Переступить Барьер
В который раз Олег Дворницкий спрашивал себя, зачем ему эта профессия?
Знал же, на что идёт...
Опять светлый кабинет
.
Люди, возникающие в проёме двери.
Па-ци-эн-ты.
Олег знал, что всё равно будет приходить сюда, на островок личного белоснежного пространства, где так хорошо видны оттенки синего и серого. Оттенки густые, плотные, раздражающие...
Друг детства, отсидевший десять лет за убийство, вернулся в родной город. Василий Рехов... Просит о консультации. Консультации у него — Дворницкого Олега Николаевича — известного в широких кругах специалиста по психоанализу.
Друг детства...Олег Николаевич хорошо помнил закадычного школьного приятеля — тихого, молчаливого Ваську, с которым когда-то пускал кораблики в лужах и прогуливал уроки. После школы Олег поехал учиться в столицу, а Василий, в девятнадцать лет, сел в тюрьму...
— Добрый день, — прикрыв дверь, в белое пространство попадает парень.
Пациент.
Он явно нервничает.
— Меня зовут Павел. Николаенко Павел. Знаете, мне, ну... такое снится, — запинаясь, начинает посетитель. — Представьте, иду я по улице, а кругом лужи крови...
— Подождите, молодой человек, — останавливает его Олег Николаевич. — Присаживайтесь. Сюда, на диван... А теперь рассказывайте.
— Доктор, — вновь начинает Павел, передавая врачу карточку и устраиваясь на диване, — в последнее время мне снятся странные кошмары. Я бегу по городу. Над головой — тёмные багровые тучи. Вокруг огромные, шарообразные здания. — Парень широко разводит руками, демонстрируя размеры грандиозных строений. — Я понимаю, что мне надо бежать, иначе я не успею. Не успею сделать что-то важное.
Молодой человек краснеет. Дворницкий молчит, — пациенту необходимо выговориться.
— Я никогда не успеваю. Каждую ночь, — продолжает Павел срывающимся голосом, — просыпаюсь с громким криком. В поту. Доктор, я сойду с ума! Помогите, — сипло договаривает он. — Мне рассказывали, что вы — настоящий гипнотизёр, и вылечили многих.
— Помог, а не вылечил. Просто помог, — листая карточку, машинально поправляет Олег Николаевич, не в силах отогнать тревожное чувство — беспокойство по поводу предстоящей встречи с другом... когда-то другом. Любопытно, каким он стал, изменился ли после?.. Нет. Надо успокоиться. Сосредоточиться. Вернуться к проблеме пациента.
— Павел... откиньтесь назад, — приказывает врач. — Закройте глаза. Расслабьтесь.
Олег Николаевич подходит к спинке дивана и, приблизив ладони к затылку пациента, продолжает:
— Сосредоточьтесь на ощущениях в области головы... Чувствуете тепло?
— Да, пожалуй, — неуверенно соглашается парень.
— Сейчас я досчитаю до трёх, и вы заснёте... Раз... Два... Три.
На самом деле никакого гипноза нет, элементарное самовнушение: пациент засыпает, потому что так хочет доктор.
Дворницкий не стремится прослыть сумасшедшим. Потерять репутацию можно в один миг, а восстанавливать придётся долго и упорно. Коллеги по профессии, пациенты, да и знакомые верят, что Олег Николаевич отлично разбирается во всех тонкостях лечебного гипноза, и никто, даже из самых близких друзей, не знает про оболочки.
Оболочки ненависти. Хатризмы.
У Павла она совсем бледная — светло-синяя, с радужными разводами, словно готовый лопнуть мыльный пузырь. Но и такая способна поведать многое, очень многое. Стоит дотронуться пальцами, как оболочка засеребрится, заструится тоненькими ручейками, зазмеится, расползаясь в более яркие, осмысленные картины...
Слишком расплывчато, туманно. Олег Николаевич делает несколько поглаживаний руками, еле дотрагиваясь до почти незримой поверхности.
