Лар облизнул сухие губы и сглотнул. Очень хотелось есть, и еще больше — пить, но воду им давали час назад, и никого не волновало, что на таком солнцепеке от одной небольшой кружки теплой и солоноватой островной воды одолевавшая их жажда только станет еще более мучительной. Мальчик с невольной завистью взглянул в сторону девушек, которых разместили под навесом, чтоб, не приведи Двуликий, не испортить кожу солнечными ожогами или веснушками. От одуряющей жары и скуки Лара все заметнее клонило в сон. Прошедшей ночью он катастрофически не выспался, поскольку большую часть времени ворочался на жестком тюфяке в бараке для рабов и размышлял о том, кто его купит. Неизвестность пугала до тошноты. Будь у него выбор, он бы предпочел остаться в доме прежнего хозяина. По крайней мере, в доме господина Нарста все было привычно и знакомо... безопасно. Слуг в усадьбе было много, и на Лара, в сущности, никто не обращал внимания. Самого господина Нарста мальчик видел редко и почти всегда издалека. А разговаривать — и вовсе никогда не разговаривал, хотя пробыл у него в доме пять или шесть лет — точнее Лар и сам не мог сказать, давно уже запутавшись во времени.
Им с первого же дня внушили, что хозяину не стоит без причины попадаться на глаза, и уж тем более недопустимо самовольно привлекать к себе его внимание. Если же ему что-нибудь понадобится, и он сам — чего на свете не бывает — обратится к тебе с поручением или вопросом, надо смотреть в пол, отвечать покороче и не забывать прибавить "господин". Вот, в сущности, и все. Нехитрая наука. Настоящим-то хозяином для Лара был не Нарст, а управляющий усадьбой, кеттер Дарсий. Этот совал нос во все дела, следил за выполнением работ на кухне и в саду и сам решал, как наказывать провинившихся. Про то, как обращаются с рабами управляющие из других домов — в особенности те, кто вышел из числа невольников — рассказывали жутковатые истории, но Дарсий, несмотря на всю свою дотошность, был не так уж плох, и ради собственного удовольствия ни над кем из рабов не изгалялся.
Добрым его, разумеется, назвать было нельзя. Забывчивости, лени и нерасторопности хозяйский управляющий не признавал. Давным-давно, когда Линар, забравшись на решетку над беседкой, собирал улиток с виноградных листьев и случайно задремал на солнцепеке, Дарсий всыпал ему так, как будто Лар поджег господский дом вместе с конюшнями и службами. Зато, имея дело с Дарсием, не приходилось опасаться, что он изобьет кого-нибудь просто от скуки или ради развлечения.
В отличие от большинства рабов в усадьбе, Лар был по рождению свободным. Даже смутно помнил маленький рыбачий поселок, находившийся за много стае от Филиса, на берегу Неспящего залива. Помнил грубый хриплый смех и резкие, совсем чужие голоса пиратов, высадившихся на побережье, чтобы пополнить запас пресной воды и поймавших на берегу его, ушедшего — вопреки всем приказам старших — далеко от дома. Потом еще помнил темный трюм и качку, от которой его выворачивало наизнанку. "Пять динэров" — предложил торговец с островов, едва взглянув на скрюченного, иззелена бледного Линара, под которым после путешествия еще качались доски мола. "Восемь" — возразил пират. И началось: пять с половиной, семь и десять медек, ладно, так и быть, пусть будет пятьдесят семь ассов... Лара чуть не вырвало, пока они не сторговались на шести динэрах. Ему было так худо, что его уже почти не волновало, что, когда они ударят по рукам, он навеки станет чужой собственностью, которую теперь до самой его смерти будут продавать, обменивать или даже дарить. За время путешествия Лар успел выплакать все слезы и понять, что то, что с ним случилось — это навсегда. Не будет больше ни сестер, ни дома, ни настрявших в зубах наставлений в духе "не броди один по побережью, а то угодишь к пиратам". Вот и угодил... Эскеро, как сказали бы на Островах. А это, как позднее понял Лар, было такое емкое словечко, означающее — все, с концами. Или просто "дело дрянь".
