Die Weltordnung
Условие: Совет деревни обязал брадобрея брить всех, кто не бреется,
и не брить того, кто бреется.
Вопрос: Бреется ли брадобрей?
— Сдался, сука! — Противогаз изменяет и приглушает голос, но приговор слышен четко и громко. Александр стреляет из револьвера в затылок Семена. Пуля выходит через лоб, выкидывая из головы кусочки черепа, выбрасывая длинный комок крови и мозгов. Семен, падая вперед, переваливается через край ограждения вышки. Александр кладет револьвер в кобуру, обтирает перчатки о костюм химзащиты и отворачивается.
Вот так.
В книгах любят рассказывать, как перед смертью герой видит прошедшую жизнь, за секунды перед глазами проносятся десятилетия. Сомневаюсь, что Семену довелось испытать что-нибудь подобное. Смерть подкралась неожиданно. Александр в мгновение ока выхватил револьвер и убил недавнего товарища, слишком увлеченного многозначительным монологом. Хотя, может, все не так, и в тот момент, когда Саша вытаскивал пистолет, а Семен произносил последние слова, перед его глазами уже проносились эпизоды от рождения до сегодняшнего дня.
Крайне сомнительно.
Александру надо было выкинуть Семена с вышки, тогда тот, за время полета к земле, точно смог бы оценить прожитое, еще раз пройти путь, приведший к столь бесславному концу, оценить ошибки, и сделать правильные выводы.
Подойдя к ограждению, смотрю вниз. Семен лежит с простреленным затылком, переломанной шеей, снег вокруг нее становится красным.
Александр напевает: 'Упал на снег, и землю раною закрыл'.
Противно видеть это тело, хочется сорвать костюм химзащиты, форму и знаки различия с того, кто их не достоин.
Семен не увидел всю жизнь в последние секунды, поэтому попытаюсь рассказать о ней, по крайней мере, о завершающем этапе.
Приятный звук сирены тревоги разрезает морозный воздух. Мы вскакиваем со скамейки. Александр ключом открывает шкаф, достает противогазы, отдает мне и Семену. Натягиваю движением, доведенным до автоматизма за время многочисленных тренировок. Выдох. Теперь медленно наполняю легкие приятным воздухом, прошедшим через фильтры. Надеваю капюшон, перчатки, застегиваю ремешок каски.
Подхожу к ограждению и смотрю на белоснежную равнину, ставшую более красивой при взгляде сквозь окуляры противогаза. Семен становится рядом, и мы вместе следим за увеличивающейся темной полосой на линии горизонта.
За спиной Александр, сняв трубку, механическим голосом сообщает о начале подготовки позиции к бою. Кладу руку на плечо Семену, показываю большим пальцем в сторону пулемета. Товарищ подходит к орудию, вытягивает из ящика начало пулеметной ленты, заправляет в барабан, щелкает затвором, устанавливает прицельную планку. Движения Семена медленные, нерешительные, словно обреченные.
Все это можно сделать и самому, но иерархия важнее. Я отвечаю лишь за огонь с позиции, а обслуживание и подготовка к бою задача второго номера расчета.
Семен встает сбоку. Мы вновь вместе, напряженно наблюдаем за подступающими полчищами Саранчи. Пока еще плотная темная масса, монолитный поток, но скоро он распадется на тысячи уродов. Единого урода, состоящего из четырех.
Саранча.
Сзади ведомая Сара, а впереди направляющая слепая Нча. Нча через множество ротовых отверстий в животе выплевывает кислоту, разрушающую любую субстанцию, делающую готовой к употреблению. Нча жрет все, что попадается на пути, перерабатывая полученное в зарин. Газ по шлангам поступает Саре, неспособной жить без отравы. Сара, дыша зарином, вырабатывает кислоту, по трубкам поступающей в Нчу.
Симбиоз.
Гораздо страшнее, чем кажется.
Отвратительные рахитичные тела. Серая кожа обтягивает выступающие кости, когтистые длинные тонкие лапы скребут землю. Непропорционально большие головы обтянуты черными масками. С закрытыми, будто зашитыми, глазницами у Нчи и огромными окулярами у Сары. На левом плече клейма: красный глаз в овале, черный шар в круге, открытый рот с синими губами у Нчи, зубчатое колесо у Сары. Как будто их спускают замаркированными с конвейера.