'Ну, давай... расскажи свои тайны... какой же в тебе грязи насобиралось?'
...Окно. Кухня. За столом обедает семья. А вот и Павел. Родители.
Напротив Павла заливисто смеется маленький брат. Палит из водного пистолета. Холодные струи рассыпаются голубыми брызгами. Павел вскакивает. В руках появляется автомат.
Оболочка вздрагивает от напряжения, начинает бурлить, ходить ходуном. Дворницкий в изумлении наблюдает, как лицо маленького мальчика искажается, и Павел, нацелив на страшилище автомат, даёт очередь.
...Монитор компьютера. Пашин брат остервенело дёргает джойстик, пялясь на экран. Виртуальные монстры падают один за другим. За спиной возникает Павел. Опять автомат. Очередь.
Оболочка под руками Дворницкого начинает мелко дрожать, покрываться сине-чёрными пузырями, кажется, что чуть-чуть — и она лопнет.
Хватит. Увиденного достаточно. Хатризма может и не выдержать, если воздействие длится более пяти-семи минут.
— Младший брат — причина ненависти, — произносит Дворницкий. — Он вызывает в тебе раздражение и злость, влекущие за собой ужасные сны. Будь к нему более добр, снисходителен, благожелателен... Помни, он всего лишь маленький ребёнок. Я приказываю тебе — полюби брата, научись прощать.
Щелчок пальцами. Скоро пациент проснется.
В такие минуты Дворницкий ощущал себя почти всесильным.
Всемогущим.
По-дурацки себя чувствовал.
...Васька совсем не изменился. Светло-голубые глаза, немного насмешливые, как и в юности, стриженый ёжиком затылок, даже ямочки на щеках те же. Только улыбка стала немного жёстче, серьёзнее, да и на лбу пролегла глубокая поперечная морщина.
Вспомнили детство. Ребят со двора, школьных друзей, красавицу Олю с пятого подъезда. Кто кем стал, кто где есть. Про преступление, перевернувшее жизнь с ног на голову, Василий молчал, а Олег благоразумно не спрашивал.
Бутылка коньяка, привезённая гостем, уже наполовину пуста; разговор стих.
Василий, не торопясь, гасит окурок и вдруг произносит, глядя в сторону:
— Я к тебе по делу, в общем-то... — светло-голубые глаза обращаются к Дворницкому. — Ты, говорят, специалистом великим стал... может, сможешь и мне помочь?
Олег чувствует, как учащенно бьется сердце.
— Что у тебя? Нервы? — как можно равнодушнее спрашивает он. Или кошмары? Паранойя? Галлюцинации?
— Да нет, — усмехается Василий, — не то... Скучно мне.
Олег от неожиданности поперхнулся коньяком, и Василий добродушно хлопнул старого друга по спине.
— Не в том смысле скучно, — продолжает Василий, — не в том... Просто, понимаешь, такая тоска иногда находит, чёрная... Не снится мне ничего. Сижу перед телевизором и вдруг понимаю, что не соображаю совсем. Сижу, тупо уставившись в одну точку. И всё.
— Ну, это не болезнь, — усмехается Олег, вновь разливая коньяк, — это, так сказать, бытовой фактор.
— Могу так день просидеть. Два, — Васька пристально смотрит в глаза. — Раз четыре дня просидел. В одну точку. Без еды, без воды. Вот так.
Утром Василий открывает дверь кабинета Дворницкого ровно в девять ноль-ноль, как и договаривались.
Оглядывается. Присвистывает.
— Неплохо у тебя... уютно.
Обмениваются несколькими, ничего не значащими фразами и переходят к делу.
Василий устраивается на диване.
— Закрой глаза, расслабься, — привычно начинает сеанс Дворницкий. — Подумай о чем-нибудь приятном. Море, тихий плеск волн... Ты на берегу. На тёплом песочке... Лёгкий ветерок... Засыпаешь.
