Рысь

РЫСЬ

Любовь — это самая лучшая религия:

если кто-то кого-то любит, он отдаст ему всё

без молитвы.

Бальзак

Я не знаю сколько времени прошло с того момента, как за нами захлопнулась крышка подвала. Часы с меня сняли еще когда нас только вытащили из автобуса, мобильный остался в куртке, которую забрал себе молодой бандит с лицом недоумка. Свет извне не проникал в наше новое обиталище, потому не ясно было наступили уже сумерки или все еще день. Великая роскошь — под потолком болталась жалкая грязная лампочка, которая разгоняла по мере сил затхлый подвальный мрак и давала нам с Рикой возможность видеть друг друга. Наверное будь со мной другая женщина, я бы прижимал ее к себе и шептал в самое ухо что-нибудь успокаивающее и нежное. Гладил по спине и волосам, пытался унять истеричные ее рыдания и судорожно просчитывал возможности спасения. Но со мной была Рика. Поэтому мы сидели у противоположных стен, связанные только глазами. Не было ни слез, ни истерик. Не было ничего. Только мысли лихорадочно метались в моем мозгу, пытаясь спрятаться от того, о чем оба мы — и Рика и я — точно знали. Нас не спасут. Нас некому спасти. Но что чувствовала Рика?! В ее глазах была решимость и сталь. Решимость к чему? Принять какую-нибудь гадкую позорную смерть в этом вонючем подземелье? Или терпеливо сносить пытки и унижения, гордо глядя в глаза этим животным? Сжимать губы с видом героя, когда ублюдки станут отпиливать ее идеальные пальчики, чтобы отправить их туда, откуда не придется нам ждать помощи? Черт, да что еще тут может с нами произойти! Я даже думать об этом не хотел! Она была журналисткой, она и так все знала, она не могла питать никаких иллюзий!

Какие странные ощущения могут посетить нас в самые опасные моменты жизни... Сейчас, едва не задыхаясь от отчаяния и безнадежности, где-то в душе я чувствовал злорадство. Глядя в ее стальные глаза, я слышал у себя в голове жестокий саркастический смех. Быть может это была всего лишь защитная реакция организма. Я просто тихо сходил с ума.

Она была моей женой, и кажется я любил ее. Как так получилось, что она стала моей женой, я не знаю. Мы были слишком разными, настолько разными, что порой мне казалось, что я ненавижу ее. Это было так странно для меня — ненавидеть кого-то. Слишком сильная эмоция. Она научила меня эмоциям, да. Зажгла огонь, которого во мне никогда не наблюдалось, хотя в ней самой не было стихии. Расчетливая, сильная и жесткая — почти всегда она была такой. Почти... кроме тех моментов, о которых знал только я. Но за минуты, когда глаза ее светились нежностью, я любил ее больше жизни. Я сказал в начале — "кажется" любил ее? — Я оговорился. Она была моей жизнью. Со всем ворохом того, что я не признавал в ней — она была для меня всем.

В первый раз я увидел ее на похоронах Степана Даренского. Я не знал его лично, но мой приятель притащил меня на это мероприятие с собой за компанию. С Даренским они вместе работали в журнале "Точка отсчета". Похороны всегда сильно угнетали меня, потому я попросил Митьку стать немного в стороне от многочисленной черноодетой публики. Для моего приятеля это был шанс по любимой своей привычке почесать языком, потому он вполне легко согласился. Что до меня, то по любимой моей привычке я лишь делал вид что слушаю его нескончаемую болтовню, но кое-что невольно все-таки отложилось у меня в памяти. Конечно я и так знал, что Даренский был убит чеченцами во время своей рабочей поездки, но, только со слов Митьки я узнал, что оказывается Степан был не просто убит, а взят в заложники. Его семье был назначен выкуп и быть может Даренского удалось бы спасти, но семья сочла нужным сразу же обратиться в милицию. После этого никто из террористов с ними больше не связался, а тело Степана нашли в горах через полторы недели, где-то рядом с границей.

