Звенящая струна
— Хоу, Хранитель! Беда пришла! Лед на Кривом озере покрылся трещинами, времени осталось немного. Слышишь, как притих Зачарованный лес в предчувствии схватки? Смолкли звонкие песни востроглазых эльфов, затаились в своих, пропахших гнилью, норах древесные гномы, легконогие дриады умчались на самую окраину леса.
Слово сказано, смолк принесший недобрую весть. Стоит, в добротный овечий тулуп кутается. Не молод, но и стариком не назовешь. Странный, на деревенских не похож, и запах от него... стали, табака и еще чего-то будоражащего, непонятного. Но в одном прав он: замер Зачарованный лес, словно и впрямь беда пришла.
Вожак — матерый черный волк поднялся.
— Хоу, братья! Надо проверить слова чужака. — Незнакомец, если что и услышал, то лишь короткий рык. Свой язык у Хранителей, людям неведомый.
Стая как один, ворчи — не ворчи, а вожака ослушаться не моги. Лучше лапы стоптать, лишнюю ходку к Кривому озеру сделать, чем лихо попустить. Все это понимают, на то и Хранители.
Хрустит под лапами недавно выпавший снег, стелется над землей черная смерть. Ходко бегут волки, не быстро, чтоб раньше времени не вымотаться, но и не медлят. У молодняка глаза горят, кровь в жилах играет, так бы одним махом и оказались на месте, да старшие сдерживают, вот и приходиться плестись в хвосте.
Тихо в лесу. Молчат птицы, попряталось зверье, разве что мышь, порой проскочит, порскнет серый комочек в норку и затаится. Да что с мышей взять, разуму в них с ноготок.
Тихо в лесу, но не для вожака. На то он и первый в стае, чтобы слышать лучше, видеть дальше, чувствовать больше. Слышит он тревожный шепот вековых деревьев, чувствует, как стонет земля, предвещая недоброе. Тоскливо на душе у вожака: у Кривого озера умирают последней, окончательной смертью, кому доведется вернуться в Волчий лог? Может статься — никому. Щенков жалко, они считай, еще и не пожили, но оставить никого нельзя, в бою понадобится каждый клык, а долг нужно исполнить любой ценой. Потому бегут вместе: и глупый Тимка, совсем еще малыш, который всего месяц как в стае, и вредный старик Прокоп, и беременная волчица Лина, ей плохо — ходуном ходят раздувшиеся бока, вот-вот рожать.
Легко ложатся под лапы хоженые тропы, пролетают мимо знакомые места — Сырой овраг, Медвежья малина, Звенящая поляна...
На холмик перед озером вылетели все разом, напружинив мускулы, оскалив клыки, не сдерживая рвущийся из горла вой. Замерли.
Кривое озеро. Нехорошее место. Сияет белизной девственно чистое снежное покрывало. Самый глупый из зверей не сунется сюда, не оставит след. Чует звериной своею душонкой непонятную опасность, что таится под такой обманчиво прочной толщей льда. Это зимой, да и летом здесь не лучше. Не всякий путник решится через Зачарованный лес дорогу выбрать, а кто пойдет — проклятого озера не минует. Манит уставшего с дороги, пропыленного, прожаренного в солнечных лучах странника тихая заводь — искупайся, смой пот, скинь дорожную усталость. Как не окунуться? Да только Кривое озеро не разменивается на мелочи, берет плату сполна — жизнями неосторожных купальщиков. Кто знает, сколько там, на дне темных, непроглядных омутов, под толстым слоем ила покоится костей. Наверное, могли бы сказать русалки, да нет их здесь, и рыб нет, и лягушек. Мертвая вода, лишь щерятся себе на дне, выбеленные временем черепа.
Но сегодня у озера на диво людно. Почитай все жители деревеньки Сосновки собрались, что близь Зачарованного леса с давних времен стоит. Крепкие мужики промысловики понуро стоят, безвольно опустив руки, всегда говорливые бабы необычно молчаливы, иногда то там, то здесь высунется из-за мамки чья-то вихрастая головенка, и тотчас, получив крепкий подзатыльник, спрячется обратно.
А меж деревенскими, по-хозяйски, снуют чужаки, серебрятся облитые кольчужными пластинами широкие плечи, поблескивают на солнце острые жала копий.
У самого берега копошится группа людей в серых плащах. Не замечая ничего, они старательно вычерчивают на расчищенной земле диковинные знаки вокруг большой каменной плиты. Вот один из них выпрямился, оттер со лба пот и повелительно махнул рукой воинам. Те немедля выхватили из безучастной толпы полную рыжеволосую женщину с открытым, добрым лицом.
— Мама! — рявкнули над ухом вожака так, что он вздрогнул.
