Головастик

Эта повесть написана в ключе фантастики будущего; однако, для меня лично это не имеет большого значения, потому что люди всегда остаются людьми — вне зависимости от места, времени, жанра и настроения автора.

Головастик

Во имя чести Рода и на благо Дома...

С чего начать?.. Что ж, пожалуй, в начале нужно представиться... Меня зовут Аластор, и это все, что я могу вам сказать со всей определенностью.

Я принадлежу к старинному роду Фииншир, начавшему свою историю еще в двадцать втором веке, когда некий тогда безвестный Людвиг основал маленькую лунную компанию по добыче гелия-3. Эта компания процветает по сей день, являясь одним из трех крупнейших предприятий Земли, Луны и Объединенного Космоса; сейчас ее возглавляет мой отец, Людвиг Фииншир Четвертый. Как наш род получил свое странное имя, никто толком не знает; то дела давно минувших дней — кто-то говорит, что мы происходим из древней суверенной Германии, кто-то припоминает Австрию, а кто-то спешит приписать нас к английским Домам. Впрочем, это не столь важно; главное то, что род Фииншир, и это абсолютно бесспорно, является одним из самых уважаемых Домов современности и бдительно следит за чистотой своей крови. А еще наш Дом необыкновенно богат — настолько, что, когда нашему отцу надоело жариться в тесных Гроздьях Луны, он купил небольшой "почти искусственный" спутник, мерно вращающийся у Венеры, возвел там собственный Купол, построил виллу, обзавелся средствами космической защиты и теперь посылает всех нежелательных гостей далеко и надолго — что у него и нашей охраны неплохо получается.

Я родился уже здесь, на вилле Северной Короны, и все мое детство прошло в наших по-модному запущенных парках и мраморных залах, пугающих своей помпезностью. Я получил неплохое образование — лучшее из того, что мог предоставить отец младшему сыну. Впрочем, никакие учителя не смогли заинтересовать меня в политике, экономике и прочих гуманитарных дисциплинах, на что он надеялся; я из вежливости выучил четыре языка и приналег на программирование. Впрочем, я младший из сыновей в нашей семье, и не слишком удачный — кажется, у меня обнаружили латентный ген диабета и малую предрасположенность к пороку сердца, что изрядно испортило мне жизнь. Сомнительно, что с такой характеристикой мне когда-нибудь удастся жениться на леди своего круга (впрочем, это идея и так меня не слишком прельщает), хоть я и прошел Контроль. Это генное проклятие стало моим благословением: я получил столь желанную свободу.

Вилла Северной Короны — скучнейшее место из всех, мне известных. У нас редко бывают гости, а последний Прием проводился шесть лет назад, когда я был еще слишком молод, чтобы оценить его сполна. Здесь царят строгие законы дисциплины и порядка, которые мне ужасно надоели, но с коими я вынужден мириться. Здесь практически нет мальчишек моего возраста; а те, что есть, признаны недостойными моего общества. Здесь за мной по пятам следует гувернер, контролирующий каждый мой шаг, будто мне девять лет, а не девятнадцать.

Впрочем, это место тихо и спокойно — иногда даже слишком, — а самое интересное, что может случиться со мной, это лишение десерта или испорченная за трапезой рубашка. Эти трапезы, пожалуй, ужаснейшее, что поджидает на нашей вилле любого гостя или, упаси Создатель, потомка рода Фииншир. Но все плохое имеет тенденцию подходить к концу; что еще меня радует, трапеза — единственное за исключением Совета мероприятие, на котором наша семья собирается вместе.

Кстати, о семье. Итак, пока я не надоел тебе, читатель, настолько, что ты забросил мой скромный труд, позволь тебе представить всех обитателей нашей виллы, а также тех, кто не присутствует на наших скромных семейных обедах, но по-прежнему принадлежит к нашей фамилии.

Старший в роду из ныне живущих — мой дед, Марк Фииншир Первый, старик почтенного двухсотлетнего возраста, по-прежнему принимающий участие в управлении компанией, и нередко дающий дельные советы. Он практически слеп на оба глаза, и морщинистые узловатые пальцы плохо его слушаются; впрочем, с годами он утратил хватку, но не ясный ум. Марк, по убеждению многих — старый интриган; никогда не знаешь наверняка, что у него на уме.

Мой отец, Людвиг Фииншир Четвертый — нынешний Глава Дома, сноб, узурпатор и ярый противник реформ, что не мешает ему удерживать компанию на плаву. К нашему немалому счастью, он довольно редко бывает дома; в дни, когда он улетает в командировки, виллу наполняют спокойствие и уют.

Моя матушка, Сара Фииншир-Майан, старшая дочь нынешнего Главы Дома Майан. Ни для кого не секрет, что это был лишь политический брак; они никогда не любили друг друга, и я не виню в том своего отца. Если можно говорить так о матери, то Сара — далеко не красавица (впрочем, гены у нее чистые, а характеристика просто великолепна), к тому же глупа, как пробка. Она редко уделяет внимание хозяйству и нам, своим детям, считая, что это чьи угодно заботы, но никак не ее. Я помню лишь пару предложений, что она говорила мне; и иногда меня грызут сомнения, что она помнит мое имя.

