КРАСНОЕ НА БЕЛОМ
Белый потолок. Белые стены. Белые простыни. Стерильность. Чистота. Покой.
Тихо гудят приборы, подключённые ко мне. Отщёлкивают уже неровный пульс. Тоска...
Тоска умирающего.
Сколько мне осталось? День, два, несколько часов. Не всё ли равно? Всё равно ничего не изменишь. Жаль, запрещена у нас эвтаназия. А в Бельгию не попасть — некогда уже, да и никак. Скоро уже. Скоро.
Как там месяц назад мне врач говорил? "Слишком поздно, нужно было обращаться пять лет назад. Тогда при оперативном вмешательстве с вероятностью 70% мы могли бы Вас спасти. Сейчас же даже с пульмонэктомией в комплексе с полихимиотерапией в лучшем случае можно продлить Вам жизнь на семь недель". Что ж, вперёд, сказал я ему тогда. Надежда умирает последней. А вдруг в это время изобретут уникальное лекарство от рака лёгких? "Только одно условие, — сказал я, ложась в стационар, в "досрочный морг", как у нас называли за глаза, — родных не оповещайте".
Чёрт, опять плечо заныло. Ворочается опухоль, давит, бурчит, плюётся кровью, смеётся кашлем, не даёт дышать. Не торопись, родная, недолго тебе надо мной смеяться осталось. Вместе сдохнем. И очень скоро.
Что-то живенько я для человека, стоящего на пороге смерти, думаю. Помолиться, что ли? А толку? Как я молился, когда у меня бронхи в узел скручивало и кашель валил на землю! "Господи! Пусть я выживу сейчас, — лишь это удавалось тогда протолкнуть с розовой пеной и красной слизью изо рта. — Мне ещё родных тащить и тащить из бедности". Выживал я тогда. И вновь — работа, кровь на губах, убившие меня сигареты. Надоел я Богу. И в самом деле, сколько можно ныть?
Хорошо, медицинская страховка действует. А то подыхал бы где-нибудь сейчас под забором. Может, так было бы и лучше. Во всяком случае, быстрее... Зря я на лечение согласился. Больничная палата стала для меня вечной Голгофой...
... Вновь очнулся. Зачем? Господи или Сатана, да заберите же меня с этого света! Надоело.
Эти глаза матери, полные скорби, любви и гнева, когда она навестила меня (когда?) (кто сказал?) (почудилось?). И святой отец, прикладывающий крест к моим губам. И младший брат, рыдающий как ребёнок. Звуки, чувства, запахи, слова... Кашель, озноб, боль, кровь, трубка во рту, пункции, пальцы как барабанные палочки, "...овсяноклеточный рак... медиастинит... гастростома".
Умираю. Странно, нет печали и жалости к самому себе. Уже нет. Потому как... Да-да, именно — слишком поздно. Устал надеяться на чудо, на неожиданное исцеление, вмешательство высших сил. Свыкся.
Всё, что мне осталось — видения и бред, воспоминания и ожидание конца. Молился поначалу, каялся, пытался вспомнить все грехи. А после операции и это прошло. Слишком поздно.
Что оставил я после себя? И это вспоминал, клал на чаши весов добро и зло, но разве всё вспомнишь?
Свидание с родными принесло лишь боль, горечь и вину за то, что умираю так рано. Свидание с прошлым состояло из горячечного бреда, который могли утихомирить лишь воспоминания о ней.
Милая моя родная Леночка, вот когда пришла пора собирать камни. "Ты слишком много куришь", — говорила ты мне тогда. И — кто знает? — может, не будь той нелепой случайности, послушал бы я тебя, бросил курить не оказался бы здесь.
Хорошо, хватило у меня здравого смысла задавить желание послать весточку, что, мол, приди, простимся. Не хочу, чтобы ты видела меня таким — бледным, с синяками под глазами, с выпавшими волосами и шелушащейся кожей. Ещё еле живой человек, пока живой труп... Пусть в памяти твоей я так и останусь красивым высоким мужчиной с приятной улыбкой, с любовью в глазах, всегда возникающей на лице при встрече с тобой, при мысли о тебе.
Нелепая случайность... Как часто возникают они у нас, как больно ранят, как сильно меняют судьбу.
Мы любили, правда? Я люблю тебя до сих пор. А ты? Знаю, что тоже, и тоже страдаешь, что не вместе. Но слишком велика обида. Да, нелепо получилось. Ты ведь девушка принципиальная и гордая, такое не прощаешь. Надо же было тогда так напиться...
