Он пришел в селение в начале осени, когда еще только начинало холодить по ночам, а обмолоченное жито недавно засыпали в амбар.
Худой и немощный, в болтающейся на теле одежде. Наголовник выгоревшего и заношенного плаща был накинут так, что закрывал все лицо до самой шеи.
Старший, вышедший навстречу пришлому, подивился, как тот вообще видит дорогу.
Медленно, с опаской он подошел ближе. Чужак, как и полагалось, не вошел в круг ограды — под защиту предков допускались лишь поселяне, да те, кого впустит Старший.
— С чем пришел?
Старший был еще в силе — весен сорок, не больше, осанистый и дородный, с густыми рыжеватыми волосами, в которых было совсем мало седины. Сбоку от него стало еще двое здоровых мужиков — защитить, если пришлый затеет какое зло.
— Хочу попроситься зимовать у вас. Я не бездельник, работу знаю — нахлебником не стану.
Старейшина нахмурился. Вид чужака ему не понравился — не принес бы какую болезнь, или проклятие на род. Но и отказать человеку просто так было не по совести— селение большое, места хватало, да и год был урожайный — не обеднели бы.
— Пустить не трудно. Да только вижу я тебя первый раз — вдруг ты какой заразой болен? Или тебя прокляли — помрешь — что я с тобой делать буду? Сам знаешь, проклятые после смерти не успокаиваются.
Чужак переступил с ноги на ногу.
— Я не болен и не проклят — поранен был. Сам думал — не выживу. Но, как видишь, костлявая меня решила оставить.
Казалось, разговор отнимает последние силы, руки все сильнее сжимали крепкую палку, даже суставы побелели.
Старший, наконец, решился. Белян не имел ведовской силы, но в людях разбирался, он нутром чувствовал подлость и злобу. Поэтому пришлому поверил сразу.
— Хорошо. Займешь избу знахарки. Она зимой ушла от нас к чурам, дом с тех пор пустой.
Знахаркина изба стояла на отшибе, но под защитой жилого круга. Крайняя с западной стороны. Маленькая и старая, избушка была еще вполне крепкая. На стропилах висели засушенные травы, а на полках стояли горшки и чашки.
Старший прошелся про избе, обвел рукой:
— Ну вот, хозяйство какое, утварь почти вся есть, даже травы остались, живи. Есть пока приходи в мою избу, потом я тебе выделю запасов, но немного.
— Благодарю.
Пришлый бросил на лавку тощую котомку и сел рядом с ней.
Старший присел рядом и, немного помолчав, спросил:
— Чем жить станешь? До весны еще долго — дань после перелома зимы будет, в этом году тебя не будем считать, но в следующем — сам понимаешь.
— Охотиться буду, в здешних лесах пушнины можно много добыть, и мясом запастись. А повезет — так что и продам на торге. Я по дереву хорошо режу — селение ваше богато, да и город не так далеко — думаю смогу продать или выменять на что, вот немного поздоровею — пойду на охоту, дерево подыщу подходящее.
— По дереву резчик — хорошо это, у нас мастеров таких и нет, повезло тебе. И охотников у нас тоже мало — так, только на шубы, да для дани некоторые ходят. Только у богов надо будет благословение попросить.
Пришлый кивнул:
— Попрошу, как пойду в лес.
Он уже хотел подняться, но, вспомнив вдруг, спросил:
— Меня Беляном зовут, а тебя как называть?
Пришлый вздохнул.
— Нет у меня сейчас имени, Белян. Старое — умерло, новое — не приросло еще. Так что как назовешь, так и будет, — он махнул рукой, — хоть горшком...
* * *
Пришлый поначалу пугал жителей, и Беляну не раз попеняли на неосторожность и доверчивость. Бабы обходили его стороной, держась за обереги от дурной силы или сглаза, а дети — наоборот, тайком подходили к самой избе, им любопытно было наблюдать за странным человеком.
Ходили разговоры, что пришлый — каженник, потому и пришел из лесу и заморенный такой, что леший не оставит его теперь и на селение, спрятавшее от него человека, обрушится гнев лесного Хозяина.
К нему пристало назвище Странник, потому что и вид его, и речь, и само появление пришлого были не таковы, так привыкли сосновцы, странным.
За глаза же и вовсе прозвали Блазнем.