Василий сразу же расслабляется: руки падают на диван, голова мягко откидывается назад.
— Раз... Два... Три.
Василий спит.
Олег Николаевич прищуривается, ловя взглядом привычные очертания собственной хатризмы, не слишком чистой и прозрачной, но всё же светло-синей, с гладкой и ровной поверхностью, задумчиво переводит взгляд на спящее тело Василия и...
У Дворницкого округляются глаза, немеют руки, частит сердце, замедляется дыхание.
Не может быть. Невозможно!
Дворницкий работал с сотнями пациентов, но ни разу не встречался с подобным.
Не может быть.
Необходимо пересматривать всю работу, заново осмысливать гипотезы из-за человека, спящего на диване.
Не может этого быть!
Наверное, что-то не так. Ошибка, отклонение от правил.
Невероятно.
Олег Николаевич достает из кармана брюк пачку сигарет. Пальцы дрожат. Сигарета падает на пол. Дворницкий, выругавшись, достает новую и закуривает. Пожалуй, он еще никогда не курил в кабинете.
У Василия нет хатризмы.
Ни следа. Оболочка отсутствует.
У некоторых в оболочке случались дыры: мутные, зияющие провалы — о, это страшные люди! По наблюдениям Дворницкого, аккуратно записанных в личный дневник исследований, такие индивидуумы излишне эмоциональны, возбудимы, поспешны в суждениях и агрессивны: человек способен пойти на любую крайность, может мстить миру и окружающим за всю злобу, скопившуюся внутри.
Не может быть...
Дворницкий ловит себя на мысли, что всё-таки ожидал чего-то подобного от Василия. Это же человек, совершивший убийство. С такими Дворницкому ещё не доводилось встречаться: к нему на приём приходили параноики, шизофреники, истеричные, с порядком расстроенными нервными системами люди, — но никто из них не был убийцей. Хатризмы некоторых были иссиня-черными от собравшейся в них злобы и ненависти, встречались среди них и рваные, сплошь усеянные дырами, но чтобы полное отсутствие?!
Вот он — шанс. Подарок судьбы. Василий — последняя жирная точка в его исследованиях. Именно на этом человеке Дворницкий, наконец, проверит гипотезу о хатризмах. И, возможно, заявит миру об удивительном открытии. Но для этого надо пойти немного дальше... Вглубь.
Дворницкий тушит недокуренную сигарету, окурок летит через форточку.
Да, есть о чём поразмыслить. Надо провести ещё один сеанс. Сложный, опасный.
Дворницкий уже давно не занимался подобным — не проникал в подсознание человека. Зачем, если всё лежит на поверхности — в хатризме?
Но в данном случае... Опасно, в первую очередь, для пациента. Как же быть с медицинской этикой? Да и согласится ли Васька на подобное?
'А зачем тянуть? — проносится в мозгу аккуратная мысль, — Васька спит на диване, дыхание ровное, пульс в норме... можно продолжить'.
— Наука не простит, — высказывает Дворницкий вслух последний довод и проводит ладонью перед закрытыми глазами Василия, вокруг головы, по плечам, рукам и животу. За ладонью мягко струится едва различимый, полупрозрачный след, и вскоре тело Василия обволакивает зыбкий, белесоватый туман.
Дворницкий прикладывает ладони к лицу. Через минуту отнимает руки и открывает глаза.
Туман не исчез. Олег Николаевич продолжает видеть Василия в молочно-белом дыму.
Самогипноз.
Психолог сосредоточенно разглядывает лицо бывшего друга.
'Интересно, — думает Олег Николаевич, — способен ли кто-либо из ныне практикующих гипнотизёров на подобное?' Вряд ли... Дворницкий перелистал горы литературы по гипнотическим практикам, но никто из специалистов не хвастался способностью вводить в состояние транса себя самого.