Но хватит. Виноват я перед тобой, Леночка. Простишь ли ты меня ПОСЛЕ?.. Конечно, простишь. Узнай ты обо мне теперешнем, уверен, примчалась бы даже ночью. Слишком мы любим друг друга, чтобы... Нет, без всяких "чтобы". Знаю, что и работу бросила бы на те несколько дней, которые остались мне на этом свете. И мы смотрели бы друг на друга и разговаривали глазами. Плакали, вспоминали и каялись. Знаю, что так и могло быть. Потому и запретил говорить тебе. Будь счастлива, пока я жив. Надеюсь, будешь счастлива, когда меня не станет.
Воспоминания, впечатления, мечты... Как жжёте вы мой воспалённый и без вас мозг. Словно тлеет внутри меня окурок. А в груди кусок льда застрял. Уцепился в плоть острыми краями льдинок, и каждый глоток воздуха колышет его, и царапает он, и печёт, кха-кха-кха. Давишь его кашлем, а он рвёт и рвёт остатки бронхов.
Палата зыбкая, текучая, белый цвет больно бьёт по глазам, медсестра вновь вытирает тряпкой с клеёнки кровавые ошмётки меня. Когда уже я "кончусь"? Невыносимо... печёт, гудит печка, бьёт колокол по ушам, а о раны на груди чешет когти кот-садист.
О. А ты кто такая? Лена?!! Нет, почудилось. Господи, галлюцинации начались. Нет, просто — НАЧАЛОСЬ! Я умираю. Страшно. И хорошо. Отмучился. Слезами горю не поможешь, выплакал уже своё, накричался вдоволь "За что?". Всё тлен.
Вот опять. Девушка в красном платье, кто ты такая? Плод фантазии? Горячечный бред? Агония? Надо же, какая буйная и интересная, оказывается, у меня фантазия. Была.
Девушка, а девушка, а что у тебя в руке зыбкое такое? Уж больно на косу смахивает. Ты — смерть моя, что ли? Ха-ха-ха, кха-кха-кха.
— Да, Сергей, я твоя Смерть, — неожиданно ответила она на мои мысли. Это оказалось настолько необычно (галлюцинация заговорила?), что на некоторое время я оторопел, попытался разобраться в своих ощущениях и действительности окружающего. Да нет же, точно видение — вот и палата, и приборы слышно, и резко выделяются пятна крови на белой простыне. И вот она — девушка в красном на фоне белой стены. Тоже красное на белом. Бред, бред, однозначно бред. Ассоциативная фантазия, вызванная агонией.
— Вам, людям, всегда нравится искать в окружающем рациональное, — девушка присела на стул рядом с кроватью. Зыбкая "коса" меняла цвет с золотистого на бирюзу. — Но когда приходит Время, а с ним и я, ваша рациональность заканчивается.
Философствующая Смерть (не старуха, а девушка, причём симпатичная) — это оригинально. Во всяком случае, я такого даже в мыслях не мог представить. Ладно, пусть будет так. Хочешь поиграть? Подискутируем о смысле жизни? Расскажешь мне что-нибудь запредельное? Покажешь мне всю мою жизнь?
— Можно и это, — согласилась девушка-Смерть. Интересно у неё выходит: слышать мысли, а отвечать словами. — Я могу исполнить любое твоё желание. Не материальное. Духовное.
— Вот даже как, — удивился я. — Прям как в старину "последнее желание" у казнимых.
— Конечно, — пожала плечами девушка, — с людьми — Проводниками Душ — мы часто общаемся. Они и переняли наши правила.
— "Мы"?
— А ты думаешь, я сидела бы тут с тобой и готовила к Переходу, будь я одна? Пусть Время и наш хозяин, но одновременно находиться в тысяче мест я одна не смогла бы, несмотря на темпоральные "сдвиги" и "остановки". Появилась бы в нужное мгновение, обрезала тебе пуповину и направилась к следующему, — она показала на что-то над моей головой. Я проследил её взгляд и обомлел — прямо от макушки тянулась куда-то вверх ниточка неопределённого цвета. Взглянул на Смерть вновь и изумился ещё больше — у неё тоже была "пуповина", правда, радужнее, "весомей". — Но последнее желание — право каждого, данное самим Хозяином. Потому нас, тех, кого ты называешь "Смерть", много.
Интересные ассоциации у меня возникают. Жаль, что слишком поздно. Глядишь, писателем с такой фантазией стал бы, сочинял бы фантастику... Слишком много "бы". Интересно, как долго будет длиться это видение? До самой смерти? Ха-кха-ха-кха. Больно-то как! Сейчас пройдёт...сейчас. Кха! Кха!! Зыбко всё. Когда конец? Слышишь, Смерть, когда ты меня заберёшь?
— Скоро, — девушка и не думала исчезать. Странно, калейдоскоп жутких видений, мучавших меня который день, не проявлялся, а девушка-Смерть (почти материальная!) даже не поблекла. — Я не вправе добавлять или сокращать отведённый тебе срок. Я вправе...