Постепенно жители Сосновой привыкли к странному чужаку, так и не открывшему лица. Он выглядел по-прежнему страшно, одежда как и прежде болталась на худых согнутых плечах, а лицо скрывала тень от капюшона. Пришлый мало с кем заговаривал и только о деле, больше молчал. Да и вовсе он людей сторонился.
Разговоры утихли после того как Странник, собираясь на охоту, вошел в святилище и долго о чем-то говорил с хранителем. Старший сначала хотел пойти с ним, но Странник попросил не делать этого и Белян не пошел — боги сами рассудят, ни к чему излишняя подозрительность.
Боги приняли его благосклонно — дым негасимого очага окутал Странника с ног до головы и языки огня, казалось, обнимали его, лишь чуть не касаясь рук, протянутых к очагу — невиданное дело. Белян, наблюдавший издали, только диву давался — он никогда не видел такого, но знак был явно хороший — чистый огонь не станет так ласкать дурного человека. Когда дым рассеялся, казалось, Странник выпрямился, стал, не таким сгорбленным.
После, когда Странник ушел, хранитель святилища вышел к Беляну и сказал ему тихо, чтобы не слышали любопытные:
— Непрост ваш пришлый. И богам он знаком, значит сам не слаб силой, и в обрядах не только участвовал, но и совершал их. Да и лица его не из-за тени не видно — глаза отводит, значит силу имеет и знающий. Чувствую я, крепко жизнь его переломала и непросто, не людскими руками. Ты его не зови Странником — скажи, что я назвал его Пламенем — видел, как ему огонь радовался — как побратиму.
Только теперь — когда уже осень отошла, и лег снег, когда сменилось несколько лун с его прихода, приняли селяне нового жителя, хотя и чурались по-прежнему, но уже не отходили в сторону и не прятали детей подальше.
А к осенним дедам он вырезал несколько подарков святилищу, да Беляю.
Вещи были удивительны и необычны — тонкий, будто живой узор так и притягивал глаз, радовал. Старшему до того понравились подарки, что он попросил сделать богато вырезанную прялку — в подарок молодой жене знатного родственника.
Когда лег санный путь, повезли в Гостец дань и Белян взял с собой работу Пламеня — показать тамошним торговцам. Городишко был мал — князь жил куда подале — в Корикове, там город был великий, но торг по весне собирался большой, да и зимой бывали гости.
Пламень так и жил, за зиму наготовил пушнины, да чудных деревянных поделок и на торгу наменял на них еду и одежду.
Как оказалось, он хорошо знал травы и кровь затворять умел — иногда местные, со страхом переступая порог избы на отшибе, просили о помощи.
* * *
Так прошла зима, истаяли сугробы, на их месте уже вовсю зеленела трава. Подходил праздник начала лета — Купальная ночь, вторая главная ночь года. Праздник, когда слабее грань и смешивается в ночных лесах и лугах жить и нежить, и боги приходят повеселиться вместе с людьми.
В эту ночь нельзя сидеть дома — нужно встретить зарю, чтобы вся короткая светлая ночь полна была радости и света.
Сосновцы собрались к вечеру на большом лугу, рядом со старым сосновым лесом. По краю его шел мелкий густой березняк — будет, где спрятаться тем, кому ярая праздничная сила ударит в голову.
Пологий спуск, недалеко от кострища, вел к реке. На закате девушки пойдут купаться, оставят в реке венки, а потом зажгутся костры и будет пир и пляски, и песни, и игры. А когда празднующие захмелеют и строгие старшие женщины ослабят надзор, станут уходить в тень веселые пары, да и супруги не упустят случай прославить молодую силу земли и ее даровитость.
Наутро, смелые пойдут кланяться родителям и просить благословения, а робкие — станут ждать и надеяться, что мужем станет тот, с кем гуляли самой короткой ночью.
Пламень, как только выпили первую, круговую, чашу, тут же ушел — отговорился, что в волшебную ночь нужно собирать особые травы, но на самом деле просто не мог смотреть на смеющихся селян, на счастливые пары. Да и не хотел своим видом портить праздник.
Отойдя подальше от шумных людей, он присел под деревом и, плотнее запахнувшись в плащ, задремал.
