Склон был крутым, сапожки скользили по мокрым осенним листьям. Я обняла одно из деревьев, чтобы ненароком не скатиться прямо в пруд с чёрной водой. Дима посмотрел на меня с доброй насмешкой и протянул руку помощи.
-Ты бы ещё туфли на шпильках надела. — Он вздохнул. — Мы уже почти пришли. — Дима ловко спускался вниз, чуть повернувшись боком, держа мою ладонь в своей. — Ради такой красоты можно притвориться скалолазами, поверь!
Дима остановился перед широким стволом дерева и выглянул из-за него, будто скрываясь от чужих взглядов. Я находилась у него за спиной и тоже пыталась разглядеть причину нашего пребывания на берегу не самого красивого киевского пруда, покрытого кое-где плавающими островками опавшего с деревьев золота.
-Они здесь! — прошептал Дима. — Закрой глаза. И не подглядывай! — Он снова взял меня за руку, и я сделала несколько шагов вперёд. — Теперь можешь смотреть.
Это было прекрасное зрелище: два белых лебедя на чёрной воде, окруженные плавно качающимися на волнах листьями. Я молча наблюдала за ними, птицы тоже не оставили без внимания двух подростков, нарушивших покой опустевшего парка. Дима достал из кармана кусок хлеба, завёрнутый в салфетку. Лебеди тут же лишились последних опасений и подплыли ближе к берегу, предвкушая внеплановую трапезу. Дима разделил хлеб на две части и вручил одну мне. Процесс кормления красивых птиц нас загипнотизировал. Хлеб закончился быстро.
-Зря больше корма не взял, — сказал Дима, бросая лебедям последние крошки. — Не был уверен, что семейка пернатых не упорхнула на солнечный курорт.
-А если бы упорхнула, как бы ты выкрутился? — с улыбкой поинтересовалась я. — Ведь мне был обещан сюрприз.
-Пришлось бы совершить какую-нибудь глупость. — Он пожал плечами. — Например, искупаться в этом пруду. Чтобы доказать, как сильно я люблю тебя.
Я смотрела на его густую светлую шевелюру, румяные щёки и глаза, в которых никогда не видела упрёка или раздражения. В этот момент наша любовь была так сильна, что, казалось, мы можем превратить печальный осенний мир в жизнерадостную весну одним лишь усилием воли. Мне было шестнадцать лет, я ещё не разуверилась в волшебстве.
Целовались мы долго. Лебеди уплыли на середину озера и, наверное, тихонько посмеивались над двумя кормильцами.
-Эти птицы известны своей верностью. Даже песня об этом есть. — Дима смотрел на лебедей. — Думаешь, люди способны на такую преданность?
-Проверим, у нас вся жизнь впереди, — ответила я, чувствуя, как на непокрытую голову опускаются первые капли осеннего плача.
В начале декабря 2006-го Дима исчез. Сначала я не понимала, что происходит: он заболел, или обиделся, или... Таких "или" был миллион. В конце концов, я не выдержала и пошла к нему домой, а жил он всего через три дома от моего. Родители Димы развелись очень давно, его мачеха меня недолюбливала, поэтому я тянула с визитом до последнего.
Дверь открыла именно мачеха Димы, Людмила Марковна. На кухне с треском жарилась рыба, распространяя удушливый угар.
Я поздоровалась и спросила где Дима.
-Он уехал.
-Куда? — Я растерялась, так как совсем не ожидала такого ответа.
-В Италию.
-Зачем?
-Деньги зарабатывать. Всё? А то ужин подгорит. — Людмила Марковна вытерла ладони о фартук и захлопнула дверь перед моим носом.
Шок длился долго. Я не помнила, как вернулась домой, не помнила, как легла спать, что мне говорили родители. Утром заработала логика: Дима уехал, но он даст о себе знать, всё объяснит, и, рано или поздно, вернётся.