Если бы я знал как сложится моя дальнейшая жизнь, быть может я внимательней бы слушал о чем вещает мне в самое ухо неутомимый Митяй. Но вместо этого я с любопытством разглядывал прелестнейшее создание, которое стояло в самой "гуще событий". Люди постоянно закрывали от меня прекрасную незнакомку, и я всецело был занят охотой за моментами, когда ее аккуратная белокурая головка вновь появлялась между назойливыми головами скорбящих. Как жаль, что черная вуаль закрывала от меня ее глаза. Если бы я увидел их сразу, то никогда не позволил бы себе увлечься этой женщиной. Но так уж легла карта... Я до сих пор помню, какой трепет охватил меня, когда толпа двинулась к машинам, и я смог наконец-то разглядеть изящные линии ее тела, тонкую нежную руку, лежащую на плече какого-то мальчика, бредущего с ней рядом, длинную грациозную шею и белый локон, танцующий на ветру...

— Кто она?! — Ошарашено произнес я, не в силах оторвать взгляд от чудесного видения.

Митька посмотрел в ту сторону и досадливо хмыкнул.

— Сестра Степана. Даже и не думай, она не клюнет на твои сладкие речи, это не тот тип.

Я возразил:

— Всем женщинам нужно одно и то же.

— Вот именно. Или толстый кошелек или мебельная внешность. — Хохотнул Митька. — Хотя есть и такие, которые растают от пары тупых комплиментов. Вот этот подножный корм — и есть твой контингент, блин.

— Ты не прав, во всем не прав, — рассеянно отвечал я, все еще наблюдая за женщиной. Как она наклонялась к мальчику, что-то шепча ему на ухо, как она садилась в машину, как откидывала вуаль... но этот, самый волшебный момент, я пропустил. Потому что кто-то хлопнул меня по плечу, я обернулся, чтобы поздороваться с очередным коллегой, а когда повернулся обратно, машины уже не было.

— Эрика вышибла из него дух, — насмешливо сказал Митька нашему только что подошедшему приятелю.

— Эрика... — Произнес я заворожено. — Какое красивое имя...

Я успел почти забыть о ней за те три месяца, что прошли с похорон ее брата. Просто прекрасное мимолетное видение — и все. Сон. Воспоминания о нем быстро тают, каким бы сладким он ни был. Но однажды, на банкете после пресс-конференции с одной заезжей звездой, я увидел мою незнакомку вновь. Видел ее лишь раз, она была в вуали и длинном платье, но это не помешало безошибочно узнать ее. Она стояла спиной ко мне и разговаривала с длинным белобрысым парнем из "Армагеддона". На самом деле мне и не нужно было видеть ее лицо, которое я не знал. Мне достаточно было скользнуть глазами по изящной линии ее тела, как во мне вспыхнул тот же восторг, который я испытал, когда увидел ее впервые. Это была несомненно она.

— Эрика! — Окликнул ее я, тут же испугавшись своего порыва, но отступать было уже некуда. Ее головка медленно повернулась в мою сторону и наконец-то я увидел ее лицо... Глаза.

Они были другими, не такими, как я себе представлял их. Совсем не такими. Странный стальной оттенок их поверг меня почти в отчаяние. В них не было того тепла, которое обещало ее тело и грациозные кошачьи движения. В них не было глубины, в которую хотелось бы нырнуть. Казалось, я сломя голову сиганул с вышки в бассейн и уже на лету понял, что вместо воды внизу — голый асфальт. Такое ощущение возникло у меня от ее взгляда, любопытного и прохладного. Самое неприятное, я понял, что глаза ее и не могут смотреть по-другому. Вообще никогда. Это прозрение привело меня в замешательство, но я быстро взял себя в руки. Надо было что-то говорить, ведь она ждала этого.

— Эрика.., — произнес я, продолжая ее разглядывать. Все-таки она была красива, действительно красива. И что-то заставило меня говорить дальше. — Понимаешь, я увидел тебя несколько месяцев назад в первый раз. И... вот теперь во второй. — Глупо это звучало, и я почувствовал, как по лицу моему расплылась дурацкая улыбка. Кажется мое красноречие, которым я так любил обволакивать женщин, на этот раз мне изменило. Просто ее глаза выбили меня из колеи... Но я все равно с отчаянием потерпевшего кораблекрушение, бросился навстречу волнам:

— Мне надо поговорить с тобой.