Пламень почувствовал ее издалека. Когда он открыл глаза, уже была отчетливо видна женская фигура, появившаяся со стороны костров. Девушка бежала, часто оглядываясь, останавливаясь и прислушиваясь. Она так старалась углядеть, гонится ли за ней кто-нибудь, что споткнулась о Пламеня. Он успел ее поймать и осторожно усадил подле себя.
Досада, так звали девушку, теперь он ее узнал.
От резкого движения наголовник слетел с головы. Девушка взглянула — и вскрикнула, прикрывая руками лицо.
Пламень отшатнулся от нее, хотел было накинуть наголовник обратно, но, разозлившись сам на себя за такую чувствительность, оставил, как было.
Досада с ужасом смотрела на открывшееся лицо. Хотя и лицом-то его можно было назвать с трудом. Лоб, левая бровь и скула, подбородок и губы справа оплавлены, будто воск, только середина лица была не тронута, будто мужчина прикрылся рукой от того, что так его изуродовало. Левый глаз был совсем белый. Серо-седые, неровные волосы отсвечивали в лунном свете.
Опомнившись, она смутилась, а потом испугалась — ну как обидится, да задумает чего нехорошее — никто не спасет. Даром, что худой да больной — вон какие руки сильные.
— Прости, Пламень, я не ожидала просто, прости, — неловкая, сбивчивая речь только выдала испуг.
Мужчина отодвинулся подальше, не спеша укрыл голову, но отводить глаза не стал — шрамы на подбородке и шее были все равно видны.
— Не бойся, ничего я с тобой не сделаю. Иди куда шла, или я уйду.
Досаде стало стыдно, зря напраслину выдумывала про человека.
— А можно я подле тебя посижу — нельзя ведь в эту ночь одному, без пары.
Пламень невесело усмехнулся.
— Мне можно — на меня ни одна нежить не позарится. Скажи лучше, почему ты убегала — разве осмелится кто такой праздник осквернить насилием?
Девушка подобрала ноги под подол, зябко повела плечами.
— Не всем есть дело до желаний той, кто ему уже обещана. Свадьба уже совсем скоро — после Дожинок. А он, постылый, и до осени ждать не хочет. Я б с любым согласна — лишь бы не он, лишь бы не чистой ему достаться.
Шальной блеск в глазах раньше слов сказал о том, что будет дальше.
Ладное, крепкое тело прижалось к нему, отчаявшаяся девушка обнимала того, кого мгновения назад боялась, пытаясь хоть так отомстить нежеланному жениху.
Поначалу хмель праздничной ночи ударил в голову — давно он не знал женской любви. Но, через мгновение, справившись с собой, оттолкнул ласковые руки.
— Да ты что, с ума сошла! Только шарахалась, как от упыря, а уже о таком говоришь! Неужели нет никакой надежды? Раз жених так нехорош — как же родители твои согласились?
— А нет у меня родителей. Ты разве не знаешь? Я у дядьки Горяя приемная, от сестры его покойницы.
— Да неужто нет никого кроме этого твоего жениха? — Пламень был удивлен. — Право, такую как ты любой женой назвать захочет.
Девушка, грустно покачала головой:
— Нет никого — всех хороших тетка от меня отваживает — всё своим дочерям сватает, да и приданного-то у меня нет. Теткиным дочкам срок замуж выходить, а я, старшая — незамужняя. Вот они и позаботились.
— Да что же в нем такого плохого, что ты так убегала?
Досада отвернулась от него, обхватила себя руками, и тихо, чуть слышно заговорила:
— Ты не знаешь его. Озим сам из Гостеца, а слух идет аж до наших краев — у него уже две жены умерло, говорят, забил до смерти. Ты помнишь наших мужиков, что дань возят — просто так говорить не станут. И сейчас есть у него жена, но бесплодная. Пустая оттого, что он бил ее, когда в тяжести была, вот и скинула. Понимаешь, если у тех его жен были родичи, которые могли за них заступиться — и все равно он так с ними, то что же со мной станет? Озим приехал вчера, чтоб заручины справить, однако хранитель сказал, что не время. Но Озим остался на праздник и захотел получить все сейчас, не ожидая свадьбы.
— Не повезло тебе.
Они сидели до времени, когда покров ночи стал отступать, на восходе показалась оранжевая полоска чистого неба, туман клочьями отползал в лес, прячась от солнца.
Когда стало зябко, Досада несмело придвинулась к Пламеню, он накинул на нее полу плаща и обнял.
