Я открываю окно
Я открываю окно... Я всегда хотел открыть окно и посмотреть на чистый мир, на котором нет пятен от пальцев и летней пыли. Я бы хотел научиться летать. Я бы хотел... но этого не будет. У нас нет права выбора. Есть только пустые слова и короткие яркие мысли, заставляющие волосы на спине вставать дыбом. Я бы хотел открыть окно и выйти из реальности, чтобы не видеть глаз людей, чтобы не было больше снов.
Я бы хотел навсегда закрыть окно своего компьютера и больше никогда не возвращаться в сухие, статистически просчитываемые параметры виртуальной "реальности". В ней слишком много боли, заставляющей руки дрожать. Все это слишком...
Я мечтаю избавиться от стоящего в ушах звона падающих гильз: в ночной тишине он тихонько сводит меня с ума. Я мечтаю избавиться от личного номера, когда приходится его называть. Это нормальная боль. Это единственная жизнь, но я мечтаю открыть в ее теле маленькое окно от пули, чтобы струйка крови сочилась из темной глубины раны. Это просто. Нужно только открыть окно в пустоту. Навсегда.
Боли не может быть, но она есть. И пол скользкий, дыхания не хватает — скорость слишком велика. Ноги заплетаются, а черные стены коридора все вьются бесчисленным числом ломаных линий. Времени нет! И в каждом ударе сердца мне слышится убегание, течение какой-то скользкой шелковой материи, окружающей тело. Секунды бьются с почти физической болью.
— Медик! — голос срывается на крик. — В четвертый!..
Ноги предательски скользят, и я падаю, рассекая локоть о бетон, продолжая скользить по полу, оставляя за собой бурые капли. Боли нет. Боль — только химическая реакция, выплеск адреналина, подчиняющийся мне. И, несмотря на это, боль есть. Она — разрывающая душу тоска, плотный комок в горле, мешающий дышать. Она может даже убить. И именно из-за этой боли сейчас мне хочется открыть окно и навсегда уйти. В пустоту воздуха, в небо, хоть это и звучит смешно. Хоть нам это не суждено...
— Медик! — на такой скорости тело без особого труда разбивает хрупкую перегородку между отсеками, стеклянное крошево выплескивается на пол, забивая тишину позвякивающим шумом. Это так похоже на дождь, что холодные осколки в волосах кажутся упавшими с неба каплями.
Я разбил стекло, но все окна ведут только внутрь здания. Они служат вместо перегородок и стен. Это стеклянный дом с бетонными краями, о которые можно серьезно порезаться.
— Медик! — все повторяю и повторяю. — Медик!!!
Крошки стекла хрустят под подошвами, когда я вскакиваю. Движения предельно точны, но время уходит, проносится мимо темными коридорами. Его не вернуть. Сегодня мы попрощались навсегда... И это сводит сердце с ума. Надо же, я никогда больше не увижу... никогда не почувствую это тепло... никогда не. В памяти останется только номер и воспоминания о последних секундах жизни любимого человека. Ее жизни. А мне везет... опять. И за это можно убить.
Личный номер
Это — твой личный номер. Это то, что отделяет тебя от мертвых. У них нет личного номера. У них нет будущего, кроме холодной сырой земли. Думаю, смерть дала этим людям покой, но я в этом не уверен, ведь сон тоже должен дарить покой и отдых, но наши сны подчинены разуму глобального компьютера, скованы жилами проводов. В наших снах бьется сердце сухой программы, в них течет виртуальная кровь. Наши сны — только очередная подготовка перед встречей с реальностью, какой бы жестокой она ни была. И поэтому сны должны идти на пределе умственных и физических способностей. Оны должны воспитывать волю, или убить ее. Но, в конце концов, это только тусклые обучающие сны, дающие представление о реальности не больше, чем дает боль виртуальной реальности.
Выкинуть из головы.
Моя боль абсолютно реальна. Она холодной остротой лезвия засела в теле. От нее не убежать по темным коридорам базы. От нее не спасет даже медик, но я продолжаю кричать, продолжаю передвигать ноги, чувствуя биение оружия о бедро.
А еще, часть нашего оружия — мы. Наше оружие не из титана и стали. Даже не из алюминия. И оно так не совершенно. Наше оружие иногда ломается, но чаще — погибает. Оно погибает, погибает, погибает...
