"А может, не надо?" — Геннадий Андреевич остановился у обшарпанной двери. Его поднятая рука в нерешительности зависла над кнопкой звонка.
Зачем ему это? Ведь всё есть: имя, заслуженное долгой и трудной жизнью в науке; известность мировых научных кругах; кафедра в университете, ученики — студенты, аспиранты; его учебники рекомендованы для преподавания истории Древнего Мира во всех вузах страны. Есть устоявшийся круг заклятых оппонентов и убежденных врагов, а это значит, что ему не только удалось сказать свое слово в исторической науке, но, что самое важное, оно услышано. Имеются и вульгарные завистники, а это лучший индикатор успешности. Есть полный набор материальных атрибутов, соответствующих высокому социальному статусу. Хотя сам он весьма неприхотлив в быту — ему бы вполне хватило любимого рабочего кабинета, до потолка заставленного книгами — только бы никто не грузил нудными домашними проблемам. Он хорошо зарабатывает для того, чтобы семья ни в чем не испытывала недостатка, и вполне заслужил, чтобы его не дергали по мелочам. Есть практически всё, чего можно добиться собственным умом и честным трудом. Чего ему ещё не хватает в жизни?
То-то и оно, что чего-то не хватает. Нет ко всему этому искры — живой, яркой, чтобы разжечь затухающий интерес и к жизни, и к науке, чего-то, потерянного в гонке за известностью и успехом.
Геннадий Андреевич решительно нажал на звонок.
Лязгнули, звякнули, громыхнули замки. Дверь, удерживаемая массивной цепочкой, приоткрылась, и в узкой щелке возник вопросительный глаз.
— Профессор Бибиков, — почему-то виноватым голосом сообщил глазу Геннадий Андреевич и, будто бы оправдываясь, добавил, — Мне назначено.
Дверь захлопнулась. Профессор растерянно посмотрел на звонок — прикоснуться к нему еще раз у него не хватит смелости.
Вот и славно! Вот всё и решилось! Геннадий Андреевич уже, было, приготовился припустить вниз по лестнице как нашкодивший мальчишка, но за дверью вновь что-то задребезжало, щелкнуло, и на пороге возник небольшого роста мужчина в давно не новом спортивном костюме.
— Проходите, профессор! — пригласил он. — Я Олег Митрофанович, — на всякий случай представился хозяин, увидев замешательство гостя.
Геннадий Андреевич, действительно, был несколько смущен — он совсем не так представлял себе человека, которому решился довериться в весьма рискованном предприятии. В хозяине не было ни отрешенной загадочности мастера оккультных наук, ни солидности ученого, ни сосредоточенности инженера. Больше всего он походил на деловитого снабженца или жуликоватого завскладом — кругленький, плотненький, с широкой сладкой улыбкой, какой-то весь блестящий и сдобный как булочка с марципаном из университетского буфета.
— Вы в курсе, как всё будет происходить? — спросил Олег Митрофанович, которого профессор тут же мысленно окрестил Олегом Марципановичем. Марципанычем.
— Алексей рассказывал. Приблизительно...
Покой и сон Геннадий Андреевич потерял сразу после защиты кандидатской диссертации его аспирантом Лёшей. Парень он был старательный и не лишенный способностей, но совершенно без воображения и особой интуиции, необходимой настоящему ученому. Поэтому его работа довольно долго продвигалась медленно и скучно. До одного момента несколько месяцев назад. Геннадий Андреевич этот момент почувствовал, но даже предположить не мог, какова причина такой разительной перемены в его ученике. Диссертацию по эпохе правления династии Птолемеев Лёша написал весьма и весьма интересную. Доклад на защите звучал так живо и увлекательно, будто диссертант сам побывал в Древнем Египте и лично знаком c каждой из семи цариц Клеопатр. Члены Ученого Совета слушали доклад с открытыми ртами и едва не растеряли вставные челюсти. Оппоненты, традиционно развлекающие почтенную публику на подобных мероприятиях, на этот раз выглядели бледно и неубедительно. Геннадий Андреевич чувствовал, что такой успех ученика должен иметь какое-то рациональное объяснение.
Загадочные попытки Лёши уйти от разговора на эту тему укрепляли подозрения в том, что не все тут просто. И только на банкете по случаю защиты, когда непривычный к алкоголю Алексей слегка потерял над собой контроль, профессору удалось вытянуть из него правду. Она оказалась простая и абсолютно иррациональная — Лёша, действительно, побывал в Древнем Египте и, действительно, видел живых цариц. Правда, не всех, а только пятерых.
Как нормальный здравомыслящий человек и серьезный ученый, профессор поначалу принял рассказ ученика за разогретую волнением и крепкими напитками нездоровую фантазию. Но Лёша пообещал поговорить со своим родственником, который испытывал на племяннике своё изобретение, и организовать учителю путешествие во времени. И слово сдержал.