Первое время он, по дури, еще думал о побеге. Не то чтобы в самом деле что-нибудь планировал, а так, мечтал. Воображал, как ловко умыкает ключ от дома, как сражается с преследователями, а потом с триумфом уплывает на имперском корабле. С тем же успехом можно было тешиться надеждами на то, что улетишь из рабства на драконе. Прожив в доме нового хозяина около года, Лар перестал мечтать о том, как убежит, и, засыпая, начал фантазировать, как от случайной молнии внезапно полыхнет хозяйский дом, а он, рискуя жизнью, бросится туда и вынесет из пламени что-нибудь очень ценное — такое, что и господин, и кеттер Дарсий уже не надеялись спасти. Тогда хозяин даст ему свободу и подарит денег, чтобы пересечь залив.
Потом и эта блажь тоже прошла, и Лар начал мечтать о том, чтобы, когда его в следующий раз пошлют на рынок, Дарсий был настроен благодушно и позволил бы ему потратить пару медек, остающихся после покупки всех заказанных вещей. Или хотя бы разрешил не мчаться сломя голову назад, а побродить часок по гаваням. И если что-нибудь подобное действительно случалось, то Лар чувствовал себя вполне счастливым. Потому что уже понял, что никаких других поводов для счастья у него не будет — ни сейчас, ни даже много лет спустя, когда он уже станет взрослым. Вот, казалось бы, чего уж проще — в один из таких походов в город незаметно юркнуть на корабль, отплывающий в Адель, и затаиться в трюме, понадеявшись, что его не заметят. Но Линар наслушался историй о подобных беглецах и точно знал, что никогда на это не отважится.
...День близился к полудню, и на выцветшем от жары небе не было ни облачка. Пить, разумеется, хотелось все сильнее. Если утром Лар почти боялся, что его кто-нибудь купит, то теперь начал смотреть на каждого проходящего мимо приятного с виду человека с нескрываемый надеждой. Может, это чей-то управляющий, подыскивающий новых рабов. Тогда его заберут отсюда и, быть может, уже через час накормят. Но идущие мимо Линара люди либо вообще не собирались покупать рабов, шатаясь по невольничьему рынку просто из праздного любопытства, либо им не нужен был тощий заморыш, выглядевший младше своих лет.
К Линару перекупщик с самого начала отнесся весьма скептично. Кареглазый, с облупившимся на солнце носом и когда-то темными, а теперь выгоревшими жесткими волосами, Лар смотрелся слишком неказисто, чтобы взять его в домашнюю прислугу, а для полевых работ он был и мал, и слишком хлипок. Услышав, что Линару сейчас должно быть около двенадцати, торговец закатил глаза и приказал ему всем отвечать, что ему только десять. А иначе, мол, ни один человек в своем уме не станет покупать подобного задохлика. Линар готов был отвечать все что угодно, но пока что ни один из покупателей к нему не подходил.
А потом Лар увидел человека в синем орденском плаще — и сердце гулко екнуло в груди. Имперцы хлынули в Росанну еще пару месяцев назад, но рыцаря из Ордена Лар видел в первый раз. Мужчина шел через невольничий базар с таким сосредоточенным и целеустремленным видом, что другие покупатели невольно отступали в сторону, давая рыцарю дорогу. Лару захотелось вскочить на ноги, привлечь к себе внимание гвардейца, закричать, что он свободный человек, похищенный пиратами из Мирного... Линара замутило. Заявить себя имперцем и свободнорожденным — это было равносильно бунту. Лар пока не слышал, чтобы кто-нибудь из бывших соотечественников сумел освободиться таким способом. Зато время от времени видел у наиболее упрямых выжженное прямо на щеке клеймо "F.E." — Felissen Esvirt. То есть "раб с Филиса". Если этот рыцарь не захочет помогать Линару и оставит его здесь, его, самое меньшее, жестоко поколотят. И, если подумать, с какой стати незнакомому, чужому человеку тратить свое время, вызволяя его из неволи?..