Но время неумолимо неслось в будущее, превращая настоящее в кошмар. Дима мне не писал и не звонил. Я дважды обращалась к его отцу, и получала один и тот же ответ:
-Димка в Италии, работает. Деньги нам присылает. Почему не сказал тебе об отъезде? Ну, может, не хотел расстраивать тебя, или себя.
Не знаю, как я прожила следующие несколько недель. Помню страх, обиду, растерянность, Новый год в одиночестве и простуду. Когда говорят "жизнь для меня закончилась", то это звучит банально и неправдиво. Хотя бы потому, что она не заканчивается.
Только в середине января я заметила, что старик большую часть времени проводит на улице, несмотря на мороз. Это был Сергей Павлович, дедушка Димы.
Как-то я возвращалась с работы раньше обычного, и увидела, как он оседает на заснеженный тротуар около одинокого фонаря. Подбежав к старику, я присела рядом и спросила:
-Сергей Павлович, что с вами? Вызвать скорую?
Он молчал, низко опустив голову. Затем, даже не взглянув на меня, тихо произнёс:
-Помоги до лавочки добраться. Я посижу минут десять и поковыляю в свою берлогу.
-Вы уверены, что...
-Детка, я врач, конечно уверен.
Дедушка Димы несколько раз приходил к нам в школу на 9 Мая. Я всегда помнила его представительным, в светлом костюме, с планками на груди. С тех пор Сергей Павлович заметно сдал.
До случая в январе, когда я помогла ему дойти до лавочки, мы не общались три года. В ноябре 2004-го, в разгар "оранжевой" революции, я стала невольной участницей инцидента в нашем парадном. Я возвращалась из школы, Сергей Павлович шёл следом. Когда мы вошли в подъезд, консьерж в одежде революционных цветов вручил мне флажок и два апельсина:
-Бери, они не наколотые! — усмехнулся он и протянул флажок Сергею Павловичу.
-Не надо мне папуасской атрибутики! — отмахнулся он.
Консьерж раздулся от негодования и важно заговорил:
-Так-так, значит, отказывайтесь? Шо, донецким бандитам сочувствуем? Вот я сейчас всё запишу! И передам, куда следует! — Он взял тетрадку и угрожающе помахал ею.
Сергей Павлович в долгу не остался:
-Да как ты смеешь мне угрожать, фашист! Военному хирургу, который твоим прадедам ноги в 42-ом пришивал! Запишет он, демократ называется! Швондер ты, а не демократ! — И он покрыл консьержа матом.
Тот спрятался в своём помещении, прихватив корзину с апельсинами и оранжевые флажки.
Дедушка Димы и я ехали в лифте. Сергей Павлович выглядел измождённым, его губы были бледными и заметно дрожали. Он прижался щекой к стенке лифта и смотрел на апельсины в моих руках.
-Дура ты ещё, не понимаешь, что это конец, — произнёс он и добавил: — Даже жалеть вас, марионеток, не хочется.
Я обиделась, не понимая причины такой агрессии.
В выходной день в конце января 2007-го я увидела Сергея Павловича из окна своей комнаты. Он гулял по палисаднику, кроличья шапка-ушанка была белой от снега. Я быстро оделась и вышла в объятия зимы.
Подойдя к старику, я тронула его за плечо. Дедушка Димы остановился и повернулся ко мне.
-Ксюша, как приятно! — Его голос был на удивление звонким. — Я ведь не поблагодарил тебя за помощь.
-Поблагодарили, — возразила я.
-Да? Склероз, значит.
Вьюга прекратилась, и мы присели на скамейку, предварительно освободив её из белого плена.
-Сергей Павлович, скажите, что с Димой? — спросила я, а внутри было холоднее, чем на улице.
-Он в Италии, нелегально. Улицы подметает, цемент месит. Это Людка, чёртова стерва, выжила его. И меня тоже выгоняет, говорит, места в квартире нет, иди гуляй, дед. Я и сам ухожу, больно уж опостылело всё. Комнату Димки сдали в аренду. Я на кухне сплю, на матрасе.
Я молчала, уставившись в снег полными слёз глазами.
