Любовь без резиновых изделий или Дао Утренней Росы

Возвращаясь в Циндао, я неотрывно смотрела в окно, из всех сил стараясь усмирить бушевавшую внутри меня ярость. На все попытки Ивана завести разговор не отзывалась и, в конце концов, отбила ему охоту к этому занятию. Вот ведь — в Москве живет с самого детства, учился в нашей школе, в нашем университете, женат на нашей умнице-красавице — а здесь, в Китае, быстренько стал еще одним из тех »Кто-Тут-Решает». Они, кажется, все тут понимают, что нам, некитайцам, нужно знать, а без чего мы перебьемся.

А еще с нами — со мной и моим мужем — на рыбалку ездил, паразит! И, главное, зачем ему понадобился этот спектакль? Ему, что, профессор щепотку чая отсыпал?

В беседке «Сада цветов» я размякла; все, что там происходило, никакого протеста у меня не вызывало, но, когда профессорский сад остался позади, тут же сообразила, что меня просто развели.

А если Иван скажет, что самое интересное предстоит завтра; что сегодня была только вступительная беседа, а разговор по существу вопроса впереди, тогда соглашаться? Но, »завтра» — это последний мой день в Китае! Прожив почти две недели на Желтом море, в курортном раю, я и на пляже не бывала толком! По возвращении в Москву, мне никто не даст ни дня отдыха, а до отпуска еще пахать два месяца. И сувениры еще не куплены. Нет, пропади они пропадом эти китайские секреты — завтра буду отдыхать.

Слава и Володя, уже накупили, наверное, полные карманы секретов и спокойно себе пьянствуют. Эх! Надо было мне около этих умных людей держаться.

До вчерашнего дня я добросовестнейшим образом обучалась на семинаре по Китайской фитотерапии, на который и прилетела в Циндао. Еще бы мне не стараться — отдых всей семьей на море был принесен в жертву этой дорогостоящей поездке. Мы с мужем решили, что повышение моей квалификации врача традиционной медицины в Китае того стоит.

Но вчера вечером, когда мы — Слава, Володя и я — отмечали окончание семинара, моя уверенность в том, что эта идея себя оправдала, рухнула. Мужики продавливали тему о том, что наши улыбчивые преподаватели-китайцы втюхали нам за наши кровные денежки, причем немалые, только вершки, а корешки оставили себе. Слава и Володя были калачи тертые, вдвоем владели в Питере Центром Китайской традиционной медицины, их мнению можно доверять.

— Никогда мы не получим тех результатов, что они выдают здесь, в Китае. И я назову вам, Настя, причины: во-первых, они секретят настоящие рецепты; во-вторых, трава, которую они нам подсовывают — это типичное китайское фуфло, — горячился Слава.

— Нужна персональная материальная заинтересованность. Настя, — обратился ко мне Володя, — вы же с нашим переводчиком Иваном хорошо знакомы; поговорите с ним, скажите, что мы готовы проплатить дополнительную информацию. Он тут свой, его знаменитого деда все китайские травники уважают. Пусть сведет нас со знающим человечком. И еще — надо бы договориться с кем-нибудь об эксклюзивных поставках трав.

Иван, к которому я тут же обратилась, насупился и довольно резко заявил: ничего из того, о чем мы просим, он делать не будет.

Мужики ринулись к переводчику другой российской группы врачей, к маленькому, верткому местному китайцу Ли, «китайчонку Ли», как мы его называли. Он пришел к Ивану и, кивая в нашу сторону, что-то долго и сердито говорил ему по-китайски. Может быть, то, что »сердито», мне и показалось — я никогда не могла понять, где кончаются особенности китайской артикуляции, а где у них начинается ругань.

Иван сказал только, что Ли тоже отказался нам помогать.

Одно слово повторялось часто, и, как мне показалось, особенно напористо в экспрессивной тираде китайчонка Ли — слово «гвайло». Я попыталась выяснить у Ивана, что же оно означает, тот помялся и сказал как-то неубедительно: «европеец».

Слава с Володей сдаваться не собирались и заявили, что сегодня же найдут того, кто возьмется за решение нашего вопроса. И они нашли. Кто-то из местных, владеющий русским, согласился за полторы тысячи долларов исполнить роль посредника. И по штуке баксов с носа мы должны были отдать самому «спецу». Получался довольно грустный расклад — у меня оставалось ровно полторы тысячи долларов — сие означало, что о сувенирах, долго и любовно присматриваемых мною, можно было забыть. И от резной шкатулки с выдвигающимися ящичками, и от пушистых халатов! Но, «первым делом — самолеты», я согласилась.