Глупый Тимка — кто ж еще, рванулся, что есть мочи. Летит сломя голову, спасти маму, разорвать ненавистных чужаков. Пьянит щенка волчья сила, кажется все по плечу. Коротко тренькнули арбалеты и болты, с которыми не на зверя ходить, а закованных в сталь рыцарей с коней сшибать, пронзили волчонка, пригвоздили к земле. Лежит Тимка, хрипло стонет, капает кровушка, собираясь лужицей, и катятся из глаз зверя слезы. Да зверь ли это? Полноте, прильнул к земле в последнем объятии рыжий мальчишка. Вот, раз ребра поднялись с трудом, впуская в худосочное тельце воздух, другой, пробежала короткая дрожь, раскрылись глаза широко, до предела отпущенного природой, и остановился взгляд. Все. Нет больше Тимки.
Деревенские стоят — не шелохнутся, нет им дела до происходящего, давит тяжким грузом магия чужаков, лишает людей воли.
Скрипнул зубами вожак: жаль Тимку, но силой здесь не возьмешь. Возле Кривого озера Хранители ничем не отличаются от обычных волков, а клыки и когти не такое уж хорошее оружие против арбалетов и копий, да и панцирь не прокусишь. Разговаривать надо, что в волчьем обличье куда как непросто.
Можно раз в десять лет на час перекинуться в человека, берег вожак эту возможность, с родными хотел встретиться, да видно не судьба. Затрещали кости, вытянулся волк, катаясь по земле, — только так, в мучениях и становишься вновь человеком.
Кое-кто из жителей Сосновки, из тех, что постарше, не тумань вражья магия взгляд, мог бы признать в спускающемся с холма седобородом, но крепком старике, с лукавым взглядом из-под кустистых бровей, умершего лет сорок назад Гордия — старосту села. Чужакам же все равно — кто идет к ним, знай себе выцеливают, следят хищными головками арбалетных болтов за человеком. Подошел старик к сероплащным затейникам, видно они здесь главные, с ними и разговор держать.
— Здоровья желать не буду, хочу поговорить со старшим, — роняет слова бывший староста размеренно, веско, как привык, словно за ним не три десятка волков, а целый полк окольчуженных ратников.
Поднялся один, молодой, чернявый, брызжет на губах белозубая улыбка, чем-то неуловимо похож на подсыла, принесшего недобрую весть. Видно игрун — многое по жизни легко доставалось, не хлебал горя. Махнул остальным, продолжайте мол. А те уж разложили на холодном камне женщину, занесли жертвенный нож.
— О чем говорить хочешь, Хранитель? — сладок как патока голос молодого колдуна, но чувствует Гордий, хлещет словно плеть, незримая, беспощадная чужая воля — покорись, пади ниц, стань рабом.
— С такими трюками, господин, вам только на ярмарке выступать, — слегка осклабился староста, — нет надо мной твоей воли.
Сказал, как отрезал, ослабло давление, удивился колдун, но не испугался, не научен еще поражениями.
Мокрое чавканье раздираемой плоти прервало разговор. Закаменел скулами старик, глядя, как чужаки, спокойно, будто забитую свинью, разделывают мать Тимки.
— Напрасно женщину сгубили. — Слова даются Гордию нелегко, застревают в горле: не разговоры с такими водить надо, а рвать клыками до тех пор, пока во враге есть хоть капля жизни. — Уходите, пока есть возможность, клянусь, — Хранители вас не тронут.
— Ты не похож на глупца, старик, но речи твои безумны. Стоит мне отдать приказ и от вас ничего не останется. — Чернявый слегка наклонил голову с любопытством глядя на собеседника. — Вы до сих пор живы только потому, что я хочу сделать подарок Хозяину, а уж он пусть решает, как с вами поступить.
— Возьми откуп, колдун, — столько золота, сколько сможешь унести. Не тревожь спящее зло, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Ты не понимаешь, Хранитель, золото всего лишь металл коего у меня в достатке. Власть, вот что пьянит и бодрит кровь. Ты можешь дать мне безграничную власть, а, старик?
— Нет.
— Так я и думал, — презрительная улыбка слегка тронула губы чернявого. — Тогда нам не о чем говорить с тобой, старик. Когда Хозяин восстанет от сна, он не забудет о том, кто пробудил его и, думаю, награда меня удовлетворит. А сейчас смотри, Хранитель, мы будем резать крестьян до тех пор, пока ритуал не будет завершен.
— Господин Мирон! — окликнули колдуна.
Тот резко обернулся и впился взглядом в поверхность озера. От края берега, там, где его слуги начертили на земле странные знаки зазмеилась трещина, сначала тонкая, но постепенно все боле увеличиваясь и расходясь паутинками на тысячи трещинок.
— Как удачно, — прошептал названный Мироном, — получилось с первого раза.
Ветер — стылый зимний ветер, налетел, зашумел в ветвях деревьев. Чудится Гордию в едва различимом шепоте — "Оставь", "Поди прочь". Колдун Мирон ничего не слышит, что ему до причудливых завываний ветра. Глядит во все глаза, как ломается в мелкое крошево на озере лед, на бурлящую словно в огромном ведьмином котле воду. Глядит с восторгом, будто крестьянский ребенок, в первый раз увидавший представление бродячих артистов, разве что в ладоши не хлопает.