-Я прописан в этой квартире, ветеран всё-таки, в здравом уме. Не могут они меня выбросить как Димку. Знаешь, он перед отъездом о тебе только и говорил. Долго терзался, но, в конце концов, решил просто исчезнуть, чтобы не было объяснений, прощаний, слёз. Говорит, пусть Ксюша меня возненавидит, и найдёт кого-то другого. Поэтому он тебе и не пишет. Я его понимаю. Знаешь, дочка, что самое страшное в этом мире? Надежда. Это оружие дьявола. Потому что кем бы ты ни был, рано или поздно превратишься в жалкий мешок с костями, никому не нужный, противный самому себе. Все былые заслуги и успехи перестанут иметь значение. И я этому лучшее доказательство. Мне было 8 лет, когда моего щенка кто-то отравил. Пятимесячный щенок, да. Он умер ночью, у двери в нашу комнату, чувствовал, что это его последние минуты и хотел, наверное, напоследок взглянуть на нас и помахать хвостиком. Отец завернул его в простыню и закопал в лесочке. Вот так и меня скоро завернут и кинут в землю, и всё моё прошлое станет ещё более бесполезным, чем сейчас. Поэтому не осуждай Диму. Он раньше меня понял, что надежда — ложь. Дима не мог не уехать. Дома житья нет, за любую работу платят мало, денег на учёбу нет, вот-вот в эту так называемую армию призовут. Ладно, извини, столько лишнего тебе наговорил. Не плачь.
-Стараюсь. — Я смахнула слёзы. — Я люблю Диму. Не получилось его возненавидеть. Передайте это при случае своему внуку. Он сделал глупость. Но ещё не поздно всё исправить. Пусть возвращается, что-нибудь придумаем.
Сергей Павлович долго молчал, затем он произнёс:
-Ты не могла бы записать мне на кассету советские песни? Я знаю, их как-то можно с ваших компьютеров на кассету переписать. У меня были пластинки, но Людка их выбросила. Я буду гулять и слушать эхо тех времен, когда я верил в счастье.
-Запросто! У меня даже плеер кассетный где-то был.
-Спасибо! — он улыбнулся. — Извини, не должен был я тебе всего этого говорить. Всё равно не поверишь, не поймёшь.
В тот же вечер я скачала для старика два десятка советских песен. Это немного отвлекло меня от реальности и уменьшило смертельную тоску. Название одной из композиций — "Лебединая верность" — кольнуло меня в сердце. Я надела наушники и где-то на половине песни не выдержала и начала плакать. Никогда ещё слова и музыка меня так не трогали. Я вспоминала Диму, кормящего лебедей, видела, как светились его глаза, как он улыбался, целовал меня. Словно со стороны я наблюдала за нами, стоящими у пруда с чёрной водой и белоснежными птицами. Это было прекрасно и невыносимо. Хотелось сорвать наушники и перестать мучить себя. Но я не смогла. Я слушала "Лебединую верность" снова и снова, потеряв счёт времени, прекратив лить слёзы. Просто слушала, впитывая песню в свою душу.
О том, что Дима пропал в Италии без вести, я узнала только в октябре. В последний раз он посылал отцу деньги в июне. Об этом мне сообщил его дед, осунувшийся за это время ещё больше и выходивший гулять не более двух раз в неделю. Я уже свыклась с мыслью, что Димы рядом нет и, скорее всего, не будет. Но когда Сергей Павлович сообщил мне об его исчезновении, у меня подкосились ноги. Я прижалась спиной к дереву, глядя на наушники моего плеера, так комично свисающие с шеи старика.
-Ты потеряла любимого, я потерял внука, последнюю радость, — сказал он. — Я не хотел тебе говорить. Но честность для меня превыше благоразумия. Держись. — И Сергей Павлович заковылял дальше, шаркая ногами, совсем уже старый, согбенный, несчастный.
Сотрудник общественной организации, сидящий по другую сторону стола, молодой, но нездоровый на вид человек, смотрел на меня с сочувствием. На его бейджике было написано "Валентин".