Роксана, любовница моего отца, очень красивая женщина, умная и веселая. Собственно, в том, что у отца есть любовница, нет ничего скандального. Мы, мальчишки, находим это в порядке вещей; девочки делают вид, что этого не замечают; моя мать считает, что, чем реже она встречается со своим мужем, тем спокойнее ее жизнь — и в этом я с ней согласен.

Соалит, младший брат отца, мой дядюшка, старый холостяк. Он единственный одобряет мою страсть к кибертехнике, и порой помогает разжиться деталями — в тайне от отца, разумеется.

На этом кончается краткий список старшего поколения рода Фииншир, а из иных взрослых, обитающих на вилле, упоминания достоин лишь Даниан, наш старик-церемониймейстер.

В поколении же младшем представителей больше; впрочем, шесть моих старших сестер уже вышли замуж, и я с трудом могу припомнить их имена. Наша семья никогда не была особенно дружна.

Старший из нас, Марк Фииншир Второй, первый помощник отца и его наследник по праву майората — интеллигент до мозга костей. Думаю, он раньше повесится в душевой, чем выйдет в столовую в неглаженой рубашке. Марк считает, что на все случаи жизни существует инструкция, следование которой приведет его и компанию к наилучшему исходу. Словом, он еще больший консерватор, чем наш отец; в нем нет ни огня, ни тяги к риску — за что я его и не уважаю.

Второй по старшинству, Билл, давно женат и возглавляет небольшое дочернее предприятие. Он веселее и проще; несмотря на разницу в возрасте и положении, мы по-прежнему любим поболтать о киберах и программировании за бокалом вина. Билл считает их всего лишь увлечением, чепухой, и говорит, что сам через это прошел; впрочем, я давно привык к такому отношению. Его жена Ирина родом из России, и до сих пор с заметным акцентом говорит по-английски (впрочем, и я, и Билл понимаем русский). Она много и не всегда вовремя смеется, но зато с ней всегда легко говорить на абсолютно любые темы. Раньше она казалась мне сногсшибательной красавицей; сейчас она несколько растолстела, обрела умиротворенную, чисто женскую улыбку и редко появляется на трапезах: ее близнецам, Карлу и Кларе, всего по полтора года.

Третий из нас, сыновей Людвига Фииншира, Каролл, два года назад покинул наш дом, уехав работать на далекую, незабвенную Землю. Без него на вилле стало как-то пусто... поговаривают, что он скоро женится; мне придется смириться с тем, что он никогда не вернется к нам, и мы больше не будем бродить по темным коридорам виллы в простынях, изображая призраков. Он старше меня всего на шесть лет, но уже, кажется, нашел свое место в жизни... а я?.. я, четвертый и младший из братьев, по-прежнему живу дома и занимаюсь ничем — что меня, впрочем, вполне устраивает.

Единственный ребенок в семье, для которого я считаюсь старшим братом — моя сестра, Алиса-Винкл Фииншир, для родни просто Малышка Винкл, Головастик.

Почему ее зовут Головастик?.. Это довольного долгая история; но у меня вполне достаточно времени, чтобы ее рассказать.

Это сейчас Винкл пятнадцать, и она постепенно превращается из угловатого подростка в довольно красивую девушку. Но когда-то ей, как и каждому из нас, было четыре года; она была маленькой и смешной девочкой в зеленом платьице. Тогда Винкл очень любила играть в Царевну-лягушку, а мне приходилось быть ее прекрасным принцем. Мы смеялись над той серьезностью, с которой она "квакала", и называли ее Головастиком — ведь до лягушки она еще не доросла.

Если бы мы тогда знали, насколько были правы...

Винкл нравилось ее прозвище; она с охотой на него отзывалась и заразительно хохотала, когда ей предлагали поплавать в пруду. Она часто тиранила меня, заставляя играть с ней; впрочем, это не вызывало моего протеста.

А потом ей исполнилось десять... и в один далеко не прекрасный день наш семейный медик засвидетельствовал страшную мутацию: у Винкл были перепонки между пальцев, тонкие, недлинные и почти не заметные; и еще у нее были зеленые волосы. Она действительно была Головастиком.

Отец дорого заплатил медику за молчание: уродство Винкл стало бы несмываемым пятном позора на чистокровном роду Фииншир. Мать три дня не выходила из покоев — ведь это ее гены, по утверждению медика, привели к мутации. Как именно это могло произойти, я не знаю: не увлекаюсь генетикой и плоховато в ней разбираюсь... но это случилось.

Винкл заперли дома. Мы перестали проводить приемы, у нас крайне редко бывали гости, и они никогда не видели Винкл. Она, бедняжка, жила в одиночестве в дальних покоях, не присутствовала на трапезах, не ходила по коридорам, не уезжала с виллы дальше забора. Слугам доплачивали за то, чтобы никто и никогда не узнал о ее болезни. Для всех Винкл упала с велосипеда и сломала позвоночник, а теперь прикована к постели... на самом деле она просто доживала в тишине и покое отмеренные ей дни до шестнадцатилетия.

