагаю, сомнений быть не может — только распыление сознания может стать единственно возможным наказанием для этого преступника! Мы все сказали. Надеюсь, уважаемый суд примет во внимание все факты...
— Не сомневайтесь, Каамтал, мы учтем все доводы. Как обвинения, так и защиты, — холодно оборвала их реплику судейская коллегия. — Позицию защиты мы уже выслушали, поэтому слово предоставляется второй фазе обвиняемого разума — Тлаару-аи-Зан. Подсудимый, передайте слово второй личности.
Худощавое тело на возвышении вздрогнуло, ссутулилось еще сильнее и заговорило слабым, высоким и болезненным голосом:
— Многоуважаемые судьи, я готов выступить с последним словом.
— Подтверждаете ли вы, что являетесь именно Тлааром-аи-Зан, обратной фазой разума Тлаара?
— Подтверждаю. Доказательством могут стать данные энцефалограммы и анализ биометрических параметров голоса.
— В этом нет необходимости. Итак, что бы вы хотели сказать нам о подсудимой личности?
Тлаар-аи-Зан помолчал, слегка шевеля челюстями. В наступившей тишине, казалось, можно было услышать, как зашумела, вздувая сизые вены, кровь под молочно-белой кожей его тела, скованного светящимися линиями. Он зажмурился, увлажняя внезапно пересохшие глаза, глубоко вздохнул и начал:
— Многоуважаемый суд... Уважаемые защитники, обвинители и все, кто еще присутствует в этом зале... Я знаю, что второй я, Тлаар-оэ-Ла — преступник, что он делал страшные вещи, и я каждый раз с самого начала знал, что именно он теперь замыслил. Но я не мог ему мешать и не мог сдать его властям — он же часть меня, самое дорогое, что у меня есть. Я очень его люблю, и именно это толкнуло меня на собственное преступление.
Зал пораженно замер. Тлаар-аи-Зан помолчал немного, покосился на серый раструб распылителя, установленного чуть поодаль от центральной площадки, и продолжил, торопливо и горячо:
— Да, да, преступление! Как еще можно назвать мое горькое, позорное молчание? Я укрывал его черные замыслы — я преступник не меньший, чем вторая моя личность. Если уж оэ-Ла суждено быть уничтоженным, то развейте и меня вместе с ним. Я, Тлаар-аи-Зан, заявляю, что я — соучастник этих чудовищных преступлений, я признаю свою вину и готов быть распыленным вместе с Тлааром-оэ-Ла. Не сомневаюсь, что суд примет справедливое решение. У меня все, многоуважаемые, я закончил.
По залу пронеслась волна невнятного ропота. Арестованный замер, вытянув шею и пытаясь понять, как отнеслись к его словам, но ничего расслышать не смог и скорбно опустил большую тускло блестящую голову.
— Суд понял ваше пожелание, — кивнула судейская коллегия. Похоже, что их телом сейчас управляли оба сознания сразу. Такое случалось только тогда, когда принимались наиболее важные решения.
В этот момент заключенный снова заговорил, и голос его теперь был уверенным и грубым. Из недр разума вернулся Тлаар-оэ-Ла.
— Не слушайте этого кретина! — завопил он. — Я один все делал, я! Он тут ни при чем! А вы все сдохнете, сдохнете, сдохнете! Сгниете, разложитесь, и вас будут жрать черви! Я обещаю, я клянусь, что так и будет!
Безумную речь убийцы прервал короткий энергетический разряд, на пару мгновений пославший его в беспамятство вместе с другим сознанием. Когда арестант пришел в себя, место преступника опять заняла вторая личность. Тлаар-аи-Зан посмотрел в огромные внимательные глаза судейской коллегии и тихо, но удивительно отчетливо заговорил, и от звука его слов обвинителям захотелось выпить холодной чистой воды.
— Я вас очень прошу, я вас умоляю. — Голос заключенного сорвался. — Я умоляю вас не оставлять меня одного в этом теле. Лучше рассейте и меня тоже. Вы же знаете, что я больше нигде не достану хирургической сыворотки. То есть, для того, чтобы повреждения не заживали сразу же. Поэтому даже убить себя не смогу, благодаря нановирусам и прочим, ха... чудесам медицины. У меня нет выбора — у вас он есть. Не обрекайте меня на эту пытку. Не надо, умоляю вас.
— Мы — не Тлаар-оэ-Ла, — не отводя глаз, ответили оба судьи. — Мы не станем приговаривать невиновного к распылению. Общеизвестно, что одна фаза сознания физически не может дать показания против другой, если та не хочет этого. Поэтому признать вас соучастником мы не имеем права. Наш вердикт: приговорить личность Тлаара-оэ-Ла к казни через распыление сознания. Будет уничтожен только преступник. Привести приговор в исполнение немедленно.
Толпа загудела, заволновалась, глядя на то, как застывшего Тлаара, по-прежнему заключенного в силовые кандалы, подняли на ленту транспортера и доставили к массивному рассеивателю, который располагался почти там же, в центре зала. Безвольное тело, уже не оказывающее сопротивления, пристегнули широкими силиконовыми полосами к сильно вогнутому креслу и зафиксировали голову под излучателем. Все. Осталось только ввести код-программу и повернуть ключ.