Когда я сообщила Ивану, что завтра мы едем на охоту за китайскими фито-секретами, он неожиданно эмоционально для своего сангвинического темперамента стал отговаривать меня от этой, как он сказал, авантюры. Не убедив, он вскоре явился с альтернативным предложением — он завтра отвезет меня к одному из самых знаменитых фитотерапевтов Китая, профессору Хэ. Этот восьмидесятилетний человек, имеющий в среде врачей-традиционалистов Китая негласный статус Учителя, был старинным другом Иванова деда, погибшего во времена «культурной революции». Каким-то непостижимым образом, окопавшись в отдаленной деревне, профессор Хэ, этот травник-даос, выжил тогда, потеряв, правда, свою семью. Последние годы он читал лекции в одном из центров Китайской народной медицины, что каждый раз переживалось местными специалистами по традиционной медицине как важное событие. «Лучше него вам никто не поможет разобраться с тонкостями траволечения» — в словах Ивана был резон. Мало того, мне это почти ничего не должно было стоить.

— Преподнести небольшой сувенир все же нужно — восточная вежливость требует, — сказал Иван.

Этот аргумент экономического свойства окончательно сподвиг меня на акт оппортунизма — я сообщила ребятам, что у меня изменились планы, и полторы штуки баксов на посредника им придется отстегивать вдвоем.

Небольшой пакетик чая, который Иван посоветовал мне купить в качестве жеста вежливости, стоил около пятисот долларов. «Но все же, пятьсот — это в три раза меньше, чем тысяча пятьсот» — эта мысль утешала меня по пути к »Саду цветов», при котором на особом положении проживал профессор.

Я приехала в Китай впервые, а страны не видела, не встречала настоящей восточной экзотики. Туристические этно-примочки в расчет не брались. Прямым рейсом прилетев в Циндао, я так и не сумела выбраться за его пределы. А Циндао, если бы не иероглифы вывесок и реклам, вполне можно было принять за красивый европейский город.

Теперь мы ехали по дороге, пролегавшей между рисовых полей. Нам встречались, как самого современного дизайна автомобили, так и повозки, запряженные волами, крестьяне перевозящие поклажу на ослах. Еще бы узнать, как выглядит настоящая китайская деревня, и общеознакомительную программу-минимум, можно считать выполненной. Мы проезжали деревни, но никаких изогнутых крыш, никакой другой китайской специфики там не наблюдалось — обычные дома, сложенные из серого кирпича, под обычными черепичными крышами.

Зато в благоухающем саду профессора Хэ местной экзотики оказалось даже с избытком. Резное дерево беседки, с самым что ни на есть китайским драконом над входом. Я сидела на низенькой скамеечке, пьянея от ароматов магнолий, орхидей, роз, азалий. Неземной красоты молодая китаянка в роскошном этническом одеянии подносила нам чай в чашках из тончайшего фарфора. Интересно, кем она приходится профессору? Неужели...? Сам хозяин с неменяющимся выражением благости на лице выглядел так, как и должен был, по моему мнению, выглядеть китайский мудрец. Он охотно показывал нам свои владения, одинаково воодушевленно высказывался о красоте и редких экзотических растений, и обычных трав, которые в другом месте назывались бы сорняками. Не скупился он и на философские этюды, поясняющие понятие »Дао». Все бы ничего, только у меня и в мыслях не было познавать Дао. У моего визита была конкретная цель, а я не приближалась к ней ни на шаг. Я несколько раз напоминала Ивану о том, зачем мы сюда приехали, он кивал, что-то говорил Учителю, после чего тот выдавал следующую порцию поэтичных философем. Этим наше общение с профессором Хэ было исчерпано.

До отеля мы с Иваном доехали молча; продолжения банкета в «Саду цветов», похоже, не намечалось. Славы и Володи не было в их номере — скорее всего, они обмывали свои сегодняшние трофеи. Делиться ими со мной питерцы, ясное дело, не будут. У меня был одноместный номер — единственная роскошь, которую я тут себе позволила, но сегодня мне не хотелось забиваться в свою берлогу. «Присоединюсь к мужикам» — решила я и стала звонить им на мобильные; но абоненты не отвечали.

В дверь моего номера постучал Иван, он был явно взволнован, по-моему, даже бледен, если так можно сказать о представителе желтой расы. Он разыскивал Славика и Володю. Тревожные мысли стали закрадываться мне в голову. Никто ведь не знает, что за посредника нашли ребята. У них водились деньги, что не было особенным секретом: они сиживали в европейских ресторанах, а здесь это дорогое удовольствие. Я решила войти в интернет и выяснить значение слова «гвайло», которое с таким особенным напором выговаривал «китайчонок Ли».

Относилось это понятие, как выяснилось, ко всем представителям белой расы, добывающим тем или иным способом сокровенные знания китайцев. По легенде знания были получены от Священного Дракона еще до схождения первых китайцев с Небес, и никому кроме китайцев не предназначались. Гвайло можно было обмануть, даже убить при необходимости, Небо ничего не имело против. Главное — не отдавать секретов кому попало. И в какой степени эти представления сохранились до настоящего времени?

Мне вдруг подумалось, что в нашем разговоре с профессором из-за своей нацеленности на конкретный результат я пропустила много важного. И, возможно, это важное имеет отношение к тому, что у наших мужиков не все сложилось сегодня.

Какой он, знаменитый доктор Хэ-Ляо?