Мы все понимали: Винкл не пройдет генетический Контроль. А те, кто его не проходил, подлежали уничтожению.

Я любил Винкл и сочувствовал ее судьбе. Она знала, что ее ждет, но это, казалось, нисколько ее не заботило. Она стала изгоем: из всей семьи с ней общался лишь я. Отец ее ненавидел; узнав о мутации, он проронил лишь фразу: "Она не может быть моей дочерью". Я понимал его — честь фамилии и Дома превыше родственных чувств, но...

Винкл, красавица Винкл, тонкокостное нежное существо с хрупкой фигурой, похожее на вышнего ангела, случайно спустившегося на грешную землю... Ее зеленые волосы не казались уродством — многие девушки красятся в экзотические цвета; перепонки были совершенно не заметны, если не знать, что искать...

Но на грешной земле нет места для ангелов.

Марк предлагал избежать позора, убив Винкл до шестнадцатилетия и подкупив медика, чтобы он составил ложное заключение. К его счастью и моему немалому облегчению, отец отказался.

Честь рода Фииншир... в те дни я ненавидел себя за то, что тоже носил эту фамилию. Убить собственную сестру ради спасения этой самой чести — мне это казалось невозможным. Хотя для Винкл это, возможно, было бы не худшим выходом... я отгонял от себя эту мысль.

А еще невольно думал: сколько еще на свете таких же, как она, Головастиков, чья смерть помогла их родам избежать страшного позора?..

Эта мысль тоже меня пугала. И я старался забыть о вынесенном приговоре, развлекая Винкл смешными историями и играя с ней в космические войны... это было как раз то время, когда "Territoria" была особенно популярна...

А Винкл тем временем исполнилось пятнадцать — мы отметили эту дату тихо и грустно. Пришла зима, в Куполах такая же теплая и зеленая, как лето; потом весна, потом настал июнь... июль... август... а я с внезапным страхом понял, что двадцать седьмого сентября моей маленькой сестренке исполнится шестнадцать лет.

Генные проклятия... они сильнее всех других.

* * *

В конце августа наконец сломался отец — его все же уговорили взять воспитанника, моего ровесника, третьего сына Главы Дома Ланьер; правда, лишь после безобразного разговора на повышенных тонах, в течение которого кто-то упомянул уважение к представителям Старших Домов. Мы с ним, кажется, четвероюродные братья (впрочем, все чистокровные семьи состоят в родстве друг с другом); и его, по иронии судьбы, тоже зовут Аластор — только он Ал, а я Тор.

Мы познакомились жарким августовским утром, когда огромное солнце исчезало за блестящими Куполами близкой Венеры; местный космический закат совпал с общегалактическим вечером, и наш техник решил не лишать нас великолепного зрелища. На фоне несуществующих облаков прекрасно просматривался снижающийся лайн; невдалеке кружили катеры сопровождения. Марк говорил, что род Ланьер любит обставлять свои появления с воистину королевской помпезностью, а в том, что касается Домов, я склонен ему верить; впрочем, сами грешны.

Лайн тихо приземлился на мощеную площадку перед виллой, у самой клумбы с дорогущими французскими белыми розами (я был несказанно рад, что это триумфальное приземление не наблюдает наш садовник), и нас, стоящих на широких ступенях, обдуло резким порывом ветра. Аластор оказался высоким смуглым парнем с безукоризненной внешностью и безукоризненными манерами, в идеально отглаженной белоснежной рубашке, в черных классических брюках с четкими стрелками и туфлях, на носках которых бликами играло алое вечернее солнце. Теперь я понимал, почему Дом Ланьер считался безупречным; это было единственное слово, способное сполна отразить его сущность.

Я подумал, что Аластор, должно быть, жуткий сноб, формалист и зануда, а ведь именно с ним мне придется проводить большую часть своего времени... впрочем, Винкл он наверняка бы понравился — на первый взгляд; именно таким, смуглым брюнетом в белоснежной рубашке, она, должно быть, представляет своего принца. Впрочем, они с Винкл никогда не познакомятся.

— Добрый вечер, — склонил голову в вежливом намеке на поклон "принц", оглядывая нас так, что мне захотелось спешно пригладить вихор, который наверняка образовался на моей голове. Он пожал руку отцу и поцеловал запястье матери. У нас так давно уже не делают; должно быть, эти Ланьеры — еще большие консерваторы, чем Людвиг Фииншир Четвертый. — Вот моя характеристика и письмо от моего отца...

Отец принял два аккуратных конверта — подобную документацию не принято доставлять в электронном виде; матушка пригласила нас пройти в столовую на ужин. Аластор заблокировал лайн (я с черной завистью подумал, что управлял им он сам; мне не позволялось водить, несмотря на то, что у меня были права); просигналил катерам сопровождения и, вежливо улыбнувшись Саре, проследовал за нами в помещения.

В начале трапезы мы все были представлены новому жителю дома.

— Ты можешь называть меня Тор, — произнес я, протягивая ему руку.

Он улыбнулся, до противного правильно и картонно, и кивнул.

— В таком случае — просто Ал.