Мантра

— Какой он красивый...

Лотос ложится в ладони, тянется к моему лицу.

— Да, но... хочешь, отдам бесплатно? — говорит он, притягивает кожаный плащ за талию.

Я поддаюсь движению плаща.

Смерть всегда пахнет самкой?

Я хочу. Хочу жестокости и боли. Я — шлюха?

— Да пошёл ты...

— Какая тебе разница? Всё равно сдохнешь... сдохнешь... — выдыхает в волосы, его ладонь скрывается в коже плаща, скользит между бедёр, поднимается, ловит бабочку. — Что это? — отдергивает руку, в глазах изумление, на пальцах — глина.

— Сдохну, вот тогда и не будет разницы! — смеюсь. — Откопаешь, если очень хочется.

Отступаю на шаг, бью его сумочкой. По полу катится её голова.

— Да ты совсем охренела, сука?! — кричит.

Я усмехаюсь, подбираю голову. Ухожу. Ему уже всё безразлично. Мне тоже.

Отрываю лотос от лица, склоняюсь над раковиной. Горечь. Горечь, горечь и тоска. Изо рта капает желтоватая пена: в груди свивается голодный камень. К белому кафелю прилипла зелёная стрекоза с водяными знаками.

Вспышка.

По телу радугой разливается нектар. В волосах распускаются бутоны.

Сердце вспархивает. Сжимаю его зубами.

Вот-вот вырвется.

Бегу на кухню, переворачиваю аптечку в поисках валокордина. Двадцать капель, все мимо. На столе — масляная лужица, в воздухе — запах хмеля и жужжание пчёл.

Обжигаюсь глотком.

Сердце тает, опускается в желудок. Я следую за ним.

Пчелы садятся на цветы, оборачиваются разноцветными ртутными шариками, опадая, проникают в голову, крутятся, толкаются в глазах, вновь расправляют крылья альбедо.

Жужжат.

Они тяжелые.

Им тесно.

Складываются в картину Пикассо "Девочка на шаре". Я — девочка на шаре. Шар выскальзывает из-под ног, улетает в ночное небо.

Сыплются звёзды, переливаются, падают синей глиной.

Почему так темно?

Распахиваю глаза, взлетаю, едва касаясь пола.

Меня ловит зеркало.

Плывущий бумажный овал. Синие круги. Алый отпечаток губ. Серная дорожка на подбородке, восковая капля. Механически смахиваю каплю, поправляю спутавшиеся волосы влажной рукой. Они тоже влажные.

Змеи падают на лицо, выскальзывают, лаская его хвостами. Лоб покрывается мелким бисером.

Перламутровая раковина. Тепло. Розовая вода, розовая пена. Она сидит напротив: Афродита. Держит чайку. Целую её ноги оранжевыми анемонами, лепестки касаются жемчуга, обрамляют его стебельками перламутровых глаз.

"Ты простишь меня за ту ночь?"

— А ты?

Розовая пена?

Поднимаю руки: на левой — наивная и глупая попытка солгать, вызвать жалость; на правой — отпечаток бритвенного листа.

Чайка складывает крылья лотосом, лотос обволакивает голову Афродиты.

Словно озарение приходят слова:

"Я слишком долго играла с тобой, в тебе теперь слишком много от меня. Я должна похоронить всё это... похоронить тебя... мне умирать рано. Мне — рано..."

Цветок согласно кивает:

"Да".

Я срываю цветок...

Акварель течет. Заматываю запястье косынкой: желтый дракон лижет заходящее солнце.

Захлопываю дверь. Чуть пошатываюсь. Пуговицы разлетаются — скользкие, гладкие. Пытаюсь распихать оливки по лягушачьим ртам.

Шум. Оборачиваюсь, полы плаща хлопают крыльями летучей мыши.

В сумраке — три красных совиных глаза. Два неподвижны. Третий ярко вспыхивает, приближается в восковом веке.

Голодная птица.

Она пялится на моё смуглое тело в каплях воды, на её тело, ухает:

— Больная, извращенка, для тебя нет ничего святого!.. Вавилонская блудница!

Мне смешно.

Эринния. Наматываю змей на указательные пальцы. Рога. Иду, подпрыгивая и наклонив гриву. Рычу. Мяукаю. Она пугается, пятится, крестится. Дверь визжит, стреляет, врастает в крысиную стену.

Я смеюсь.

Внахлест зарываюсь в плащ. Стягиваю пояс до хрупкого стекла. Узел врезается в камень, перетирая его в песок. Приходит спокойствие — время снова обрело ход. Я — песочные часы: тонкая струйка жизни перетекает из верхнего конуса в нижний.

Я должна успеть. Кисть немеет, пальцы теряют чувствительность. Взмахиваю рукой, рубиновые светлячки разлетаются в стороны. Звон тормозов.

Свежий синий холм. Пустая могила, гранёный провал. Толкаю её тело. Забрасываю землей, ломая ногти. Долго. Приседаю на корточки, вытираю грязные руки сначала о ржавые лезвия, затем о тыльную сторону бедер. Сжимаю ладони, сжимаю ещё сильнее. Бьет дрожь, в глазах радуга: бабочки вырываются на свободу...

Возвращаюсь.

Она сидит за рулём, ждет. По салону разбросаны пурпурные лепестки розы, прилипли к стеклу.

Смеётся:

"Ну, ты сделала это?"

— Да. Ты довольна?

Одним резким движением отрываю ей голову, запихиваю в сумочку. Толкаю дверь автомобиля, иду по пустынной улице. Вдоль ограды из металлических ветвей. Тишина. Горят фонари.

Поднимаю руки: на левой — наивная и глупая попытка солгать, вызвать жалость; на правой — гладкая, нетронутая листом кожа.

Падает первый снег. Светает. Звёзды с хрустом ложатся под ноги.

В руках лежит маска...

Распахиваю глаза...

Окт. 2007