— Да. Знаю. Исполнить моё единственное желание. Слушай, Смерть, почему меня не покидает мысль, что ты просто человек, решивший садистски пошутить над умирающим?
— Все мы когда-то были людьми, — прошептала Смерть. Тут я вспомнил, что до сих пор разговариваю с этой девушкой мыслями. Или она телепатка, или... Хм. А девушка, кажется, переживает какую-то внутреннюю давнишнюю боль — даже глаза, смотри ты, на мокром месте! Да, слишком эта Смерть отличается от общепринятого представления о ней.
О! Медсестра! Сейчас она увидит незнакомку и выставит её за дверь. Но медсестра совсем не обратила внимания на постороннюю в палате, сверилась с приборами, что-то записала в журнал. А потом села на тот же стул, на котором примостилась Смерть, глянула мне в глаза. Жутковатое это было зрелище — сквозь белый халат медсестры просвечивало красное платье Смерти, а у вполне материальной девушки, казалось, было две головы. Наверное, невольный страх как-то отразился в моём взгляде, и медсестра, заметив, трактовала его по-своему.
— Сергей, — хрипло сказала она. Запнулась, не зная, как продолжить. Какие слова нужны почти умершему? Знающему, что стоит на самом Пороге. И назад дороги нет. Медсестра всхлипнула, встала, прошептала "Прости" — и почти бегом вышла из палаты.
Смерть посмотрела на меня, печально улыбнулась. Да, она не заставляла думать о себе как о действительности. Она всё понимала. За свою долгую жизнь (?) девушка привыкла ко всему и не удивлялась моей реакции. Вот ведь как — я выдумываю её саму, её внешность (кстати, откуда, никто на неё не похож!), действия и поведение, но вот какое придумать ей прошлое?.. Странно, а вот этого не получается. Молодая рабыня, погибшая при набеге ордынцев? Принцесса — жертва мора? Или попавшая в авиакатастрофу туристка?
— Не гадай, всё равно не получится, — отвернулась Смерть. И действительно, если уж принять, что всё происходящее вокруг выдумывает мой умирающий мозг, то вот придумать прошлое девушки не удавалось совершенно.
Так и мать его итить! Есть же пределы воображению?
Последнее желание, говоришь? А почему бы и нет? Сыграю я в твою (свою) игру. Последнюю в этой жизни. Вот что бы я пожелал, будь у меня такая возможность?
Мир во всём мире?
— Такое желание я не могу исполнить, — тут же отозвалась девушка. — Желание должно касаться только тебя.
Ах да, конечно. Какие мы эгоисты! Да и в самом деле, если бы такое желание было возможно исполнить, на планете давно не было бы уже войн.
Достаток в семье?
— Я не могу исполнить материальное желание.
Ну и зануда ты, Смерть. А, скажем, удачи в делах младшему брату? Ой, опять не попал... только себе ж. Ну, излечить рак ты не сможешь? Опять неправильно. Духовное нужно. Смерть, ну подскажи.
— Многие желают одного — "увидеть" жизнь заново. То есть пережить всю жизнь, изменяя её, наблюдая, как она могла бы пройти, не сверши они ошибок. Правда, при этом желании можно быть лишь наблюдателем, да и длится оно совсем недолго. Я не буду рассказывать тебе, что такое "точка времени" и "темпоральный антисдвиг". Поверь, ты мало что поймёшь из сказанного. Но — это возможно.
Попробовать, что ли? А толку? Всё равно умру не через час, так через два-три виртуальных дня. Наблюдать, "что было бы, если...", и в то же время знать, что это никогда не произойдёт, мучиться этим и ждать того мгновения, когда этот чудесный сон закончится, и всё равно придётся умирать на забрызганной кровью кровати... Воистину, ожидание смерти хуже самой Смерти. Тем более такой симпатичной Смерти.
Попрощаться с любимыми? Это возможно?
— Да. Елена увидит тебя во сне. Там и сможешь с ней проститься. К сожалению, сейчас она не спит, но осуществить задуманное тобой не сложно.
Нет, пустое. Я безумно люблю тебя, Леночка, но моё "прости и прощай" уже лежит в комоде у мамы письмом в конверте со строгим "вскрыть после...". И ничего нового добавить к пятилистовому посланию души с того света я не смогу.
Вот ведь как получается. Оказывается, всё, что мог сделать, уже сделал. Что должен был сказать — сказал... Смерть, а мир ты можешь мне показать? То, что хотел увидеть, где хотел побывать.
— Нет, только туда смогу отвести, где ты уже был; только то показать, что уже видел.
— Но ведь ты видела больше.
