|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"Её повсюду преследовала смерть. Жестокая и неумолимая, она являлась этой странной женщине в самых невероятных обличиях, но ни разу не застала врасплох."
Рауд Бронгардский
"Жития Аделины Отшельницы"
Глава I
Дары и проклятья
Девицу Йодис съел тролль.
Так решили в усадьбе. Некоторые остряки, пряча улыбки, шептались, что бедняга должен был отравиться в тот же час.
Судьба неразборчивого в еде чудища так и осталась неведомой. Одно не вызывает сомнений — случай этот навсегда определил русло грешной жизни племянницы съеденной Йодис, Неуклюжей Астейн.
А теперь обо всем по порядку.
В год 965 от воплощения Девы-Матери на хуторе достославного купца Ингвальда Большая Нога, поименованном в незапамятные времена Медвежья Падь, произошло два важных события.
Первое оказалось свойства печального и случилось весной, Тогда златовласая да белоликая девица Йодис, сестра Ингвальда, отправилась по какой-то ей одной ведомой нужде к Дальним Холмам. Место это славу имело дурную: старики поговаривали, будто живут там не то тролли, не то колдуны-чернокнижники. Девицу стариковские россказни не пугали: отличалась она безрассудством, упрямством и самоуверенностью.
За что и поплатилась.
Искали ее всей усадьбой не меньше недели, да без толку. После пополз слух — заманил хозяйскую дочь подгорный тролль невиданными сокровищами. Объяснение правдоподобное, ибо не только местные жители, но и заезжие торговцы знали о неумеренной любви гордой северянки к блестящим побрякушкам.
Бабушка Хервёр, мать Ингвальда-купца и красавицы Йодис, обводя колючим, что сосновая игла, взором Дальние Холмы, по словам хуторян, бросила тогда сквозь зубы: "Все к тому и шло". Никто так и не понял, что старуха имела в виду. Та же, ничего к сказанному более не добавив, подняла вязанку хвороста, и отправилась колдовать у очага. Хервёр Сказительница не была черствой или бессердечной, просто у женщин северных краёв нет времени на долгую скорбь.
Позже Хервёр после кружки медовухи говаривала, будто вовсе и не съел тролль красавицу дочь, а совсем наоборот — взял в жены. И теперь, вся в шелках и золоте, королевой ходит Йодис по подгорным чертогам. Те же, кто выражал сомнение в этих словах, сильно рисковали получить опустевшей кружкой по многодумному лбу.
Спустя девять месяцев случилось и второе событие, только уже свойства радостного: успешно разрешилась от бремени супруга Ингвальда — Гуда Прекрасноволосая. Роды проходили тяжело, будто и не помогали духи предков молодой хозяйке. Многие тогда думали — быть вдовцом хозяину Медвежьей Пади. Голова у ребенка оказалась велика, что посчитали признаком большого ума. На счет ума пришлось в последствии не раз усомниться, но вот про большую голову, причинившую матери столько страданий, девочке поминали многократно.
Одна сумасшедшая старуха, — не то чья-то дальняя родственница, не то приживалка, коих всегда водилось на хуторе превеликое множество, — сказала, что ровно в час, когда девочка была зачата, подгорный тролль сожрал Йодис, а душа ее по случаю младенцу досталась. Болтливой старухе добрые люди советовали помалкивать, но та оказалась то ли упряма, то ли глупа до чрезвычайности, а потому продолжала языком чесать. Хервёр Сказительница прослышав о гнусных речах, болтуху по всей усадьбе гоняла. "Клеветница" юркая оказалась, схоронилась в амбаре, где чуть и не околела — ночи уже холодные тогда наступили.
Унаследовав строптивый нрав Йодис, красоты ее, увы, Астейн, — так назвали ребенка, — оказалась лишена. Кто же в здравом уме станет возлагать надежды на вздорную дурнушку?
