Детство
Аморис по прозвищу Лапочка, как авторитетно заявил главный астролог короля Аргванара (а коллеги его дружно поддержали), от природы был тихим, мягким, скромным юношей. Ничем не выдающимся.
То есть вообще — ничем.
Будь он простым селянином или даже сыном купца, ладно, ладно — сыном владетеля одного из феодов королевства Аргванар, еще куда ни шло.
Но Амориса угораздило родиться на этот негостеприимный свет под несчастливой звездой, и не полотняные пеленки, а шелка и бархат обвивали его голые розовые ножки, и не родное материнское, а чужое, хотя и вкусное молоко питало его в колыбели. Молоко Брунгильды, мускулистой, широкоплечей валькирии, о которой сложили много легенд — и как всегда, совершенно лживых и одиозных.
— Баю-баюшки-баю, — напевала хриплым низким голосом Брунни, качая "лапусика" на необъятной груди и с горечью вспоминая погибшего на войне супруга и недавно скончавшегося младенца-сына. — Не стоял бы ты в бою, не блистал мечом отважно, руки не держал...
— Неважно, — сказал в рифму король Венцарпетис. Он был еще молод, но морщины уже избороздили его высокое чело. Темные глаза, от которых не укрывалось ни малейшее движение в замке или во всем Аргванаре (а порой и в сопредельных королевствах), пронзили Брунгильду, и кормилица проглотила уже рвавшееся наружу не слишком цивильное слово.
— Все неважно, милая, кроме одного. Я вас взял, чтобы вы не просто выкормили моего единственного сына, но сделали из него настоящего воина. Короля королей. Такого, чтобы земля дрожала от его шагов, и враги заранее прятались в кустики.
— Это ежу понятно, вашество, — неприязненно сказала валькирия. — Но вы ж не думаете, что я буду заставлять его отжиматься и бегать наперегонки с лошадью вотпрямщас?
Венцарпетис нехорошо улыбнулся. От этой улыбки придворные иногда... впрочем, это к делу не относится.
— Милая моя, — прошелестел он. — Я жду одного — чтобы вы перестали голосить по-кошачьи над его королевским высочеством и занялись делом. Смените пеленки, накормите и уложите спать. Все.
-Но детям нужны колыбельные, — не веря своим ушам, сказала Брунгильда. — Они без них не засыпают.
— Детям плебеев, вы хотели сказать? — король улыбнулся еще шире. Густые неровные брови разошлись, лик прояснился, губы превратились из подковы в... губы. — А, так бы и говорили сразу.
Брунгильда стиснула зубы, чтобы не сорваться и не сделать малютку, который мирно посапывал на ее руках, сиротой. И будь что будет.
— Никаких антивоенных колыбельных. Никаких сюсюканий. Только сила воли. Только сверхчеловек. Только победитель. Вам все понятно, милая?
— Да, — деревянным голосом ответила она наконец. — Более чем. Вашество.
И король тихо удалился, растворившись в тенях замка.
Брунни утерла скупую слезинку, поцеловала малыша в нежную щечку и произнесла сакраментальное:
— Вайя кон диос.
В пять лет Аморису удалось украсть у дочки одной из фрейлин, вздорной пустышки, фарфоровую куклу. Дрожа от счастья, мальчик убежал с ней на чердак, залез в одну из крохотных темных комнатушек, заваленных хламом, и начал исследовать.
Конечно, первым делом принц снял платьице и изучил те анатомические особенности, которые, по его предположению, отличали два пола.
Не такими уж они оказались и выдающимися. Скажем прямо — скорее скучными. Неприязненно потыкав пальцем в холодную попу куклы, принц поднял ее на весу и потряс. Сильно.
Потом начал крутить конечности в разные стороны.
По недосмотру он умудрился оторвать игрушке одну ногу и одну руку, потом потянул за натуральные волосы — и голова отскочила, повиснув на тоненькой резинке.
Аморис заревел и отшвырнул куклу.
Когда он спустился, и сбившаяся с ног, взмыленная Брунни схватила его в охапку и начала трясти и целовать одновременно, на глазах принца уже не было и намека на влагу. Они были красными и совершенно сухими.
Прошло два дня.
Дочка фрейлины, Лидия, поймала его в коридоре, схватила за руку и, пользуясь превосходством в силе и возрасте, утянула в свои покои. Там она с кулаками накинулась на принца, требуя отдать похищенное и угрожая жалобами королю и маменьке.
Аморис молчал, как убитый, моргал и смотрел мимо Лидии на стенку.
Она попыталась его ударить.
И вот в этот самый миг в Аморисе, видимо, взыграла буйная кровь предков и, наложившись на уроки Брунни, сделала свое темное дело.
Стражники не успели всего на чуть-чуть: когда они вбежали в комнату, визжавшая Лидия висела на балдахине собственной кровати, как обезьянка, и орала благим матом. Аморис стоял рядом и, сжав зубы, методично охаживал ее самой большой и тяжелой подушкой-валиком.
Не смея прервать забав благородного мужа, стражники беспомощно топтались на месте. Потом одному из них пришла в голову светлая мысль позвать кормилицу.
Брунни прибежала и разразилась проклятьями и ударами. Хоть она и щадила младость питомца, Аморису досталось немало, и он, дуя на пальцы, угрюмо забился в угол, поблескивая оттуда черными непрощающими глазами.
— Стыд и позор на мою несчастную голову, — стонала валькирия, отдирая девчонку от балдахина. — Горе! Ведь если вы хотели эту дурацкую куклу, сказали бы, высочество — уж Брунни непременно бы вам ее раздобыла. А теперь — вот оно что, синяки на девице, на вас, а уж папенька что скажет...
— Ничего не скажет, — вдруг совершенно твердо и уверенно произнес принц. — Потому что никто из вас ничего ему не передаст. Такова моя королевская воля, и для верности добавлю к этому старинную формулу "эксцельсиор" [1].
Все, кто был в комнате, в ответ на это безапелляционное заявление разинули рты.
Аморис встал, отряхнул бархатные кюлоты, подошел к красной от злости Лидии, поклонился и так же твердо сказал:
— Прошу простить за причиненные неудобства, госпожа. В будущем я постараюсь избегать столь вопиюще некоролевских поступков. Стоимость вашей куклы будет вам возмещена.
И пятилетний принц повернулся на каблуках и, чеканя шаг, выплыл в коридор.
Только оказавшись в относительном уюте собственной комнаты, Аморис позволил себе лечь животом на пол, уткнуться в ковер и пожелать папеньке скорейшей и мучительной гибели. А еще он очень сильно захотел превратиться в мышь и убежать куда-нибудь в подвал, и там сидеть в окружении копченых колбас и старых сыров — спокойно.
Но звезда, как уже было сказано выше, у принца оказалась несчастливой, и потому пожелания его так и не поднялись выше первого кучерявого облачка, закрывшего в этот миг полную, добродушную луну.
[1] От лат. "все выше"