Рыцарь и сопровождающий его мальчишка были уже совсем близко. Надо было, наконец, на что-нибудь решиться... Лар облизнул потрескавшиеся, сухие губы, мысленно скомандовал себе — "Давай!..", но промолчал. Рыцарь скользнул по нему равнодушным взглядом и отвел глаза. Гораздо больше интереса к Лару проявил его попутчик — смуглый и темноволосый парень, бывший то ли сыном, то ли — вероятнее — оруженосцем рыцаря. Он шел пружинистой походкой, широко расправив плечи — сразу видно, что ему не приходилось, сгорбившись, сидеть на такой вот Хегговой скамье и дожидаться, когда ему скажут, к кому теперь нужно обращаться "господин".
Не то чтобы Лар ждал какой-то помощи от этого мальчишки, бывшего от силы на два года старше его самого. Но в тот момент, когда их взгляды встретились, на лице Лара, вероятно, все же что-то отразилось, потому что спутник рыцаря растерянно сморгнул. Линар уже привык мгновенно отличать в толпе людей, никогда раньше не бывавших на невольничьих торгах, и готов был поклясться, что оруженосцу рыцаря такое зрелище тоже было в новинку. В отличие от своего сеньора, он смотрел на Лара пристально и долго — даже обернулся пару раз, когда они с гвардейцем уже прошли мимо. Лар тоскливо провождал их взглядом, пока покупатели, толпившиеся у навеса с девушками, окончательно не скрыли рыцаря и его спутника от его глаз.
Когда они ушли, Лар постарался убедить себя, что он все сделал правильно. Не было ничего глупее, чем кричать и звать на помощь. Это только в сказках странствующие рыцари бросаются на помощь каждому, кто их попросит. У светловолосого мужчины в орденском плаще наверняка полно своих забот, и, вздумай Лар действительно привлечь к себе всеобщее внимание, гвардеец предпочел бы его просто не заметить. Зато уж перекупщик-то уж точно не оставил бы такой поступок безнаказанным... Лар повторял себе, что он все сделал правильно, но ощущение непоправимой, окончательной утраты все равно не проходило. Лару вспомнились слова одного старого слуги из дома прежнего хозяина. Он часто повторял, что каждому невольнику хотя бы раз за годы рабства выпадает Шанс. Как при игре в пинтар, в которой кости рано или поздно обязательно выпадут "семилистником" — и грош цена тому, у кого в тот момент стояло на кону три жалких медьки. Потому что чаще всего люди знать не знают ни о каком Шансе, и бездарно упускают свой, когда он сам идет к ним в руки. "Например, как я" — сказал старый слуга. Но, сколько Лар его не спрашивал, не пожелал рассказывать, как было дело. Про себя Линар решил, что ему представлялся случай убежать, а он им не воспользовался. Струсил или еще что.
Линар тогда еще подумал про себя, что, может быть, старик и вовсе не заслуживал свободы — раз уж не осмелился рискнуть и побороться за нее.
А сам-то, сам!..
Лар ощутил, как по щеке у него проползла слеза, и побыстрее слизнул ее языком — а то еще влетит от перекупщика. Вчера вечером, когда Линар наслушался жестоких шуточек соседей по бараку для мужчин-рабов, вздумавших обсуждать, зачем обычно покупают мелюзгу вроде Линара, и расплакался от страха, перекупщик высказался на тему слез со всей определенностью. Правда, сначала он покрыл веселых шутников отборным матом и велел им заткнуться, а потом даже сумел немного успокоить Лара, грубо сообщив ему, что лично он рабами для борделей не торгует, а если бы даже торговал, все равно никто не польстится на такого неказистого, чумазого заморыша. Но под конец он клятвенно пообещал, что всыплет Лару, если еще раз увидит его хнычущим. Ты, сказал он, и так-то выглядишь настолько жалким хлюпиком, что ни один здравомыслящий человек не захочет на тебя потратиться, а тут еще и слезы! Может, мне теперь всю жизнь тебя кормить, пока ты будешь тут сидеть и шмыгать носом?.. Если снова вздумаешь реветь, то я, по крайней мере, дам тебе хороший повод.