Конечно, это была авантюра, опасная и с непредсказуемыми последствиями. Конечно, Геннадию Андреевичу не просто было решиться на такое. Но он чувствовал, что упустить столь фантастический шанс не имеет права. Чувствовал, что в последнее время стал терять с таким трудом завоёванные позиции, топчется по собственным ранним трудам, дробя и перемалывая их в жалкие статейки. Ему нужно было срочно получить доступ к новым идеям. Обрести утраченное вдохновение. Если всё это правда, то он сможет увидеть живым Древний Рим, который его заумные учёные коллеги додумывают и реконструируют по мере своей убогой фантазии, выковыривая из земли жалкие фрагменты, обломки, осколки, песчинки, пылинки былого величия Вечного Города...
А вот поинтересоваться у Алексея техникой перехода Геннадий Андреевич не додумался. Поэтому на вопрос Марципаныча он ответил уклончиво:
— Представляю в самых общих чертах, — сказал профессор, — но хотелось бы знать поподробней... — а про себя добавил, — "...во что я впутываюсь".
Марципаныч принял торжественную позу, глубоко вдохнул и объявил:
— Надеюсь, Вы понимаете, что перемещение материальных тел во времени — это абсолютная безответственность и полный нонсенс, выдуманный авторами так называемой научной фантастики для развлечения публики. Даже если бы можно было найти техническое решение для таких переходов, это было бы смертельно опасно для самого существования человеческой цивилизации!
— Как "Бабочка" у Брэдбери? — вспомнил Геннадий Андреевич. На какой-то момент он почувствовал себя студентом-первокурсником на лекции.
— Вот! В том-то и дело, что на несчастное насекомое совершенно напрасно повесили обвинение в искажении исторического хода событий. А вот сам факт проведения такого сафари в историю неизбежно нарушил бы равновесие между прошлым и будущим и имел бы весьма серьезные последствия. При переходе белкового тела во времени нарушаются законы сохранения энергии и вещества. А это, в свою очередь, может привести к искривлению времени. Результат для человечества может быть от ужасного до фатального, — Марципаныч вдруг соскочил с пафосного тона и критически посмотрел на профессора. — И вообще, как по Вашему мнению отнесутся... Куда Вы мечтаете попасть?
— В Рим "счастливой эпохи". Время правления императора Адриана.
— ...Счастливые римляне, увидев на улице своего древнего города вот такого господина в академическом костюме с галстуком, да еще и говорящего по-русски.
— Я в совершенстве владею латынью и древнегреческим, — обиделся Геннадий Андреевич. Про то, что в портфеле у него лежит взятая напрокат в театральной костюмерной римская тога и сандалии на веревочках, он решил умолчать.
— А очки! Как вы намерены объяснять древним происхождение сего предмета?
Профессора и самого измучил этот вопрос — если оставить очки здесь, то что он увидит там?
— Так мы плавно подходим к сути моей методики, — Марципаныч расправил узкие плечи и, как смог, подтянул животик. — Суть перехода заключается в обмене тонкими энергетическими телами между биологическими объектами заданного прошлого и настоящего через портал в шестом измерении! — он застыл в театральной позе, будто, ожидая оваций.
Но их не последовало. Единственный слушатель сидел в тихой прострации и, совершенно очевидно, мало что понимал. Марципаныч вздохнул и продолжил:
— Проще говоря, Ваше тело остается здесь, в этой комнате, на этой кушетке, а так называемая душа отправляется в "Счастливый период" и бережно помещается в тело древнего римлянина, душа которого встречным курсом, соблюдая все физические законы равновесия, аккуратно заселяется в это, — он ткнул пальцем в сторону профессора как в уже неодушевленный предмет, — тело. Изящное решение, как Вы находите?
"Я нахожу, что я болван и самонадеянный осёл", — подумал профессор.
Сейчас было самое время встать, вежливо распрощаться, передать привет племяннику Алёше, уйти и забыть обо всём этом сумасшедшем бреде. Но он продолжал сидеть как пришитый к стулу, а тем временем Марципаныч уже переместился к жестяному ящику в углу комнаты.
— Это аккумулятор эпсилон-энергии, — продолжил рассказывать он. — Его заряда хватает на то, чтобы держать портал открытым в течение суток плюс-минус один час. А это компьютер, управляющий генератором перехода. В какой год, говорите, Вы хотите попасть?
— В 118 год нашей эры, — механически ответил профессор.
— Место? Ах, да Рим. Сейчас сверимся с Google Earth... В этом деле очень важно с максимальной точностью задать координаты места. Вот историческая часть города, где-то здесь должен был размещаться дворец императора. Правильно? Вы же хотите увидеть императора?
— А попасть в белковое тело императора я могу? — неожиданно для себя спросил Геннадий Андреевич.