Во-первых — радостный. Он показал мне репродукцию известной почти каждому китайцу картины »Дегустаторы уксуса». Будда, Конфуций и Лао-цзы обмакивают пальцы в сосуд с уксусом и пробуют его на вкус. Уксус при этом символизирует земную жизнь. Конфуций и Будда морщатся — им обоим не нравится эта людская тягомотина. Лао-цзы, улыбаясь, причмокивает от удовольствия — он принимает жизнь и самих людей без претензий к их несовершенствам, с радостью. Вот с кого бы надо было писать Лао-цзы, если бы картину пришлось переписывать заново — с профессора Хэ.

Во-вторых — любящий все, что его окружает. Любовь Учителя была особенного свойства. Не к кому-то или чему-то. Любовь вообще. Он и меня, которую видел в первый и, скорее всего, в последний раз, тоже любил. Пока видел.

Можно даже не сомневаться в том, что, исчезнув из его поля зрения, я тут же исчезла из его любви, и вообще из его памяти. Потому-то я и почувствовала себя обманутой, стоило отъехать от ворот, ведущих в волшебный сад дядюшки Хэ.

Когда он в разговоре цитировал Чжуан-цзы, это казалось обычным восточным украшательством речи, сейчас я в этом усомнилась. Я «поставила на воспроизведение» внутренний «диктофон», натренированный на запоминание достаточно больших кусков текста:

«Противоречивые суждения о вещах друг друга поддерживают, а если они перестают поддерживать друг друга, следует привести их к равновесию на весах Небес».

Я восстановила контекст, в котором это было сказано: суждения «белых» людей должны отличаться от суждений «желтых» — вот, что это означало. Мы — разные. И не нужно этого нарушать. Хотя и о пересечении суждений он тоже упоминал, но это место из его речей сейчас ускользало от меня.

Еще профессор говорил, что, изучая растения, не нужно слишком рассчитывать на свой ум. А, еще: те знания, которые ищут врачи-фитотерапевты, нельзя получить в готовом виде, и нельзя получить их быстро. Знания влияют на человека, человек влияет на знания.

Я вдруг вспомнила об одной старушке, которая приезжала откуда-то из глубинки и торговала лечебными травами на Черемушкинском рынке. Качество ее травы специалисты уже оценили и передавали эту явку из уст в уста.

— Вон тот Иван-чай по утренней росе собранный, а тот — закатный. В этой кучке лист березовый, что я до Троицы собрала, а, который здесь, сразу опосля Иванова дня, — говорила она, радостно улыбаясь всеми своими морщинками.

— Бабушка, а разве что-то существенно меняется от того, утром, по росе собирать травы или, например, днем? — спросила я у нее.

— Что ты, милая! Это же совсем разное дело. Вот встань до петухов, походи по лужку, помочи ножки по росе, сама, касатка, все и поймешь. Только быстро-то не выйдет, не жди быстрого. А то вы, нонишние, скорые больно.

— А почему обязательно босиком? Можно ведь и сапоги резиновые надеть.

— Ага. Это вроде того, что вы теперь надеваете, чтобы детишков не было. — Причудливая метафора в речи деревенской бабульки поставила меня в тупик. Поэтому она вынуждена была пояснить: — Когда с мужьями спите.

Меня просто взорвало от смеха. А она, как ни в чем ни бывало, продолжала:

— В сапожках оно, правда, спокойней. Опять же, на змею можно наступить, на ежа. Только дитя-то, все одно, так не родится. Для него любовь живая нужна. А как ее почувствуешь через резину — любовь-то?

Да, она тогда говорила почти про то же, что и профессор Хэ. Каждый цветок его сада был частью его самого: и роскошная китайская гвоздика, и фиалка, и цветущий тростник, и цветы камыша, и простой колокольчик.

Вероятно, он не видел принципиальной разницы между собой и любым из своих растений.

И старушка с Черемушкинского рынка ощущала свое родство с «лужком».

Дома все это нужно будет основательно обмозговать. Пока важнее другое: мужики наши вполне могли подойти под определение «гвайло». Восток, и впрямь, оказался делом тонким. Ну и где их теперь искать? Иван еще, как назло, куда-то ушел. А вдруг случилось непоправимое?

Было уже совсем поздно, когда позвонил Иван:

— Ребята вернулись. Только не ходите к ним — они злые сейчас.

— Молчат?

— Нет, матерятся. Будто они не жители культурной столицы, а москвичи какие-нибудь.

— Если матерятся, значит, все не так уж плохо. Ни денег, стало быть, ни секретов?

— Вроде того. Я их предупреждал. А вы, Настя, все еще на меня сердитесь?

— Я вам очень благодарна, Иван. Осенью, когда в Москву вернетесь, будем опять на рыбалку ездить?

— Всенепременно.

Вот вопрос: стоило ли тащиться за тридевять земель, тратить кучу денег, чтобы убедиться в том, что это только кажется, что на далеких лугах трава зеленее? Ведь все, что мне было нужно, я давно уже нашла на Черемушкинском рынке.

А завтра меня ждали Желтое солнце, Желтое море, и сувенирные лавки Циндао.