А Олег Николаевич мог. Именно так он когда-то обнаружил первую хатризму у маленькой девочки, пришедшей на приём вместе с мамой. Хатризма была едва заметная, бело-голубая... Девочка ненавидела родителей, забрасывающих её дорогими игрушками, в то время как ребёнку хотелось просто гулять в парке, кататься на качелях.
— Василий... Васька... Тебе девятнадцать лет, — обращается Дворницкий к гипнотизируемому.— Что ты видишь? Чувствуешь?
Василий медленно открывает глаза и начинает рассказывать.
...Смеркается. Только что прошёл дождь и в беседке сыро, хотя лавки остались сухими. Детский садик давно опустел, и на его площадке теперь другие посетители — весёлые компании с соседних дворов, влюблённые парочки.
Василий опрокидывает очередной пластмассовый стаканчик. Зажмурившись, закусывает лимоном. Васька, Игорь и Петька отмечают последний экзамен. Сессия закрыта. Теперь они гордо величаются второкурсниками.
— Чего с военкой делать будем? — Петя нарезает колбасу тонкими кусочками и раскладывает её на газете, расстеленной прямо на лавке.
— Косить надо, мужики, — заявляет Игорь, хватая сразу два колбасных кружочка. Тянется за третьим, но Петька придерживает газету за край:
— Береги закуску!
— По мне, армия — хорошая школа, — продолжает Вася разговор и отправляет в рот сразу пол-лимона, — жизненная... Вон, Серёга Худой, знаешь его? — вернулся довольным и здоровым, как слон... Сильно говорит, не били.
— Ага, охота тебе два года на отечество ишачить, — возражает Игорь и, прищурившись, добавляет:
— А вот сложись такая ситуация как в сорок первом году, пошёл бы воевать?
— Еще чего! — встревает Петька. — Мне это государство ничего не дало. С какой это стати я должен его защищать? И вообще, я — пацифист.
— Пуцифист, — передразнивает Игорь. — Хотя я, конечно, тоже не стремлюсь государству услуги делать.
— Люди не за государство, а за Родину жизнь отдавали! — криво усмехается Васька, разливая по стаканчикам водку, — верили, то есть, в победу и правое дело.
— Во что это верили?! В атаку шли с криком: 'За партию! За Сталина!'
— Это не так и важно. А тебе Петька, за базар твой, в те времена быстро бы яйца оторвали.
— Да пошел ты! — Петр сжимает кулаки. — Не собираюсь я воевать, я простой человек...
— Так и победили мы тогда благодаря героизму простого народа, — Василий внимательно следит за Игорем, расхаживающим вокруг стола. — А сейчас модно стало сводить героизм до нуля.
— Мыслю я, какой ты, Васька, умный прям, — Петька кладет колбасу на хлеб, и залпом выпивает порцию. Лицо краснеет, глаза слезятся, но он мужественно продолжает:
— Побеждает всегда тот, у кого фанатизма было больше, — Петька отправляет бутерброд в рот.
— О, точно! — загорается Игорь, глаза его возбуждённо блестят. — Идеальным вариантом является армия убийц... таких себе фанатиков. Ну, прикиньте, сделать так, чтобы человека ничто не останавливало перед убийством. Убивать, не задумываясь.
— Ерунда! Это невозможно, — Петька улыбается во весь рот. — Как это, убить и всё? Человек на это не способен. Его надо конкретно подзарядить этим... хероизмом, чтобы крыша съехала из-за любви к отчизне.
— Хотя, с другой стороны, согласитесь с тем, что убийство совершает сильный человек, — Игорю явно нравится тема, — в смысле, что сила в преодолении запрета. С самого рождения нам говорят о ценности человеческой жизни. Нельзя мол, лишать жизни ближнего.
— Мне, чтобы убить, к примеру... Ваську, надо чтоб он меня конкретно разозлил, — Петька встаёт, его качает из стороны в сторону. — Например, водку бы мою выпил.
Петька, потеряв равновесие, валится на пол беседки.