— Смотрите! — Истошно завопил толстогубый верзила воин, трясущейся рукой указывая в даль.
Да, там было на что посмотреть. Сверкая мириадами капель, ввысь, к небу, словно тщась достать само солнце, взметнулся огромный водяной столб. Опадал он медленно, нехотя, будто пытаясь хоть на мгновение продлить свою короткую жизнь.
— Это же Хозяин! — хрипло, враз севшим голосом выдохнул все тот же верзила и без всякой команды упал на колени, согнувшись в истовом поклоне. Оружие полетело наземь, один за другим воины и люди в серых плащах следовали его примеру. Остались стоять лишь Гордий да Мирон, да еще деревенские, но с тех спрос невелик.
Колдун, открыв рот, и счастливо, но очень глупо ухмыляясь, глядел, как паря в воздухе, приближается к берегу нагой человек, явившийся из столба воды. Высокого роста, прекрасно сложенный, с мужественным, но несколько искаженным злобой и презрением лицом.
— Зло приближается, — прошептал Гордий, рванув ворот рубахи — не хватало воздуха. На холме яростно взвыли волки.
— Хозяин! Это я пробудил вас, позвольте... — колдун Мирон с подобострастным поклоном скакнул было к нагому человеку, но тот его словно не заметил. Остановился возле бывшего старосты.
— Здрав будь, Хранитель.
— И тебе не чихать, ворог.
— Скажи, Хранитель, отчего они все такие дураки? — горько спросил Хозяин.
— Не знаю, — пожал плечами Гордий, — пороли, наверное, мало в детстве.
— Ты! — Хозяин полоснул взглядом, полным ненависти, Мирона, — подойди ко мне.
На подгибающихся ногах колдун приблизился к своему повелителю и тотчас бухнулся на колени.
— Разве я похож портовую шлюху? — Хозяин спросил тихо, но так, что даже Гордий внутри задрожал.
— Нееет, — на побелевшее от ужаса лицо Мирона было жалко смотреть.
— Тогда с чего ты взял, что всякий проходимец, едва освоивший азы магии, может пробудить меня?! С чего ты, червяк, решил, что являешься избранным?!
— Моя семья издревле поклоняется вам, — проблеял колдун, — есть книга пробуждения и я подумал...
— Знаешь ли ты, жалкая тварь, что даже скованный и спящий я готовлю свое возвращение? Десятилетия ожидания и вот — два года назад в момент идеального расположения звезд родился мальчик. — Голос Хозяна дрожал от едва сдерживаемой ярости. — Не просто мальчик, будущий великий воин и маг, мессия, который утопил бы человеческие королевства в крови, создав невиданную ранее империю. Только он, управляемый исподволь мной, мог исполнить ритуал пробуждения. Ты разрушил эти планы, подняв меня слишком рано и неумело, теперь вновь придется десятками, сотнями лет ждать нужного часа.
— Простите, я не знал, — едва не плача, съежился колдун.
— Гореть тебя за это в аду, — устало вынес приговор Хозяин, — тебе и твоим слугам, до скончания этого мира.
Толстогубый здоровяк закричал, на сей раз от ужаса. Он вскочил на ноги и выхватил меч, отмахиваясь от зловонных, сочащихся зеленой слизью щупалец, исторгнутых озером. Еще трое воинов встали с ним спина к спине, собираясь дорого продать свои жизни. Остальные, вереща от ужаса, почти не сопротивлялись, когда оплетшие их щупальца тащили в чернильную гладь озера.
Даже загнанная в угол крыса пытается укусить охотника, колдун Мирон крысой не был, и в последние мгновения жизни, отчаянно сражался с Хозяином, применяя всю доступную ему магию. Обычному человеку могло показаться, что колдун просто замер, но Гордий видел много больше. Мирон оказался куда сильнее, чем можно было подумать, необходимость биться за жизнь, желание избежать ужасающего посмертия придали ему сил. Прежде чем провалится, в раскрывшуюся под ногами, полыхающую огнем трещину, колдун боролся долгих четыре удара сердца.
Как и не было ничего. Давно отзвучали крики проклятых Хозяином душ, да и сам он исчез, растворившись в воздухе. Сосновцы, магия Мирона исчезла вместе с гибелью колдуна, почесывая затылки и удивляясь — как их угораздило очутится всем вдруг у Кривого озера, побрели домой, попутно не забыв прихватить брошенное на берегу невесть кем оружие. Гордий неспешно вместе со стаей возвращался обратно в Волчий лог. А Кривое озеро покрытое нетронутым белоснежным одеялом погрузилось вновь в ленивое ожидание. Ведь если долго ждать, то терпеливому всегда воздастся.