Немного сбитая с толку моей неоправданной фамильярностью, она пошла за мной на балкон, который тянулся вдоль всего зала и там, остановившись возле кадки с пальмой, выжидающе и немного удивленно посмотрела на меня своими странными глазами.

Какое-то время я молча разглядывал ее, забыв, что нужно что-то говорить.

— Я не помню вас, мы знакомы? — Спросила она, нетерпеливо переступив с ноги на ногу.

— Мы?... Нет, вряд ли. — Наконец ожил я. — Но я знаю, что тебя зовут Эрика.

— Если мы не знакомы, то почему на "ты"? — Спокойно спросила она.

— Я фотограф и у нас так принято... мы почти никогда не говорим "вы". Но если тебе это не нравится, пожалуйста, извини, я не хотел тебя этим обижать, просто... теперь-то я уже не могу называть тебя "вы", ты понимаешь?

Ее взгляд стал каким-то совсем уж неприятным. Не знаю, эти ее глаза... они просто расстраивали меня. Я уже не понимал, зачем я здесь с ней, и что вообще мне от нее надо. Ее глаза, пожалуй, даже злили меня. И мне вдруг захотелось сделать ей что-нибудь плохое. Унизить, стереть эту чертову сталь из ее взгляда хоть на секунду. На секунду она должна стать моей, по-настоящему моей. А потом я оттолкну ее, как ненужную вещь. Вот что мне захотелось с ней сделать. Никогда еще до этого я не испытывал таких странных чувств к женщине. Я понял, что добьюсь ее, она будет со мной этой же ночью, чего бы мне это ни стоило. Ее глаза говорили мне, что это невозможно, что я мог даже не мечтать об этом, но я знал один верный способ... Нужно было лишь говорить правду. Ту, которую ей будет приятно услышать. И, сделав глубокий вдох, я начал с медвежьим напором ломиться в запертую дверь.

— Мне просто нужно сказать тебе что-то... всего несколько минут, хорошо?

Она равнодушно пожала плечами.

И я с упоением пустился в плаванье по океану банальностей.

— Когда я увидел тебя, я просто был сбит с ног. Ты самая красивая девушка из всех, кого я встречал. Наверное, многие говорят тебе об этом, но я не могу это держать в себе. Даже не знаю, зачем говорю тебе это сейчас... порыв, понимаешь, просто порыв. Я увидел тебя сегодня снова, и твое имя просто вырвалось само собой. Ты обернулась, ты сейчас здесь со мной и мне нужно что-то тебе говорить, и мне приходится говорить тебе правду, потому что... ты просто поразила меня. Ты само совершенство, я готов говорить любую чушь сейчас, лишь бы эти несколько минут быть с тобой рядом, смотреть на тебя и...

— Короче, ты хочешь меня фотографировать? — Устало спросила она.

— Нет.

В ее глазах мелькнуло непонимание и, удивительное дело, кажется даже обида.

— Почему?

— Я бы никогда не предложил тебе этого. Ты слишком хороша. Фотография не может передать твоей грации, этой восхитительной ауры, которая тебя окружает. Это невозможно. Я снимал много девушек, но ты — не тот тип. В тебе есть что-то... Я не могу объяснить этого, я просто ощущаю и все. Ни один фотограф мира не сможет снять тебя так, чтобы передать то, что можно увидеть только сердцем. Быть может какой-нибудь гениальный художник — смог бы...

— Тогда не понимаю к чему этот разговор. Чего вы от меня хотите? — Нахмурилась она.

— Рика... Можно так называть тебя?..

— Ну все, хватит, — досадливо отмахнулась она и попыталась уйти, но я схватил ее за руку, за ее нежное тонкое запястье и она остановилась. Слабо попыталась выдернуть руку, потом будто смирилась на миг, но тут же снова дернулась посильней, и я ее отпустил.

