День, когда мой муж узнал о том, кто я, выдался пасмурный и снежный. Когда я готовила ужин и изредка поглядывала в окно, машинально отмечая хороводы снежинок у лампы фонаря и детский смех с площадки, я уже знала, что когда муж вернется, моя семейная жизнь будет окончена.
Ему сказала коллега, вне сомнения, она сделала это. Что в наше время значит спасенная жизнь? Пустяк, бытовое происшествие, не стоящее даже упоминания за воскресным обедом. Рассказать, что тебя спасла ведьма? Нет-нет, даже думать о таком стыдно. Я понимала, чем обернется для меня этот поступок и все равно его совершила. Даже ведьма имеет сострадание.
Нет во мне ни сожаления, ни раскаяния. Я всегда жила душой, поступая по совести. Шла против сестер, против отца, помогала людям, жила с человеком, которого люблю. Если смеялась, то искренне, плакала — от горя, злилась — на несправедливость. Ни один человек на этом свете не видел от меня зла. Кроме мужа. Самое страшное, что я совершила в своей жизни: долгая, продолжавшаяся пять счастливых лет, ложь.
Могла ли я, жена Охотника за нечистью, признаться в том, что могу мановением руки убить человека или разрушить целый дом? Нет. Могла ли я, зная, что ненавистное ему колдовство разрушит нашу семью, отступиться и дать этой девушке погибнуть? Нет. Конечно, я знала, что она предаст меня, что этот день станет последним. Сколько раз я представляла себе его. Знала, что рано или поздно я наткнусь на осуждающий взгляд таких родных глаз.
Да, любимый, я ведьма. Олицетворение того зла, с которым ты борешься. Ты ни секунды сомневаться не станешь, твое оружие всегда рядом, а вера в правильность своего дела незыблема. И я сгорю, как обычная нечисть, в волнах пламени, отправляясь туда, откуда родом моя сила. Будешь ли ты помнить меня, когда все закончится? Или же те фото, что висят в нашей комнате, отправятся в мой погребальный костер?
Ужин готов, я сервирую стол. Дрожат руки, слезы сами просятся на волю, но нужно держаться.
Он приходит, как обычно, тихо закрыв дверь и повесив куртку на гвоздь. С той лишь разницей, что нет больше шуток и комплиментов для меня. Стою, опустив голову, словно жду приговора.
Садится за стол и молча начинает есть. Я жадно всматриваюсь в его черты, запоминая морщинки и шрамы. Мой герой, почему ты повстречался именно мне, почему ты должен страдать от того, что я не человек?
Сажусь рядом и откусываю небольшой кусочек от хлеба. Медленно пережевываю. Просто для того, чтобы занять чем-то руки. Какая жестокая и одновременно бессмысленная пытка: ждать смерти от любимого мужчины.
— Что на десерт? — хрипло спрашивает он.
— Пирог с вишней. Достать?
Машинально достаю блюдо из холодильника и на миг отворачиваюсь от него.
А спустя пару секунд с ужасом смотрю на дуло пистолета, направленное мне в сердце. Вздрагиваю, но ставлю пирог на стол. Внимательный взгляд его темных глаз заставляет меня почувствовать страх, но еще и нежность. Как бы мне хотелось привычно обнять его, спросить, как дела на работе, поделиться новостями из университета. Поздно.
— Мне Марина рассказала.
— Я знаю.
— И не сбежала? — не верит мне.
— Как видишь, — слегка усмехаюсь.
— Зря, я ведь дал тебе шанс. Я не зверь, детка, я любил тебя. Второго шанса не дам.
— Не надо, — как же больно от его "любил".
— Хочешь умереть? Странно, не замечал за нечистью такого желания.
— Не хочу, ты прав. Но я клятву давала, помнишь? А еще раньше я давала клятву себе, что буду помогать людям.
— Вот только не нужно про добрых ведьм. Это сказка. А ты — тварь из подземного мира.
— Лучше уж я буду тварью, чем человеком. Вы неоправданно жестоки.
— К таким, как ты?
— К таким, как вы. Знаешь, сколько раз я освобождала несчастных детей из лап маньяков? Девушек от толп пьяных мужиков? Животных от зверей в обличии детей? Я насмотрелась столько, сколько не увидела бы, останься с сестрами. И мне нравилось их спасать, нравилось видеть благодарность в их глазах. И за тебя я по любви выходила, хотя и знала, чем ты зарабатываешь. Можешь меня пристрелить, если считаешь, что я заслужила. Завтрашний обед в холодильнике.