Уроды.
Гораздо страшнее, чем кажется.
В бинокль наблюдаю за полчищем, разглядывая абсолютно идентичные особи. Нча — одна из тысяч — извергает фонтан кислоты на землю, падает на живот. Не вижу, что происходит под ним, но знаю: существа жрут землю и снег, переработанные кислотой. Насытившись, Нчи поднимаются и продолжают движение.
Мерзость.
Гораздо страшнее, чем кажется.
Если Нча перестанет жрать — Сара мгновенно погибнет из-за отсутствия зарина. Если Сара умрет — Нча не получит кислоты и подохнет от голода. Саранча должна постоянно жрать, иначе погибнет. Саранча должна постоянно двигаться, чтобы поддерживать идущие внутри процессы, иначе сдохнет. Все время двигаться и жрать, жрать и двигаться.
Постоянное потребление.
Гораздо страшнее, чем кажется.
Семен сбрасывает на пол каску и перчатки, откидывает капюшон, снимает противогаз. Глубоко затягивается воздухом и выдыхает клубы пара. Недоуменно смотрю на него.
______________
Команды фельдмаршала звучно разносятся над площадью. Каждый внутренне и внешне абсолютно сосредоточен, сжат в комок, напряжен до максимального значения.
Сегодня самый главный день в жизни, окончание огромного этапа, последний день многолетней учебы, состоящей из многокилометровых марш-бросков, многочасовых физических упражнений, заседаний в душных аудиториях над учебниками, снов в казармах, работы на стрельбищах, тысяч патронов, занятиях на плацу до такой степени, что не чувствуешь ног.
Парад на центральной площади Города.
Перед нами проходят ряды только что вступивших в 'Трудовой Фронт'. Светящиеся солнцем лица девушек и парней, одетых в рабочую одежду. На плечи закинуты серпы и молоты, косы и топоры, лопаты и кирки.
Смотрю на них с мыслью о собственной исключительности, с некоторым презрением. Тут же перед глазами возникает образ лектора, стоящего за трибуной. Он рассказывает об основополагающих принципах, на коих построено наше общество, предупреждает о неминуемом наказании, которое постигнет любого, кто посмеет восстать против текущего миропорядка. Тут же гоню из головы крамольные мысли, и секундное презрение сменяется безмерным уважение к молодым членам 'Трудового Фронта', которые завтра отправятся на заводы, стройки и поля.
Навечно зазубренные истины.
Отвлекшись, чуть было не пропустил команду фельдмаршала.
Шагаем на месте, ожидая, когда пойдут стоящие впереди взвода.
Если посмотреть на площадь с высоты птичьего полета, то можно увидеть огромный муравейник, преходящий в движение, раскручивающийся, разжимающейся, подобно пружине. У каждого из тысяч в голове идет счет: 'Правой! Правой! Раз! Два! Три!'. Стоит ошибиться лишь одному, выбиться из общего ритма, и все полетит к чертям, отлаженная система рухнет, подобно костяшкам домино.
Налаженный механизм.
Вокруг площади циклопические здания с колоннами. Мощь подобных сооружений должна давить человека, растаптывать, как муху, указывать на ничтожность. Но сегодня все не так: каждый чувствует собственное величие, заключенное в важности общего дела, дающего радость конкретному индивиду.
Проходим мимо трибуны с вождями. Салютуем. Они, уважительно отвечают нам. Солнце, создающее ореол вокруг фигур вождей, бьет в глаза, но никто не щуриться, а лишь шире раскрывает глаза и выше тянет подбородок. Каждый стремится лучше вытянуться носок, крепче стиснуть винтовку, искреннее салютовать, сильнее впечатать стопу в брусчатку площади, оставляя свой след.
Единственный, неповторимый день.
Над площадью разносится тяжелая поступь кованых сапог. Это не мягкие шаги членов 'Трудовой Фронта'. Это сокрушающая мощь тех, кто завтра уйдет на передовую, чтобы всю жизнь уничтожать врагов и защищать миропорядок.
На фотоснимке наш расчет, готовящийся заступить на позицию и Василий — командир пехотной роты. Я, сидя в люльке, держусь за ручки огромной махины пулемета, который еще предстоит установить на вышку. Александр, скрываясь за барабаном, что-то исследует в конструкции, рассматривая оружие через окуляры противогаза. Василий держится за ручку люльки, пытаясь пристроиться к нам. Конечно, ведь ему не повезет орудовать таким чудом техники. Семен смиренно стоит рядом, в его позе просматривается некая обреченность.