По этим ли, или по каким иным причинам, но ребенок рос в родительском небрежении, и детство провел решительно ничем не примечательное. Белокурый миловидный Хельми, старший отпрыск, всегда получал больше внимания и ласки. С ним связывались семейные чаяния, на него обращались исполненные гордости родительские взоры. Неловкая, некрасивая и молчаливая, Астейн даже не пыталась вступать в борьбу за материнскую и отцовскую любовь. Гуда Прекрасноволосая, плечи которой с годами ссутулились под тяжестью усадебного хозяйства, глядя на не в меру мечтательную девочку, все чаще хмурилась и сжимала губы, ибо не лелеяла надежд обрести в ее лице достойную помощницу. Что до редко появлявшегося в усадьбе отца, то Астейн, в лучшем случае, забавляла его медвежьей неуклюжестью. Только старая добрая бабушка Хервёр не делала между внуками разницы, поровну даря им свою любовь.
В лесу или ближней Светлой роще девочке оказывалось куда как лучше, чем на хуторе. Незримая Хозяйка Леса часто давала приют одинокой мечтательнице, охраняя детский сон. Там, на лесной опушке, среди сосен-великанов, на берегу священного ручья, окутанная сладкими ароматами чащобы, Астейн обретала саму себя. Влажный мох нередко становился ей постелью, а пение птиц — колыбельной. И не было страха ни перед дикими зверями, ни перед иными лесными жителями. Иногда девочке казалось, что деревья разговаривают с ней. Самым уголком глаз удавалось порой уловить едва заметное движение морщинистых губ, а обернется — кора и кора.
Бабушка Хервёр, а лишь с ней одной изредка разделяла Астейн радости долгих лесных прогулок, всегда говорила, что Хозяйка Леса наделила внучку тремя чудесными дарами.
Первый дар — разговаривать с лесом, распознавать его голоса. Потому и не страшно ей в сердце чащобы ни светлым днем, ни непроглядной ночью.
Второй дар — слышать и подмечать то, что сокрыто от всех прочих. Здесь, правда, подвох крылся: слишком поздно девочка поняла — не все стоит подмечать. А если уж заметила, то лучше молчи. Мало кто глазастым рад.
А третий дар, самый чудесный, — видеть места, где танцевали светлые эльфы. Бывало, прибегала она рано утром к ручью, а там, на берегу ровный круг примятой травы. Словно кто ходил здесь ночью или присел отдохнуть, да и заснул под серебряное пение прозрачной воды. Да вот только уж очень ровными те круги оказывались. А над ними — изумрудно-серебристые искорки-пылинки кружились в неспешном хороводе, оседали на землю и таяли. Показывала Хельми, приводила его за руку, но он ничего такого разглядеть не мог, хоть и всматривался в сочную траву до боли в глазах. И мама не видела, полагая дочь выдумщицей, а уж отца девочка так и вовсе спросить боялась. И только бабушка Хервёр объяснила, посоветовав никому о том более не рассказывать, что такие круги примятой травы — это место ночной пляски светлых эльфов. А Хозяйка Леса позволяет их различать только тем из людей, кого сильно полюбит.
Бабушка Хервёр даже не подозревала, что именно этот дар станет для внучки хуже любого проклятья.
Зачарованная словами Хервёр Сказительницы, прибегала она к ручью и по долгу любовалась игрой ясно-жемчужной воды. Девочка представляла, будто стоит у самого источника Прозрения, что берет начало в тайном королевстве светлых эльфов.
Долго она присматривалась к танцующим пылинкам над примятой травой, боясь подойти, но вот однажды решилась. Приключилось то в самой середине лета, ранним утром, когда не стаяла еще хрустальная роса, а роща хранила сонную ночную прохладу. Собрав волю в кулак, Астейн зажмурилась и шагнула в круг, в самую гущу серебряного хоровода. Затаила дыхание, сжалась и даже присела, а по спине холодок пробежал. Долго боялась открыть глаза, но ничего не происходило. Она ведь и сама не знала, чего ждать. Только в самых дальних тайниках души слабо мерцала надежда на что-то невероятное и всенепременно чудесное.