Срываюсь и отворачиваюсь к окну, где снежинки продолжают плясать в причудливом хороводе. Вижу его отражение и жду выстрела, сжавшись в комок. Ногти впиваются в ладони, кровь капает на пол.
Да стреляй уже. Не томи, родной.
— У тебя кровь, — слова звучат глухо.
* * *
Пальцы не шевелятся, я в задумчивости смотрю на руку и раздумываю, как бы справиться с блузкой. Вторая рука пристегнула к спинке кровати. Как я могла за пять лет не найти у мужа наручники?
Он сидит и смотрит на мои мучения, а затем помогает, расстегивая мелкие пуговицы.
Я позволяю татуировке выйти на поверхность кожи, обозначив мою принадлежность к Высшему Роду. Да, ты женат на принцессе. Такой шанс выпадает раз в жизни. Убьешь — станешь всемогущим.
— А я хочу быть всемогущим?
— А у тебя есть выбор?
— Ты так ничего и не поняла, девочка. Зачем? Зачем ты убила нашу любовь?
— Если бы не я, ее бы не было вовсе.
Он смотрит на меня так, словно на его глазах я убила всех, кого он любил. Словно я — сама тьма, которая вышла из ада. Так и есть, претворяться я не стану, незачем. Что с того, что я сделала за свою жизнь столько добра, сколько ни один добродетельный человек не сделал? Что с того, что я не раз спасала жизни, души и разумы? Он убежден в том, что я — зло. Смирюсь и я.
А ведь правда. Жил бы себе в радости, с девушкой хорошей. Работящей, умной и покорной.
Вот только покорности он не любил, никогда и нигде. Ценил во мне своенравность и самостоятельность, любил за то, что я могла решать. Где теперь его любовь? Нет смысла и спрашивать, осталась глубоко в сердце, поверженная и искалеченная болью ведьминого предательства.
Любимый мой, герой... Мыслимо ли ведьме называть палача героем? Мыслимо ли ловить взгляд, надеясь напоследок запомнить цвет глаз и морщинки, что собирались вокруг них, когда счастье переполняло его. Раньше его счастьем была я. Теперь, даст Бог, обретет его с другой. Не ошибись лишь, любовь моя, не терзайся более.
Звонок мобильника врывается в реальность, и я отворачиваюсь. Видеть его за таким домашним занятием невыносимо. Наверное, по работе, просят приехать завтра пораньше. Завтра... отголоски этого слова эхом звучат в голове. Завтра не наступит, для меня эта ночь будет последней. Почти в его объятиях, чудесней смерти для влюбленной ведьмы не сыскать. Только лишь сердце вырвать из груди — нет больше лекарства от моей любви. И смерть, само собой, она по пятам идет за такими, как я.
— Понял, спасибо за помощь, с меня причитается, — наконец он заканчивает разговор и идет ко мне.
Глаза не закрываю, хотя страшно, очень. Читаю приговор в его глазах и до крови закусываю губу, чтоб не закричать, не замолить о пощаде. Даже любящая ведьма умирает гордо.
Он двигается, словно во сне: медленно, неторопливо. Протягивает руку и... отстегивает наручники, а затем ставит меня на ноги.
Непонимающе смотрю на него, слезы стоят в глазах, но не проливаются.
— Все, прекрати истерику, — когда он волнуется за меня, обычно говорит очень грубо.
— Ты... ты знал? — не узнаю свой голос.
Он крепко прижимает меня к себе и утыкается носом в макушку. Шумно вздыхает и как-то надломлено отвечает:
— Конечно, знал, девочка моя, я же охотник, от меня не скроешь. Думаешь, ты такая крутая, что нечисть при виде тебя разбегается? Я всегда стою за твоей спиной, моя колдунья.
И у меня начинается истерика. Захлебываюсь, рыдаю в голос, отчаянно цепляюсь за него, дрожу. Я б рада упасть, да не дают сильные руки любимого. В голове нет ничего кроме этих прикосновений, кроме его запаха, голоса, шепчущего что-то успокаивающее.
Рассвет мы встречаем вместе, обнявшись, сидя на балконе. Бутылка вина, которую я выпила почти в одиночку, отражает полную луну. Ветер развевает мои волосы, и впервые я могу не скрывать зов, что рвется из груди. Как и всегда я таю под его взглядом, и что-то новое появляется в моем облике. Теперь я другая. Я — ведьма, я — жена охотника. Я — самая счастливая на свете.