______________
Полчища Саранчи непрерывно бросаются на стену Бастиона. Ров заполнен телами так, что не видно кольев усыпающих дно, а тварям уже не приходиться есть землю, они жрут тела убитых сородичей.
Бастион — монолитное сооружение, состоящее из нескольких ярусов. Однако, даже большАя высота не останавливает Саранчу. При помощи острейших когтей Нча впивается в стену и карабкается, подобно скалолазам. Наверху командует Василий, при этом успевая отстреливать врагов.
Непрерывная оборона.
Над полем боя летают дирижабли — глаза верховного командования.
Пулемет, из которого веду огонь, раскаляется так, что если ненароком прикоснуться, одежда вспыхнет. Орудие могло бы окончательно выйти из строя, если бы не перерывы на заправку ленты. В этот момент берет слово пулемет на соседней вышке, обеспечивая сохранение огневой мощи.
Непрерывный огонь.
Александр лебедочным механизмом вытягивает на вышку ленту и бак с водой. Семен хватает боезапас, тащит к пулемету, заправляет в барабан. Я и Саша подносим бак к орудию, заливаем в кожух вокруг ствола, охлаждая его. Наша позиция вновь открывает огонь.
Где-то недалеко слышится гром орудийных залпов, и разрывающиеся снаряды буквально вырывают целые куски из наступающей орды. Оставляя огромные воронки. Разрывая Саранчу на куски. Разбрасывая ошметки тел.
Но на место уничтоженного заступает новая тварь и вновь, с еще большим ожесточением, вступает в бой, производит ужасный высокой тональности крик, бросающий в души солдат семена страха и паники.
Непрерывная атака.
Саранчи — одна за одной — врываются на самый верх стены, заливают кислотой, пронзают, рвут когтями, скидывают наших бойцов, столь неповоротливых в тяжелых костюмах химзащиты. Кто-то, отстреливаясь, отступает, кто-то бросает оружие и в панике бросается бежать, кто-то сражается до конца и гибнет.
Василий закалывает одну из тварей, — штык вонзается в подбородок и выходит через темечко — другой в упор простреливает голову, но не замечает подобравшегося сзади врага. Вася, сбитый, падает. Нча когтем аккуратно разрезает маску, срывает противогаз. Василий тут же хватается за горло, задерживает дыхание. Саранча бросает Васю, прекрасно понимая: при такой концентрации зарина в воздухе, любой человек без противогаза не жилец. Василий поднимается, но раздражение такое, что он, не в силах терпеть, до мяса рвет лицо пальцами, сдирая кожу как бумагу, выдавливает глаза. Даже через всепоглощающий шум боя, слышу дикий вопль Васи.
Вчера он говорил, что хотел бы умереть как угодно, только не так.
Непрерывная смерть.
Толпы Саранчи устремляются во входы, ведущие на средние ярусы Бастиона, оставляя находящимся там солдатам единственную возможность: умереть, дорого отдав жизни.
Расстреливаю последнюю обойму. Больше подвоза боеприпасов не будет. Александр подходит к телефону, пытаясь связаться с командным пунктом. Кабель оказывается перебит, и в трубке малозначительное молчание.
Берем из оружейного шкафа винтовки и расстреливаем имеющиеся боеприпасы, уничтожая с две сотни тварей. С соседних вышек слышаться оружейные выстрелы, а затем — как и у нас — молчание.
Малозначительное.
Александр вынимает нож, готовясь к последней схватке. Но Саранча не торопится забираться на вышку. К чему это? Мы более не представляем угрозы, с нам можно расправиться после или, доставив себе удовольствие, понаблюдать за нашей медленной смертью от голода.
У тварей теперь иная цель: следующий Бастион, а затем прорыв во Флюс и Город.
Полное поражение.
Мы слышали, как шел бой на средних и нижних ярусах Бастиона, как яростно и отчаянно, до последнего, сражались наши товарищи. Однако, теперь тишину нарушает лишь звук ползучего передвижения тысяч и тысяч тварей, от горизонта до горизонта. Их так много, что практически не видна ни земля, ни стены Бастиона.