-Таких как Дима тысячи, — говорил он. — Чтобы найти нашего нелегала в Европе, нужны усилия как украинской стороны, так и властей страны его последнего пребывания. И то нет никаких гарантий. Насколько я вижу, его родственники этих усилий не прилагают. Это Шенген, поймите. Почти вся Западная Европа — Шенген. Границ нет. Он может быть где угодно.
-Если ещё жив, — уточнила я голосом, который с трудом можно было назвать моим.
-Он жив, пока жива ваша надежда, — сказал молодой человек.
Я посмотрела на него с такой отчаянной иронией, что он нахмурился.
-Вы не согласны с этим утверждением? — спросил Валентин.
-Нет. Если бы всё зависело от моей надежды, мы бы уже давно были вместе. Время сильнее веры.
Валентин вздохнул.
-Так что сказали в милиции?
-Что я Диме никто, а ловля нелегалов в Европе не входит в их компетенцию.
-Да, с ними нужно разговаривать по-другому, проталкивать дело, подкармливать. Я введу его имя и фамилию в нашу базу и разошлю коллегам в Европе. Больше я ничего не могу сделать. Хотя... — Он открыл ящик стола и вынул религиозные брошюры. — Возьмите. Приходите в нашу церковь. Я бывший наркоман, но благодаря Богу обрёл спасение. Давайте вместе молиться за Диму!
-Молюсь целый год, ставлю свечи за здравие, к ясновидящим ходила. — Я медленно отодвинула от себя религиозную литературу. — Извините, Валентин. Отдайте это тем, кто готов верить, у кого ещё остались силы.
Примерно через неделю после моего визита в общественную организацию, в дверь позвонили. Я открыла её и увидела Диминого отца.
-Здравствуй, — тихо поздоровался он. — Папа умер четыре дня назад. Извини, что так поздно об этом сообщаю. Он не хотел, чтобы ты присутствовала на похоронах и видела его мёртвым. Отец просил передать, что ты замечательная девушка, он очень к тебе привязался и ему жаль, если он наговорил тебе много лишнего.
Я не впала в истерику, даже слезинки не пролила. Наверное, отчаяние делает людей сильными. За год с момента отъезда Димы я прожила целую жизнь, и порой мне казалось, что стоит подойти к зеркалу — и на меня посмотрит отражение седой старухи.
* * *
Над землёй летели лебеди
Солнечным днём,
Было им светло и радостно
В небе вдвоём...
Тот же самый склон, та же холодная осень с мокрыми листьями под ногами. Те же ветки деревьев, кажущиеся чудовищной колючей проволокой. Всё как год назад. Даже этот чуть солёно-прелый запах застоявшейся воды. Но теперь я одна. Пробираюсь к своему прошлому, обратно в то время, когда беззаботность была нормой.
В небесах искал подругу он,
Звал из гнезда,
Но молчанием ответила
Птице беда.
"Лебединая верность" звучала в моей памяти. Тяжёлое дыхание превращалось в пар. Я спешила. Хотела увидеть двух белых лебедей и сказать птицам, как они прекрасны. И если с высоты полёта им доведётся увидеть Диму, то пусть споют ему песню о верности, которая сильнее смерти.
Я вышла на берег озера. Его поверхность была покрыта слоем тонкого льда. Листья местами вмерзли в него, словно захваченные беспощадным холодом жертвы кораблекрушения.
Лебедей не было. Они улетели в тёплые края, устав ждать нашего с Димой возвращения. Время сильнее веры.
Я стояла перед замерзшей водой, закрыв глаза. Музыка и воображение слились воедино: Дима и я танцевали на берегу. Мы были счастливы, кружась, держась за руки и смеясь от осознания того, что это может продолжаться вечно. Белые лебеди смотрели на нас и хлопали крыльями, словно желая показать, что они тоже счастливы.
Я хочу, чтоб жили лебеди
И от белых стай,
И от белых стай
Мир добрее стал.