Сердце бухает в груди, отсчитывая граммы, литры и капли. Только для меня, для меня одного. Секунды тянутся вечность, и кажется, что каждый удар может стать последним, последним, последним...
548 номер — я. У меня нет родителей и родственников, во мне нет любви, но есть страшные сны. В моей жизни множество дверей, но ни к одной нет ключей. Моя жизнь — база. Это то, чему я служу и подчиняюсь. У меня нет Родины и правительства, нет веры и тайн, нет отца и детей. У моего рождения, как и у существования, смерти, нет определенной даты. Есть просто приказы и их исполнение. Истории нет, как нет черного и белого. Все стерто. Нет Инь и Янь, ведь завтра оружие может выйти из строя, завтра база может быть разрушена, а командование — убито. И тогда придется действовать одному. Пятьсот сорок восьмой номер — я. И это последнее, что я должен знать. Моя жизнь — продолжение тренировочных снов, продолжение виртуальной реальности. А это значит, что и цена этой жизни — не больше стоимости биомассы в пробирке... но сердце болит. Я теряю всех, кого еще помню. Свист пуль уносит их за собой... и он унес Ее... единственное существо, что было действительно дорого мне.
Вспомнить, вспомнить, вспомнить — бьется сердце — найти в голове личный номер той девушки, что так не долго была со мной. Опознать ее цвет глаз, сравнить с пластиковой карточкой личного дела, найти! Найти!! Найти!!!
Я падаю в белом свете холодных ламп. Оружие звякает по серому полу, оставляя царапины. Мимо бегут какие-то люди, тащат носилки, о чем-то тихо переговариваются, но я вижу только их серые ноги. Цвет под запретом. Цвет отвлекает от содержания, губит внимательность и сосредоточенность...
Приклад упирается в пол, дуло смотрит черной глазницей в лоб, когда большой палец уже выбирает слабину.
Щелк!
Осечка... Это безумно больно, когда тебе постоянно везет, а те, кто прикрывал тебе спину, уходят. И я сижу на полу, не чувствуя слез, не слыша голосов и выстрелов. Я — идеальное оружие, потерявшее друзей в недавней перестрелке.
Ничего особенного. Наша группа просто попала под плотный огонь автоматизированной пулеметной установки, когда мы поджидали колонну вероятного противника. На этом закончилась жизнь тех, кого я знал уже пол года. Группы никогда не формуются на больший период. Это должно исключить привязанность, дружбу, любовь. Это должно исключить смерть от оружия массового поражения, но... в любой программе есть сбои. Один из них — я — номер пятьсот сорок восемь.
За день до этого
Стеклянные коридоры базы не всегда полны холодного электрического света. По ночам они затихают, поддерживая своими прозрачными стенами тьму. По ночам иногда приходит смерть, забирает нарушивших правила и попавшихся на проступке. Смерть не жестока, она просто есть для нас. Но, ночь того стоит. Ночь — не только время тишины и покоя, но возможность для тайных встреч. Это время играть в отчаянные игры: ставить на карту жизнь, получив возможность встретиться с девушкой из соседей группы. И, если сильно повезет, можно будет еще успеть вернуться, прикинуться спящим. Такова главная тайна ночи — короткие свидания в черном лабиринте из стекла. И если вдруг подведет память, не тот поворот может стать последним.
Но я этого не боюсь. Ночь платит по всем счетам, окупает все риски. Ночь дарит такую опасную и противоестественную для стен базы привязанность.
Механический голос в динамике: "Высадка через пять минут".
А это значит, что есть время проверить оружие и снаряжение. Это время, чтобы подкинуть монетку и узнать, сопутствует ли тебе еще удача. Это — как молитва, тайный ритуал перед боем.
"Приготовиться! Высадка через тридцать секунд".
— Почему мы не чувствуем боль, но можем любить? — шепчу я.
— Что? — спрашивает сосед справа, но я уже выпрыгиваю из чрева вертолета, приминая ногами жухлую осеннюю траву.
Главный вопрос так и остается в голове — почему к войне все еще готовятся слабые живые люди? Почему боевые машины все еще уязвимы, ведь в их разработке используются новейшие технологи и прочнейшие сплавы. Машины заточены для боя. Они почти совершенны, но люди все равно побеждают их. Машинам приходится отступать, если они не берут количеством, но им не нужны ни пища, ни сон. Машины почти неутомимы, но...