Есть море Саранчи и возвышающиеся в нем молчаливые вышки.
Малозначительные.
Над нами зависает дирижабль, с которого падает веревочная лестница. Ее ловит Александр, перевесившись через ограждение.
Покидаем позицию, чтобы вновь вступить в бой.
Жаль орудие бросать.
Вчера армия Саранчи окончательно овладела Флюсом и ворвалась в отдельные районы Города.
Припадаю на колено, кладу цевье на край стола, используя его как прикрытие. Сзади, опасливо озираясь, лежат на земле несколько городских. Еще не ясно, кого они боятся больше: Саранчу или лишь отдаленно напоминающее человека существо в черном костюме, каске и противогазе. Отвожу затвор, заправляю обойму в магазин, вытягиваю обойму, досылаю патрон обратным движением. Беру на прицел пролом в противоположной стене. Городские вздрагивают при каждом движении. Они совсем ничего не знают об оружии.
Абсолютно не готовы к войне.
В проломе появляется старик в ободранной одежде, взмокшие волосы растрепанны, в глазах выражение усталости и космического страха. Показываю рукой, чтобы переходил к товарищам. Старик хватается руками за края пролома, переводит дыхание, медленно двигает губами, шепча что-то типо: "Уф, спасся!". За спиной городского возникает Нча. Лапами хватает жертву за плечи, пронзая тело когтями, из живота выплескиваются струи кислоты.
Зрелище гибели незабываемо.
Тело растекается за несколько секунд. Сначала, как разогреваемое мороженое, тает голова: пропадает лоб, съедаются глаза, кончик носа падает к ногам, рот открывается и половина головы двигает губами и языком, пытаясь сказать что-то типо: "Нет, не это!" В груди появляется небольшая дырка, равномерно разрастающаяся во всех направлениях. Колени исчезают. Останки и синяя масса падают на землю.
Нча издает какой-то звук, что-то типо победного возгласа или фразы: "Приятного аппетита!". И кидается на останки. Еще раз выстреливает кислотой, чтобы привести в нужное состояние последние части тела старика. В проеме появляются еще две Нчи, перелезающие через жрущую подругу. Та склоняется над синим комком. За моей спиной визжат городские.
Отвратительные всасывающе-чавкающие звуки.
Скидываю неожиданно накатившее оцепенение. Стреляю. Пуля попадает точно в шланг, соединяющий Нчу и Сару. Трубка извивается удавом. Помещение наполняет звук газа, выходящего под большим давлением. Нча хватает лапами обрубок шланга. Из-под черной маски вырываются какие-то звуки, что-то типо: "Нет, не это!"
Отвожу затвор.
Нча падает, крутится на месте, скребет лапами по груди, когтями сдирая кожу. Из тела вырываются струи зарина.
Гильза вылетает вправо.
Нча корчится в предсмертных муках, делает шаг, падает и навсегда замирает. Две другие двигаются в нашем направлении.
Обратным движением досылаю патрон.
Двумя выстрелами перебиваю шланги между Нчами и Сарой. Нчи гибнут также громко, отвратительно, пугающе и красиво. Сара дохнет, не издав ни единого звука.
На городских нет лиц: бледные, как поганки. Одного вывернуло, другого колотит, третий обмочил штаны. Концентрация зарина высока, поэтому надо срочно уходить. Мне хочется спасти их, еще больше не хочется видеть суженые зрачки, слюнявые рты, слышать нытье о раскалывающейся голове, тяжести в груди.
Выбираюсь из-за стола, рукой показываю городским следовать за мной. Когда оказываюсь перед самым проломом, возникает вставшая на ноги Нча.
Выстрел.
Плевок.
Пуля и кислота встречаются.
Открываю глаза.
Темный потолок казармы.
Тишина отбоя.
Поворачиваю голову направо.
Семен смотрит на меня.
Он тоже не спит.
______________
— Сегодня я не буду исполнять отведенных обязанностей. Не только сегодня, а всегда. — голос сначала неуверенный, но с каждый словом обретающий силу. По лицу Семена блуждает идиотская полуулыбка, на секунду выражение становится абсолютно серьезным, а затем снова улыбка.
Как дебил.
— Да, я так решил, — Семен хватается руками за ограждение, сжимает так, что белеют костяшки пальцев.