Васька пытается поднять товарища за воротник, но бесполезно: Петька вырывается и мычит что-то нечленораздельное.
— Ну, я же не о конкретном убийстве, — Игорь сокрушёно щёлкает по пустой бутылке. — Порой иногда стоит убивать ради будущего... ради себя, других людей, государства, а может, и всего мира. Порой нужно убить ради добра... Как думаешь, будь в войну у нас такие как Петька, победили бы мы? Нет. В этом и заключается философия войны — философия убийства — совершить зло во имя добра. Убить, чтобы выжить. Нет, я бы убивал, да... Убивал бы. Если надо.
— Зачем? — Василий, внезапно схватив бутылку за горлышко, со всего маху ударяет Петра по голове.
Игорь ошалело смотрит на оставшуюся в руке друга розочку, с неровного края которой стекает что-то чёрное и вязкое.
— Не люблю таких, как ты умников, — Васька делает угрожающий шаг к Игорьку, — убивал бы, говоришь? Во имя добра. Ха. Видишь, я ударил Петьку. Убил. Просто так. Я правильно сделал, а?
— Правильно, правильно, — Игорь чувствует, как что-то мерзкое и липкое изнутри поднимается к горлу и выплёскивается в маленькие комочки таких же мерзких и липких фраз. — Всё сделал правильно... Только больше не дури, а? Спокойно...
— А дед мне очень красочно рассказывал, как на переправе через Днепр люди гибли, — спокойно продолжает Васька. — Вот тебе и философия: я убью тебя, потому что ты тоже хотел убивать. Зло во имя добра.
Игорь кивает, не в силах оторвать глаз от окровавленного осколка.
— Как ты думаешь, — задумчиво спрашивает Васька, — я — сильный?
...Дворницкий смог позвонить Василию только через два дня. Рассказ об убийстве довёл психолога до депрессии. Олег Николаевич думал, размышлял, курил. Много курил. Но он не понимал, почему Василий, в тот злосчастный вечер, лишил жизни друга — Петра Крылова, за что? И как это связано с отсутствием хатризмы? Кажется, тогда Василий сильно обозлился, но... жертвой пал не рассердивший его Игорь, а Петька, вся вина которого была, что он больше всех выпил. Получается, что Василий хотел доказать Игорю справедливость своих суждений, равнодушно убив при этом человека, своего друга.
Просто чтобы доказать. Из принципа.
Чёрт побери... Но как же это связано с отсутствием у Василия хатризмы, как?!
Дворницкий понимал, что окончательно запутался.
Остаётся один выход: спросить у Василия, что он об этом думает. И — рассказать ему о хатризмах.
— Так ты лазил в мою голову, да? — уже в который раз спрашивает Василий. Он сидит на диване, закинув ногу на ногу. По лицу блуждает странная полуулыбка.
'Чёрт, совсем меня не понял, — устало думает Дворницкий, — совсем...'
— Да, я проник в твоё подсознание, — опять объясняет он, — да пойми же... ты, в каком-то роде, уникум, необычный человек. У тебя отсутствует оболочка ненависти. Напрочь!
— Послушай... — прищуривается Василий, — так только ты видишь эти, э-э... харизмы?
— Хатризмы, — поправляет Дворницкий. — Я не сумасшедший, если ты об этом. Я сделал открытие, понимаешь?! Конечно, не без помощи некоторых моих паранормальных способностей. Я веду подробный дневник исследований и, возможно, хотел бы заявить об этом миру... в скором времени. Но ты перевернул все планы! Василий, ты единственный из моих пациентов, который не имеет этой чёртовой оболочки!
— По-моему, — медленно начинает Василий, вставая с дивана, — ты совсем свихнулся на этой своей работе.