— Это ТВОЁ желание. И твоя память, — девушка опять стала грустной. Видать, худо ей было ДО...
Что же. Моё — так моё. А что, заманчиво. И где бы побывать? Чёрное море летом, пустынный пляж и мы с Леной одни... Закат на Алтае, безумно-красивые краски неба... Опушка леса у бабушки в деревне с водяной мельницей и стуком дятла...
Нет, это должно быть не просто воспоминание, это должно быть Чувство.
Красные капли на белой простыне... Что-то они мне напоминают. Постой, как же давно я не испытывал этого светлого и радостного чувства.
Счастье.
В первый раз я испытал то, что потом у меня ассоциировалось со словом "счастье", очень и очень давно.
Зима. Мороз. Снег. Вечереет. И я, малыш ещё, гостивший у бабушки, тогда в первый и единственный в жизни раз увидел их — птиц с красной грудкой. Снегирей. Мы сидели с мамой на корточках, не шевелясь, боясь спугнуть, и смотрели, смотрели на это чудо. Теперь я знаю, что ничего особенного в этом нет — красные птицы на белом снегу, но Чувство счастья так и осталось навсегда. А вот снегирей больше никогда в жизни я не видел.
Можно?
Смерть посмотрела на меня долгим взглядом. Печаль была в её глазах. Даже не печаль — тоска. Такая же, как и у меня. Грустно вздохнув, она кивнула головой и...
Белый снег. Тишина. Солнце спускается за деревья. А передо мной, всего в каких-то двадцати метрах, в снегу копошатся птицы с красной грудкой. Я вздохнул глубоко-глубоко, и не согнул меня пополам кашель, не зашевелилась в груди опухоль-убийца, и не прошлись наждаком по бронхам края льдинки под сердцем. Морозный воздух опалил лёгкие, мягкой опьяняющей волной смыл тяжесть больницы и защекотал кожу.
Снегири чирикали, прыгали по снегу и друг через друга, играя в чехарду, косились на меня бусинками глаз, веселились.
А мне стало так легко и радостно, что я чуть не засмеялся в голос. Счастье, это пьянящее давно забытое чувство, словно извиняясь за долгую отлучку, волнами накатывало на меня. Ушло куда-то гнетущее волнение перед Концом. И не так страшна была уже смерть как таковая. Кстати, Смерть. Где она? Хочу поблагодарить за неожиданный подарок.
Ага, вон. Что это с ней? Стоит, прислонившись к дереву, гладит его и... плачет? Смерть — и плачет? Как необычно. Как... нереально. Кем же ты была, девушка? Неужели в тебе сохранились чувства той ещё жизни... ещё Жизни?
Что за больное воображение у меня? Нет, такого придумать я не смог бы. Тогда получается, что...
Смерть обернулась ко мне, почувствовав взгляд. Тоска билась у неё в глазах, рука нежно гладила заледеневшую ветку. Отвернулась, рывком вытерла слёзы. Моё счастье, смывшее всю грязь последних лет жизни, словно расплескалось по земле. Я чувствовал себя мыльным пузырём, пустым для новых чувств, желаний и поступков.
— Слишком долго я живу чужими воспоминаниями, — прошептала Смерть. — Нужно было сделать тогда правильный выбор. Как я хочу Жить! Я должна перерезать сейчас одну пуповину. Время пришло.
А мне было теперь всё равно. Я был чист. Как там говорят — "полностью стерилен". Если сейчас должна оборваться моя жизнь, пусть это произойдёт поскорее. Пока не ушло это чувство.
— Я не могу так больше, — простонала Смерть, взмахнула косой и... перерезала свою "пуповину". Улыбка облегчения, вспышка, удар грома.
Снегири дружно взмыли в воздух, испуганно чирикая.
Я ошарашено смотрел на то место, где была Смерть. Как это возможно? Что случилось? Я уже умер?
Налетел порыв ветра, и я понял, насколько замёрз. Конечно, ведь больничная пижама мало спасает от двадцатиградусного мороза, а тоненькие носки вряд ли удерживают достаточно тепла. Если я умер, то почему чувствую холод? Это и есть мой персональный ад?
Я оглянулся. Если не ошибаюсь, то... да, он был там. Тёмным силуэтом на темнеющем небе выделялся бревенчатый домик. Овин, гумно, сарай, коровник. Где-то недалеко должна быть водяная мельница.
А рядом с домом... тоже силуэт, но его-то я ни с чьим не спутаю.
Лена. Неужели и ты тоже?..
Или это и есть наше с тобой прощание?
Об этом я узнаю, когда дойду до тебя. Триста метров по снегу в одних носках. Это не страшно. Только не исчезай, любимая, мне многое нужно тебе сказать.
Я иду, любимая!
Уже иду.