Глубоко вздохнув, девочка мысленно подготовилась к разочарованию, после чего распахнула глаза и огляделась. Не закричала она лишь оттого, что горло в тот же миг свело судорогой. Не было более ни священного ручья, ни Светлой рощи. Вокруг плотной стеной вздымался лес. Не тот, обычный, с длиннющими тощими соснами и неуклюже-разлапистыми елями, что рос в двух шагах от Медвежьей Пади, но и не тот, о котором рассказывала бабушка Хервёр — дикий и болотистый, где завывали чумные волки и хозяйничала владычица Оборотного мира. На неё взирал лес воистину волшебный, мерцающий медленно парящими колдовскими огоньками и благоухающий цветами невиданной красоты. И не нужно было приглядываться, чтобы увидеть исполненные удивления и недоумения лики кряжистых дубов и толстоствольных сосен. Они хмурились, возмущенно шевелили ветвями и громко переговаривались, глядя на незваную гостью.
Астейн вышла из неспешного хоровода искр-пылинок и тут же споткнулась на ровном месте. Кляня собственную неуклюжесть, она совладала с дрожью и только протянула руку к бархатным огнисто-пурпурным мясистым лепесткам ближайшего цветка, как была остановлена возмущенным криком:
— А ты что здесь делаешь, человеческое дитя?! — К испуганной девочке стремительно приближался сухопарый старик весьма благородного вида в шелковых одеждах, с изукрашенным причудливой резьбой посохом. Борода, заплетенная в толстую косу и обвязанная блестящей золотой ленточкой, упруго подпрыгивала в такт шагам. Кустистые брови незнакомца сошлись к переносице, холодные синие глаза метали ледяные молнии, а высокие скулы горели алым румянцем. Тонкие пальцы пребольно впились Астейн в плечо, и в самое ухо ворвалось грозное карканье: — не смей рвать цветы, глупая девочка! Как ты сюда вообще попала?
В голове Астейн роилось множество вопросов. Например, "куда, это сюда?" или "что это за место такое?". Вот только от липкого страха ни один из них не шел на язык. Она бессильно оглянулась на примятую траву и серебряные пылинки. Старик проследил за взглядом девочки.
Оба вскрикнули одновременно. Румянец мгновенно померк на лице загадочного жителя леса — стало оно белым и странным образом вытянулось. Вот только Астейн дела не было до переживаний старца: глаза девочки расширились от ужаса, при виде того, как стремительно меркнет и тает хоровод пылинок.
— Ты видишь? — Старик принялся трясти ее, впиваясь ногтями все сильнее. — Ты можешь их различать? Кто ты? Откуда пришла? Говори!!
Да какое там "говори"! Не до разговоров ей было: все в душе кричало — надо спешить! Едва померкнут пылинки, исчезнет проход в ее привычный мир и останется она с этим невыносимым стариком на радость глазастому лесу! Астейн и сама не знала, откуда ей это известно, но была в том абсолютно уверена.
Она извернулась юркой ящеркой и изо всех сил саданула назойливого бородача острым коленом в одно тайное место: Астейн уже давно уразумела, — старший брат-то для чего дан? — что действует этот удар безотказно. Старик глухо охнул, согнулся и отпустил истерзанное плечо. В тот же миг девочка одним прыжком влетела в центр примятой травы. Налитые кровью глаза крикуна полнились невыразимым удивлением и... страхом.
Словно вихрь закрутил ее, скрыв бормочущие деревья, порхающие огоньки и чудные цветы, а когда кружение остановилось — не было более ни полянки, ни старика. Лишь привычная Светлая Роща да любимый священный ручей.
Казалось бы этот случай навсегда должен был отвратить Астейн от леса, ан нет — остались они добрыми друзьями. О загадочном происшествии девочка никому не сказала ни слова. А почему — и сама не знала.
Когда ей шел восьмой год, а брату уже исполнилось одиннадцать, отец взял его с собой в Норхейм. По возвращении Хельми взахлеб рассказывал об этом шумном торговом городе, о грозном море и стремительных кораблях с драконьими носами да чешуйчатыми боками. А еще он сказал, будто бы дом ему не нужен, ибо, когда вырастет, обязательно станет одним из морских властителей, что ни одной ночи не проводят под крышей дома. Глаза его возбужденно блестели, а щеки огненно пламенели.