Лар ничуть не сомневался в том, что так оно и будет, и сейчас, вспомнив про этот разговор, поспешно вытер мокрые глаза.
Прогулка по Росанне оказалась вовсе не такой веселой, как рассчитывал "дан-Энрикс". Если бы он знал, что ему предстоит увидеть, он, наверное, не стал бы так упорно добиваться разрешения сопровождать мессера Ирема. Сначала Крикс бездумно наслаждался тем, что можно, наконец, пройтись по твердой мостовой вместо качающейся палубы "Бесстрашной Беатрикс", и постоянно вертел головой, разглядывая набережные, сады и виноградники, но за то время, пока они шли через невольничий базар, радость "дан-Энрикса" угасла. Даже возвышающийся на холме дворец Аттала Аггертейла, который как будто бы парил над городом, утратил всякое очарование. То нетерпение, с которым он еще сегодня утром предвкушал поход на берег, теперь представлялось Криксу глупым и едва ли не постыдным.
— Почему император не заставит Аггертейла отказаться от работорговли? — мрачно спросил он у сэра Ирема, когда невольничий базар остался позади.
Шагавший рядом с Криксом коадъютор хмыкнул.
— Думаешь, Аттал бы согласился добровольно? Или ты считаешь, что нам нужно отказаться от союза с таном Аггертейлом и начать войну еще и с ним?..
Крикс раздосадовано покосился на своего спутника. Привычка сэра Ирема все время выворачивать его слова наизнанку, чтобы посмеяться над оруженосцем, неизменно его раздражала. Даже Ирем вряд ли мог считать, что Крикс настолько туп, чтобы забыть, что Аггертейл — их единственный союзник в начинавшейся войне. Скорее, рыцарь просто не считал необходимым принимать какие бы то ни было слова "дан-Энрикса" всерьез.
— Но вы же понимаете, что я имел в виду, — нахмурившись, заметил Крикс. — Я вовсе не хотел сказать, что нужно воевать одновременно с Аварисом, Островами и Нагорьем...
— А по-другому не получится. Как только начинаешь воевать с кем-то одним, другие сразу же прикидывают, как воспользоваться этим в своих целях. И уж ты мне поверь, ни Айришер, ни Аварис никогда не упустят случая урвать себе кусок земли или подвинуть спорную границу. Но дело не только в этом. Даже если бы не Аварис с Нагорьем, было бы по меньшей мере глупо начинать войну из-за подобной мелочи.
— Это совсем не мелочь! — возмутился Крикс.
Лорд Ирем закатил глаза.
— Я слушаю твой монолог на тему "рабство отвратительно" от самой гавани, так что избавь меня от повторений. И в особенности — от твоих ребяческих суждений о войне. Если тебе повезет, и ты останешься в живых к концу кампании, ты сам поймешь, почему никакой правитель, если у него имеется хотя бы капля здравомыслия, не станет начинать войну ради абстрактных принципов.
— Но ведь не обязательно же сразу начинать войну, — немного сбавив тон, заметил Крикс. — Можно было бы пригрозить, что мы поднимем пошлины... или сказать, что мы не будем поддерживать их флот против аварцев, пока на Островах не запретят... ну ладно, не начнут хотя бы ограничивать работорговлю.
— Неплохое предложение, — небрежно согласился Ирем. — Обязательно внеси его на рассмотрение, когда тебе предложат кресло в государственном совете.
— Мессер Ирем, я ведь не шучу, — с досадой сказал Крикс.
— Само собой. И это как раз самое забавное. Слышал бы ты себя со стороны... вот это "мы поднимем пошлины" — особенно.
Крикс мысленно пообещал себе, что больше никогда не станет обсуждать с мессером Иремом что бы то ни было (по правде говоря, такие обещания он давал себе по десять раз на дню), и прошагал две следующих улицы в мрачном молчании. Потом Ирем замедлил шаг.