Тлаар-аи-Зан, закрыв глаза, сквозь удары сердца слушал тоновые сигналы клавиш, на которых оператором набирался порядок символов, и считал их в уме. Один, два, три... восемнадцать, девятнадцать... Тридцать два. Это был последний. Набор знаков, безвозвратно стирающих сознание, введен, теперь — щелчок ключа... Слишком долго его что-то нет. Вот, щелкнуло. Теперь точно все.
"Прости меня, аи-Зан. Я виноват только перед тобой. Ты теперь один, но я знаю — ты справишься", — успел шепнуть ему напоследок оэ-Ла.
Сноп тонких светлых лучей ударил в голову арестанта, заставив зрителей затаить дыхание. Тлаар-аи-Зан услышал, как дико, бешено закричал в нем оэ-Ла, и закричал вместе с ним — разрывая криком остаток разума и весь мир, ставший сразу таким пустым. Тлаар-оэ-Ла уходил, таял, сгорал в жгучей агонии, и все становилось грязно-серым, плоским и бессмысленным. Вместе со второй личностью истерзанное тело теряло и все то, ради чего стоило жить. И никакая смерть не могла сравниться с происходящим.
Тлаара-аи-Зан захлестнула нестерпимая, раздирающая каждую его частицу могучая волна боли. Но неизмеримо страшнее тягостного мучения, охватившего все тело, из которого ушла личность, была одна мысль, захватившая остаток разума: Тлаара-оэ-Ла больше нет. Никогда больше его не будет рядом в трудный момент, никогда он не перехватит контроль над телом, чтобы помочь неловкому аи-Зан, никогда он уже не подскажет нужных слов, если на двойном свидании станет не о чем говорить. Никогда не выслушает мысли, которые сильнее всего волнуют, никогда не возьмет себе частицу чувств. Не с кем будет поговорить о самом сокровенном, никто не поймет тебя настолько, как второй ты. Никогда рядом не будет самого близкого друга — части собственного разума. Тлаар-аи-Зан навсегда остался один.
— Казнь окончена, — объявили судьи, чуть прикрыв глаза. — Тлаар-аи-Зан, теперь вы признаетесь единственным обладателем вашего тела. По данной причине вы переводитесь на реабилитацию в специализированный интернат для граждан с патологиями фаз разума. В зависимости от результатов пройденного курса вы, возможно, останетесь там на постоянное жительство. Вам понятно решение суда?
Арестованный ничего не ответил. Он не слышал судей. Тлаар-аи-Зан снова и снова судорожно пытался найти внутри себя хотя бы крохотную частицу оэ-Ла, хотя бы ничтожный след его мыслей... Чтобы еще хоть раз почувствовать, что кто-то еще есть в этом просторном ничтожном теле, которое стало теперь вечной тюрьмой одинокого сознания. Но тщетно. Тлаар-оэ-Ла ушел навсегда.
Ремни расстегнулись. Тлаар-аи-Зан сполз с кресла на пол, упал на колени и закричал еще безысходнее, чем тогда, когда погибал оэ-Ла. От крика почти разрывались лобные пазухи, из ушных отверстий хлынула кровь, но он ничего уже не чувствовал, кроме неутолимого, съедающего душу отчаяния. И арестант теперь ничего, кроме этого, не желал воспринимать. Реальность погибла вместе с самым близким, самым родным — вместе со вторым собой.
Судьи, обвинители и защитники, дождавшись исполнения приговора, сразу покинули зал заседаний, зрители шумно обсуждали то, что увидели, и тоже понемногу расходились. Едва оказавшись снаружи громады здания суда, Заглаам-оэ-Ках мысленно обратился ко второй своей личности:
— Ну, и что ты об этом скажешь, аи-Рал? Зачем вот они оставили этого бедолагу одного в том теле? Второй-то понятно — мерзавец, скотина, ублюдок, сам бы лично его распылил, если бы разрешили. А этот-то за что страдать должен? Понятно, что мог попытаться все рассказать полиции, но вряд ли бы у него получилось, даже если б захотел... Второй бы не позволил, это точно. Да и как, правда, почти себя самого выдашь...
— Да уж, ему теперь до глубокой старости так мучиться, — слегка помедлив, произнес Заглаам-аи-Рал. — День ото дня просыпаться и чувствовать, что один, что нет себя рядом, что мысли — только твои, никому до них нет больше дела... Я бы точно не смог так. Ну, и никто не может, все с ума сходят... Этот, наверное, тоже спятил уже. Жалко его, да. Очень. И сделать ничего с собой не сможет — нановирусы залечат моментально, хоть руки режь, хоть со шпилей прыгай, хоть мозги вышибай, хоть кислоту пей или еще какую гадость. Сволочи судьи, надо было сразу их вдвоем распылить, а тело — на органы. И другим бы помогли, и так доноров не хватает...
Три офицера подняли невесомое, словно потерявшее всю кровь, вялое тело Тлаара-аи-Зан и потащили его к прибывшему транспорту спецучреждения. Взгляд арестанта оставался безучастным. Разум его на время угас вслед за стертым сознанием, и это сейчас было спасением.