Снова улыбка.
Переглядываюсь с Александром. Окуляры наших противогазов округляются недоуменным выражением глаз. "Да ты что, белены объелся?!" пишут в таких случаях в книгах, а мы просто спрашиваем: "Да ты о
* * *
л?!".
— Неужто, вам, все это нравится? — Семен показывает руками на вышки по сторонам, кивает солдатам, занимающим позиции на стене внизу. — Существовать всю жизнь в убогой казарме, нести дежурство, воевать с Саранчей, а по ночам окунаться в ужасные кошмары. — Семен поворачивается и, не моргая, смотрит в окуляры моего противогаза. — Все мы видим в снах, как Саранча пожирает людей, как они растекаются в жидкую массу. Я знаю, я спрашивал.
На краях губ Семена появляется пена. Облизывается.
Пересохло.
— А однажды они прорвутся. Это я тоже видел. И все видели. Я знаю. Я спрашивал. Может быть, все случится в этот раз. Они зальют кислотой опоры — наша вышка упадет. Грохнется в самое месиво уродов. Они накинутся толпой. Тогда кошмары оживут.
Освобождаюсь от каски, капюшона и противогаза.
— Ты как будто забыл, чему нас учили с самого рождения.
Встаю напротив Семена. Не моргая, смотрим друг другу в глаза.
Поединок.
— Наше общество четко поделено. Каждому — свое. Кому-то заниматься наукой, управлять и жить в Городе, кому-то трудиться на заводах, обитая во Флюсе, кому-то собирать урожай на фермах, а кому-то быть воином, всю жизнь борясь с Саранчой, быть готовым погибнуть, оберегая покой других. Мы, воины, получаем всеобщее почитание, судьбу героев, способных вписать имя в вечную книгу Славы. Невоины лишены этого счастья.
В точности воспроизвожу слова лекторов и агитаторов. Мы слышали это так часто, что можем повторить с точностью до буквы.
— А я не хочу, — начинает Семен.
— Общество — хорошо налаженный механизм, где каждый занимает отведенное место, а в сумме все работают на коллективное процветание. Когда речь идет об общем благе, тем более победе над врагом, нет места хотелкам, — уже добавляю от себя.
— А я не хочу становиться частью идиотской системы, бороться за то, что мне чуждо. — Семен поворачивается спиной, вновь обращаясь к приближающимся полчищам Саранчи. — Я не хочу входить в алгоритм рождение-учеба-казарма-пост-война-награда-казарма-пост-и-так-пока-не-умрешь. Почему я должен рассчитывать на эфемерную славу, почитание, когда хочу иметь реальные блага, которые есть у живущих в Городе и Флюсе? И всего этого я лишен из-за каких-то глупых законов написанных непонятно кем, непонятно из чего. Нет, за такое бороться я не стану. Такое не для меня.
В этот момент Александр — к черту гнилой гуманизм, препирательства и сомнения — решил спор единственно возможным способом, в какой-то мере реализовав вывод Семена. Этот мир не для него.
Сплевываю на распластанное у вышки тело недавнего товарища. Натягиваю противогаз. Через окуляры мир обретает привычную картину. Надеваю капюшон и каску. С ними окончательно чувствуешь себя как надо, ощущаешь человеком.
Семен мог расстрелять нас, когда заряжал пулемет, а затем снимал бы один за другим расчеты на соседних вышках. Мог испортить орудие, помешав вести бой. Словом, нанести реальный удар столь ненавистному порядку. Однако, Семен предпочел ограничиться пустой демагогией. На что он рассчитывал, излагая мысли фанатичным слугам идеи и порядка.
Слабый, мелкий человечишка.
Александр сообщает по телефону о готовности позиции к бою. Сегодня Саше придется поработать вторым номером расчета.
Совмещаю целик и мушку, приговаривая первую жертву. Палец привычно покоится на спусковом крючке.
Все готово.
Решение: Если брадобрей бреется, то нарушает приказ совета,
так как не должен брить тех, кто бреется.
Если брадобрей не бреется, то, по приказу совета, должен брить себя.
Ответ: Брадобрей бреется, если не бреется.
В рассказе использована картина художника Deathwisher, фотография времен Первой Мировой войны, кадр из клипа Pearl Jam 'Evolution'.
25.05.2009 — 19.10.2009, Львов