— Быть может мне надо воспринимать все это как признание в любви? — Насмешливо спросила она.

— Где-то рядом, — улыбнулся я.

— Это твой способ добиваться секса?

— Если ты спросишь сейчас "Ты говоришь это всем девушкам, с которыми хочешь переспать?" — ты меня разочаруешь. Ты ведь не опустишься до столь банального вопроса?

— Я примерно это и спросила... как же я банальна. Ты уже разочарован?

— Почти. Я сказал тебе пару комплиментов, а ты уже заговорила о сексе. Ты легкая добыча.

— Ты не любишь легкую добычу?

— Я почти уже люблю тебя.

Кажется, я все-таки ввел ее в замешательство. На пару секунд. Она просто не нашла сразу чем парировать. Но вскоре отыгралась — потрепала меня снисходительно по щеке и произнесла:

— Ты забавный щеночек. Быть может, если под конец вечера у меня будет хорошее настроение, я кину тебе косточку. Только смотри не подавись.

Она ушла, гордо подняв голову, а я долго смотрел ей вслед. Потом закурил. Выпуская в темнеющее небо колечки, я представлял себе, как наматываю на кулак белокурые волосы этой куклы и засовываю ей в рот... то, от чего она будет давиться, морщить смазливое личико и пытаться отплевываться. Как забавно, я не мог так думать, у меня не могло быть таких фантазий, это вообще был не я. Просто я ненавидел эту суку. За ее глаза, разочаровавшие меня, за ее высокомерие, за эту моральную пощечину, которую она дала мне в ответ на признание в любви. Я даже не хотел ее больше. Мне просто надо было ее немного растоптать. И в этом не было ни капли секса.

Должно быть, в конце вечера у нее было настроение. Соответствующее настроение. Я старался не обращать на нее внимания, изо всех сил пытался увлечь себя разговорами с коллегами по цеху, но глаза мои все равно то и дело тянулись туда, где была Эрика. Эрика, которую самозабвенно укатывал Петька Воронков, сын владельца "Армагеддона", нашей самой вездесущей газетенки в городе. Петька был мой ровесник, а значит года на три младше Эрики (про ее возраст мне уже успел рассказать Митяй), но эта разница в возрасте ничуть его не смущала. И дело-то было не в этих трех годах разницы, а в том, что глаза Эрики были старше Петьки на целую вечность. Петька не замечал этой проблемы с глазами. Может, он был пьян, может, излишне самоуверен. Наблюдая за ним, я засомневался, что мне удастся так уж легко заполучить в эту ночь ненавистную белокурую бестию. Воронков помимо своего важного отца, обладал еще и незаурядным обаянием. Словом, с большинством женщин он умел найти общий язык. Многие мои знакомые ему откровенно завидовали, но я не мог не восхищаться таким редким сочетанием благ в одном человеке — деньги, внешность, обаяние. Что-то нужно разве еще? Должно быть, в прошлой жизни Петька был мучеником или святым — зарабатывал себе на эту реинкарнацию счастливую беззаботную жизнь. Я никогда не верил во вселенскую несправедливость, что одним все, а другим ничего. Справедливость в мире есть, но разглядеть ее с высоты нашего роста почти невозможно. Она слишком глобальная. Нужно иметь крылья, чтобы подняться и ее увидеть. Раз у Петьки было так много, значит, когда-то он много отдал. Впрочем, в тот момент, когда я наблюдал за его брачными танцами вокруг моей жертвы, мое отношение к нему не было таким уж пацифистским. Я нервничал. Не ревновал, скорее чувство мое больше смахивало на досаду. Не помню, чтобы я испытывал по отношению к кому-нибудь такую горячую жажду мести. Это ощущение было для меня ново, потому я не знал, как с ним бороться. И не боролся. Я знал, что лишь обидев, уязвив Рику так же, как уязвила она меня, я смогу вернуть себе душевное равновесие. И Рика нужна была мне именно в эту ночь, пока все во мне не остыло. Но Петька! — он все портил. Не стоило даже пытаться...