— Васька, — Олег Николаевич поднимается с кресла и подходит к Василию вплотную, — ты обязан мне помочь. Твой случай уникален, понимаешь, у-ни-кален! Я на пороге раскрытия тайны, которая мучила меня всю жизнь: теперь я смогу завершить исследования, предъявить открытие миру... Да вот, посмотри, — Дворницкий бросается к столу, открывает маленьким ключом нижний ящик, извлекает на свет чёрную потрёпанную тетрадь и протягивает Василию.
— Здесь что? Твой шизофренический бред? — Василий равнодушно листает страницы. — Ни фига себе... Я вот интересуюсь, ты так многим лазил в голову, а?
— Скажем, с тобой я немного переусердствовал, извини...
— Извини?! Да я в тюрьме не чувствовал себя так хреново, как в эти дни после твоего... сеанса магии, блин!
— Я настаиваю ещё на одном сеансе, или на двух... Ты должен рассказать мне об убийстве, которое совершил... Почему ты это сделал? Мотивы?
— Я звоню в психушку, — Василий крутит пальцем у виска, — а это, — он указывает на дневник, — я отдам, как доказательство твоих сдвигов.
— Дай сюда! — Дворницкий, не помня себя, хватает край дневника, но летит назад, на кафельный пол, от мощного удара в челюсть. Во рту чувствуется солоноватый привкус.
Василий, зло прищурившись, смотрит на поверженного психолога сверху вниз.
— Ты, сволочь, лез ко мне в мозги, копошился там, экстрасенс хренов! Так вот я тебе скажу: никто не имеет права иметь меня за подопытного кролика, никто! Если ты и в натуре что-то видишь, мне плевать. Я сдам тетрадку твою, кому следует, и тогда посмотрим, позволят ли тебе и дальше лазить по чужим головам!
Правой ногой Дворницкий ловко подцепляет щиколотку 'врага', а пяткой левой резко бьёт в колено сбоку и чуть-чуть наискось. Как когда-то на занятиях по борьбе.
Васька вскрикивает и, нелепо взмахнув руками, падает назад. Глухой удар — голова Василия задевает край стола, стриженный затылок бьётся по ручкам ящиков, оставляя кровавый след.
Дворницкий поднимается, тупо уставившись на обмякшее тело. Поднимает выпавший из рук друга детства дневник, забрызганный кровью. Бережно прячет сокровище в нижний ящик стола. И только потом набирает ноль-три.
— Алло... скорая!
Оправдали.
Непреднамеренное убийство, при попытке самозащиты. Внутри глухо и пусто. Ничего.
Кабинет заполнился крепким сигаретным дымом. Какую уже сигарету он выкурил сегодня? Кажется, пошла третья пачка... Дворницкий машинально тушит недокуренную сигарету и берёт новую.
Не знал он, чем закончится история о хатризмах, не знал. Олег Николаевич вспомнил, как неделю назад, чтобы отвлечься, расслабиться, вышел на работу, пригласил пациента в кабинет... Вспомнил шок, когда, во время сеанса самогипноза, обнаружил, что у него самого отсутствует оболочка.
Его собственная хатризма.
О да, это был шок. Словно взглянув в зеркало, ты не замечаешь у себя головы, привычно сидящей на шее.
И тогда он понял. Осознал. Хатризма исчезает полностью, разрывается или лопается, после того, как человек совершает, пусть и нечаянное, но убийство.
Переступает барьер.
Больше нет преграды, нет оболочки, которая бы защищала — скапливала грязь из окружающего мира.
Чтобы сказали об этом гуманисты, ратующие за перевоспитание и исправление морально павших, опустившихся до убийства ближнего?
Дворницкий опять потянулся за сигаретой. Что ждёт его самого?
Злоба, раздражение, ненависть будет скапливаться у него внутри, подобно пыльному мусорному мешку, и когда-нибудь прорвётся наружу... Сможет ли он теперь контролировать себя, оставшись без оболочки?
Олег Николаевич знал, что никому и никогда не покажет дневник исследований.
август — сентябрь 2005, Колпино — Ивано-Франковск