Полдня Астейн терпеливо слушала излияния Хельми, а потом волна темная и липкая поднялась из неизведанных глубин детской души. Желудок противно сжался, кровь прилила к лицу. Уперев кулачки в бока, она презрительно скривилась и заявила, что мальчик, столь похожий на белую мышь, морским властителем никогда стать не сможет.
Голубые глаза Хельми сделались холодными точно острый лед, и по-взрослому гневно сверкнули. Сжав губы в тонкую нить, уподобившись тем самым матери, он толкнул сестру. Не так чтобы сильно, но она все же упала, потому как споткнулась о кочку в земляном полу.
Отец поднялся с лавки, где мирно жевал сушеную рыбу-змею, и отвесил сыну подзатыльник. Матушка, занятая густым ароматным варевом, в тот миг смолчала, но сильно нахмурилась: Гуда Прекрасноволосая не любила, когда Ингвальд поднимал руку на детей.
Не глядя на супругу, отец ушел во двор и позвал Хельми с собой. Едва они скрылись за порогом, мать пристально посмотрела на дочь и спросила, помнит ли та про тетушку Йодис, украденную троллем.
Как можно позабыть про главную легенду семьи? Потому Гуда не стала дожидаться ответа, а сразу перешла к следующему вопросу:
— А знаешь ли ты, милая доченька, отчего это случилось?
Когда Гуда Прекрасноволосая начинала говорить столь ласково, Астейн всегда напрягалась: не слишком богатый жизненный опыт подсказывал — жди беды. А тут еще Хервёр Сказительница, до сего момента тихонько сидевшая в теплом углу, отложила рукоделье и подозрительно глянула на невестку.
— Бабушка Хервёр говорила, будто тетя была очень красива, вот тролль ее и полюбил, — осторожно отвечала девочка, понимая, что ступает по тонкому льду.
— Бабушка Хервёр не все помнит. — Мама продолжала ласково улыбаться, но бросила на свекровь быстрый едкий взгляд.
— И в каком месте старуху память подвела? — вскинулась бабушка.
— А причина, по которой тролль утащил к себе мою золовку и твою тетушку Йодис, — продолжала родительница, словно не услышав звон металла в голосе свекрови, — заключается вовсе не в ее красоте, а в чрезмерно остром языке. С тем троллем была она на язык не сдержанна, вот он осерчал, да и съел ее. Вспомни об этом, когда захочешь в следующий раз дразнить брата.
— Вот ведь дура! — Астейн так и не поняла, сказала это бабаушка на самом деле или ей только послышалось.
Вначале девочка на мать обиделась. Ведь та ясно дала понять, что не одобряет ее поведение. Она снова встала на сторону Хельми. Убежав, как всегда делала в таких случаях, в Светлую рощу, Астейн попыталась заплакать, вызвав в памяти все нанесенные родичами обиды, но слезы не шли. Этот факт привел ее в полное замешательство. Вместо слез вдруг пришло понимание: Гуда Прекрасноволосая совет дала мудрый, да вот только язык, как порой уже тогда казалось, жил своей загадочной жизнью, а потому сможет ли она этим советом воспользоваться — большой вопрос.
Важным был и другой вывод, сделанный девочкой в тот день: слово порой бьет сильнее, чем клинок, и раз уж не получается держать это оружие в ножнах, то надо научиться ловко им пользоваться.
Куда же делась тетка Йодис, так и осталось тогда загадкой, как и то, были ли повинны в ее исчезновении тролли или какие-либо иные чудесные создания. К Дальним Холмам дети бегали много раз, но никаких следов тролля не обнаружили. Это вовсе не означало, что чудища там нет — они просто плохо искали.
Хервёр проводила с внучкой времени куда больше, чем все остальные. Именно она открывала потаенные уголки удивительных миров, связанных воедино волосами Хозяйки Леса. Бабушка впускала в ее жизнь хитрых цвергов, жадных троллей, мудрых колдунов, светлых, лесных и горных эльфов и, даже, мрачных порождений Оборотного мира. Она рассказала о том, откуда всё произошло, о великой пустыне и многоглавом Змее, смерть которого дала жизнь миру, о могучих богах и таинственных обитателях Туманных Долин. Ее мудрые истории заменяли книги и готовили к будущему.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