Мы движемся на север, продираясь по лесу через кусты и заросли шиповника. Мы должны прибыть на место до появления вероятного противника. Задача — уничтожить транспорт любой ценой. И это — полное безумие. Почти любая нормальная боевая машина (а уж тем более ракета) справится с этой задачей играючи... Но в бой идет именно наша группа. А это значит, что так должно быть.
И я все еще думаю об этом, когда первые крупнокалиберные пули начинают срезать листья с деревьев. Я все еще в недоумении, когда идущая впереди тройка разлетается в стороны, падая замертво; когда пули разрывают стволы деревьев, с дробным стуком разнося тучи щепок. И только тут приходит понимание, что где-то спящая машина проснулась и начала свою кровавую работу. Сканеры местности подвели, а это значит, что придется принять бой. Отступление никогда не бывает успешным.
Но, все это наносное. Тело начинает действовать быстрее запоздавших мыслей. Нужно только почувствовать удобную позицию и хорошо прицелиться... Сзади 173 уже открыл огонь из-за огромного пня. Через секунду еще одного из нас не стало... Никаких эмоций. Просто вычеркнут еще один номер в списке. У мертвых нет имен, нет номеров. И это отличает их от нас.
Я чувствую плечом отдачу. И даже через стук крови в висках слышен звон падающих на землю гильз. Ночью это может свести с ума, но сейчас дарит ощущение покоя и безмятежности.
Встречный огонь затихает, и группа начинает медленно продвигаться вперед. Для машин нет смерти. Они могут только перестать выполнять свою функцию... на время. А это значит, что смерть может поджидать за углом, но поставленная задача должна быть выполнена в любом случае. И это не учебный сон. Здесь не может быть права на ошибку.
Конвой
Мы рассредоточиваемся на местности, каждый действует по обстоятельствам. Здесь пол и возраст не имеют значения. Важным остается даже не выживание перед новыми видами оружия массового поражения, а выполнение боевой задачи в установленные сроки.
Транспорт появился в точно рассчитанное время. В отличие от людей, электроника почти не ошибается, а спутники действуют безукоризненно, контролируя поверхность планеты. В бой идут люди.
В точно назначенное базой время начался бой. Транспорт, конечно же, прикрывала автоматика: машины и автоматические башенки турелей. Вывести их из строя легко, если знать уязвимые места и успеть нанести упреждающий удар.
Это легко, но только не когда пуля чиркает по плечу, откидывая тебя назад; когда местность накрывает мощным взрывом. Мне везет, кому-то — нет. И значит они умрут молча, ведь мы не чувствуем обычной боли.
Не пройдет тридцати минут, как конвой будет уничтожен. Но, машины не умеют умирать. И когда все уже будет кончено, из последнего пулемета вырвется предательская трель. И тяжелые урановые пули понесутся в нашу сторону, когда группа уже достигнет точки первоначальной высадки. Мне везет...
...но я не помню номеров. Я не помню номеров погибших... но я отлично помню Ее лицо — лицо девушки из соседней группы. Я помню его на ощупь, но от этого не становится легче. Она красивая. И нежная. Даже сейчас, когда ее кровь заливает мои руки и все вокруг. Она улыбается, а ее лицо стремительно теряет цвет.
— Спасибо, — шепчет она.
— Но я...
— Спасибо... что ты остался...
Последний вдох, последняя улыбка на губах. У нас всегда были чувства. И с нами всегда останется боль. Та самая боль, которую трудно перевести на язык цифр.
...Я падаю в белом свете холодных ламп. Оружие звякает по серому полу, оставляя царапины. Мимо бегут какие-то люди, тащат носилки, о чем-то тихо переговариваются, но я вижу только их серые ноги.
Я открываю окно... Я всегда хотел посмотреть на чистый мир, на котором нет пятен от пальцев и летней пыли. Приклад упирается в пол, дуло смотрит черной глазницей в лоб, а большой палец уже выбирает слабину. Это безумно больно — когда всегда везет, когда пули пролетают мимо, а осколки даже не цепляют броню. Думаю, мне удастся избавиться от стоящего в ушах звона падающих гильз.
Скорость слишком велика... а цена этой жизни — не больше стоимости биомассы в пробирке, плюс феноменальная удача — то, чего никогда не было у машин. То, что скоро будет у нас всех...
...Щелк! Осечка...
7 декабря 2006 года
Поддержать автора!