Взошло солнце, настала пора возвращаться, праздничная ночь закончилась.
Неожиданно даже для себя, Пламень вдруг сказал:
— Мне недавно сон снился, верно, я уеду совсем скоро.
— Почему? Разве здесь плохо?
— Я не знаю почему. Знаю, что это совсем скоро будет. Хочешь, пойдем вместе?
Досада остановилась, развернулась лицом к мужчине.
— Ты смеешься надо мной! Как я пойду — брошу все, а ведь ты даже не знаешь еще, куда уйдешь.
— А что тебе бросать — жениха? Родителей? Богатый дом, где тебе рады? Я тебя в обиду не дам — будешь как сестра мне.
— Не знаю, ведь это без благословения из рода уйти, опозориться...
— Что ж, думай, когда буду уходить, я тебя все же позову.
— Позови.
* * *
Прошло всего два дня.
Князь с ближней дружиной, проезжая мимо их селения, остановился у Беляна ночевать.
Белян уважительно, но не лебезя перед князем, вел беседу, угощая знатного гостя. С Ведомыслом он знался уже давно — тот часто ездил в их края — то на охоту, потому как зверь был у них непуганый, то по дороге в Заполье.
— Я слышал, князь, что молодая жена родила первенца тебе? Рад — хорошая жена у тебя, я ее видал, еще в девках, когда гостил у Свиря в Заполье. Красива. Ее тогда Веснянкой звали. А теперь княгиня. Вон как жизнь поворачивается.
— Да, неожиданное сватовство было. Ну да оно и к лучшему. Если б взял из какого знатного кориковского рода — другие бы рода обиделись. А так — жена рода хорошего, и мои ближники не перессорились.
Белян хитро усмехнулся.
— Ну да ведь ты не из-за рода брал жену-то.
Ведомысл усмехнулся в усы. Он был немолод — четвертый десяток шел. Вдовый был уже пять лет и наследника не имел. А прошлым летом гостил в Заполье у знакомцев и увидел подружку старшей хозяйской дочки. Веснянке шел восемнадцатый год тогда. Полюбилась она князю. Красавицей Веснянку назвать мог не каждый — ничего особенного не было ни в ее лице, ни в фигуре. Но внутренняя сила, спокойное достоинство выделяли ее среди смешливых девок, красующихся перед княжескими воинами.
Князь тогда долго присматривался к Веснянке, а потом подошел. Но та сделала вид, что не поняла его, только посмеивалась над шутками, а близко не подпускала.
Решение сватать непокорную пришло неожиданно. Настолько неожиданно, что князь рад был гонцу, привезшему вести, из-за которых надо было срочно возвращаться в стольный город.
А к осени — к Макошиной неделе — приехали к родителям Веснянки княжеские сваты.
Злые языки говорили, что молодая княгиня дурна лицом и характером, но в глаза такого сказать бы не посмели. Веснянка, которую муж на свадьбе нарек Родославой, не была тихой и кроткой, как Молода — первая жена Ведомысла и держала дом его в отменном порядке. Если молодая княгиня слыхала наговоры про мужа или себя — сплетники долго жалели о том, что распускали свой поганый язык.
Встав из-за стола, Ведомысл не спеша оправлял рубаху.
— А что мне женин род? Лишь бы не худой славы был, а так — жена приходит в род мужа.
Погостив два дня, Ведомысл стал собираться в дорогу. И тут Белян вынес заказанную еще зимой в подарок княгине прялку — на память к свадьбе да рождению первенца.
— Князь, есть у меня чудная вещица, передай своей жене, что старший Сосновой поздравлял со свадьбой, да с первенцем — какая-никакая, а родня мы.
Князь развернул полотно, в которое была укрыта работа — и ахнул.
Белян сначала решил, что князь поражен красотой работы.
— Хорош резчик! Никогда прежде такой работы не видел!
Но князь держал ее так, будто прялка заговорила человеческим голосом. Удивление, неверие, печаль — так много было чувств на его лице, что старший растерялся.
— Что с тобой, князь? Не так что?
— Кто резчик? Где ты взял эту вещь? — осипший от волнения голос князя был едва слышен.
— Да пришлый у нас с осени живет — Пламень — он и сделал. Что не так?
— Где... где он? — князь выскочил на улицу, всполошив своих разморенных на солнце воинов.
— Да вон, изба на отшибе стоит, только дома ли не знаю — не видал сегодня.
Князь чуть не бегом бросился туда. Белян ничего не понимал, но последовал за Ведомыслом на всякий случай.
Остановившись возле входа в избу, князь громко позвал:
— Стожар, Рябина! Если ты тут — выходи!
Мгновение была тишина, потом дверь отворилась, Пламень вышел.
Князь оторопел, увидев человека, вышедшего на зов. Но спросил все же:
— Ты ли?
Странник вздохнул, потом, выпрямился, стал будто выше ростом, и твердо произнес:
— Я, князь.
Ведомысл шагнул к нему, по-медвежьи крепко обнял.
— Куда ж ты делся, песий сын, я ведь думал ты мертвый, думал не увижу больше!
Князь пытался сдержать волнение и не выдавать перед всем селением свои чувства так видно, но у него плохо получалось.
— Прости, князь, я не мог придти.
— Как же ты...
Князь, наконец, отстранился, оглядел потерянного, казалось уже навсегда побратима. Увидел, наконец, то, чего сразу не приметил — и худобу, и сутулость и закрытое волшбой лицо.
— Что с тобой было? Отчего ты лицо прячешь?
Пламень не спеша снял чары с лица, князь только охнул. Покачав головой, он только сокрушенно промолвил:
— Вот оно как..., — но все же справился с собой, — Это ведь не главное. Собирайся, я без тебя не уеду.
— Но... зачем мне ехать, здесь я прижился уже. Что я в Корикове делать стану, там меня и похоронили уже, да и возвращаться не к кому, — последние слова прозвучали так обреченно, что князь схватил за плечи его и сильно встряхнул.
— Не дури! Не поедет он! Ты мне клялся. Клялся и как воин и как побратим. Так что поедешь — я велю. У меня сын народился, кто его растить будет? Кому я еще могу сына доверить?
— Скажешь тоже, князь, сына! Да меня теперь любое дитё испугается. Не нужно, пусть остается как есть.
Они еще долго говорили, а потом Пламень зашел ненадолго в избу и вернулся с котомкой.
Селяне вышли провожать князя. И каково же было их удивление, когда чужаку, пришедшему прошлой осенью полуживым и в обносках, подвели второго княжеского жеребца. Пришлый уезжал с князем.
Многие только тут заметили, что Пламень ни ростом, ни шириной плеч не уступит любому княжескому воину.
Легко, птицей, взлетев в седло тот привычно окоротил горячего, восточных кровей, коня.
Княжеские люди уже на конях ждали, пока Ведомысл по обычаю простится со старшим и селянами.
Когда отряд стал выезжать за ворота, Пламень отъехал в сторону, и, найдя в толпе Досаду, спросил:
— Помнишь ли о чем говорил?
Та, смущаясь от взглчдов односелян, ответила:
— Помню. Я поеду.
— Князь обещал, что станешь покуда гостьей у его жены, а потом решим, что будет.
Девушка, не веря еще в свою удачу, прикрыла рот рукой, и несмело вышла из толпы. Вокруг нарастал ропот, пока невысокий мужик не спросил, наконец, громко:
— Куда это ты собралась, дочка?
Досада обернулась на него и тихо проговорила:
— Какая я тебе, к лешему, дочка! Ты ведь мечтал сбыть меня с рук — так радуйся. Сбыл. Прощай. — и добавила громче. — Прощайте, не поминайте плохим.
За ворота Досада вышла пешком, чтобы видно было — не увозом забирают, сама идет. А на той стороне, самый молодой — шестнадцатилетний Зван, посадил ее позади себя на коня.
Отряд быстро скрылся в лесу, а рассказы об этом случае долго еще ходили по округе.
* * *
Каженник — человек, которого "закружил" в лесу леший (т.е. тот, кто заблудился). После встречи с лешим каженнику всё становится не мило: он ничему не радуется и ни о чем не печалится, у него не идут дела, все валится из рук и т. д.
Блазень. Блазна. Блазник. Блазнь. Привидение, призрак; галлюцинация. Блазень (от "блазить, блазнить, блазниться" — чудиться, мерещиться) — видение, привидение, которое по форме появления и проявления ближе всего к домовому, покойникам. "Блазнит" — когда нечто (часто невидимое) передвигается, издает звуки ("стукочет", "пугает", "мерещится" и т.п.)