— Теоретически — конечно, хотя вероятность такого события ничтожно мала. Разве что, нам удастся угадать координаты той точки, в которой он окажется в момент перехода. Но только зачем? Это уже будет не император, а Вы, только с другим отражением в зеркале. Да и ответственность, знаете ли... Не забывайте об ответственности! От Вас потребуется предельная осторожность! Любое неловкое вмешательство в исторический ход событий может навредить человечеству. Помните — Вы можете быть только наблюдателем. Перебирайтесь на кушетку, устраивайтесь поудобней, я сделаю Вам укольчик. Снотворное, обычное снотворное! — успокоил он готового возмутиться профессора, — Исключительно из соображений гуманности по отношению к тому древнему римлянину, который предоставит Вам своё тело. Подумайте, каково ему будет внезапно оказаться в нашем времени?
Геннадию Андреевичу пришлось согласиться — даже после инструктажа его психика с трудом справлялась с услышанным. А неподготовленный человек может просто сойти с ума. Да еще и попутно повредить профессорские мозги. Он послушно подставил руку.
"Попался, голубчик..." — мягко скользнуло в затухающем сознании. Профессор погрузился в сон.
Веер тонюсеньких солнечных лучей, пробивавшихся сквозь щели в двери, скудно освещал убогую комнату. Геннадий Андреевич осмотрелся: он лежал, свернувшись калачиком, на куче соломы в темном закрытом помещении.
"А если это тюрьма, а я в ней заключенный?" — с ужасом подумал профессор.
Более обидного и нелепого путешествия в историю придумать было невозможно. Если, конечно, Марципаныч не сжульничал, и это настоящее прошлое.
Вдруг он почувствовал рядом с собой тихую возню и шебуршение. Что-то запищало. Крысы! Геннадий Андреевич рванулся отскочить, но у него ничего не получалось. Не удалось даже сесть. Тело не хотело слушаться. Только этого не хватало! Может, еще не привык? Он потянулся к пятну света, чтобы рассмотреть руки своего временного тела.
...А рук-то у него и не было. И ног тоже не было. На их месте профессор увидел покрытые короткой и жесткой светло-палевой шерстью собачьи лапы. Геннадию Андреевичу стало плохо. Очень плохо. Так, что захотелось завыть.
— Бегу, уже бегу, — услышал профессор скрипучий старческий голос. — Ну что же ты так расшумелась, принцесса. Кушать хочешь, знаю. Я принес твоё любимое лакомство, — произнес голос на плохой латыни.
Только благодаря врожденной интеллигентности Геннадию Андреевичу удалось удержаться, чтобы не укусить подошедшего к нему старика.
— Ну что же ты отворачиваешься, дорогая? Это же твоя любимая печень ягненка.
Профессор застонал.
— Ну, не надо скулить, надо хорошо кушать. Тебе же кормить щенков.
Так вот, что это возилось и беспрестанно пищало в соломе! Крошечные слепые щенята. Ко всему ещё и это... Гора нелепостей громоздилась всё выше и круче. Геннадий Андреевич понял, что у него больше нет сил на все эти потрясения. Он положил голову на длинные крепкие лапы и закрыл глаза с твердым намерением не открывать их ближайшие сутки плюс-минус один час.
Старик ушел, кряхтя и охая. Некоторое время было относительно тихо, только голодные щенки, повизгивая, беспрестанно тыкались влажными мордами в бока профессора.
А потом с улицы долетел обрывок фразы, сказанной громким, привыкшим повелевать, голосом:
— ...хоть паштетом из мозгов белых павлинов, но чтобы она была сыта и бодра!
Знакомый уже старческий голос что-то виновато пробормотал в ответ. Дверь распахнулась. В помещение стремительно вошел высокий человек в изящно драпированном плаще-паллие, заколотом на плече драгоценной фибулой. Профессор испуганно дернулся и попытался забиться в угол. Но вошедший опустился рядом с ним на колени и ласково погладил по голове:
— Что с тобой, девочка? — жарко зашептал он в собачье ухо. — Ты не можешь так со мной поступить! Весь Рим замер в ожидании, кто из моих приближенный удостоится чести получить твоих щенков. Обещаю тебе — это будут лучшие люди Империи! Ты должна вырастить мне настоящих молосских собак — сильных и здоровых. Девочка, ну пожалуйста...
Профессор не мог слушать эту чушь. Он тоскливо смотрел в открытую дверь, где сиял белым мрамором угол дворца античного вельможи. Античное солнце играло бликами на розовом гравии парковых дорожек. Над клумбой с античными цветами, совсем такими же, как разводила на даче в Полунино его жена, порхали яркие субтропические бабочки. Из-за пышных кустов донесся весьма неблагозвучный крик античного павлина. Профессору вдруг стало страшно: а вдруг этот античный самодур, который сейчас лезет к нему со своими нелепыми ласками, незапланированно изведет на паштет крошечные мозги целого стада редчайших павлинов-альбиносов для ублажения его любимой собаки, и после этого дальнейшая история пойдет вкривь и вкось? Если его современность получит других президентов, это еще ничего, возможно, даже к лучшему. А вот если он сам, профессор Бибиков, в измененной действительности окажется каким-нибудь реализатором с вещевого рынка? Или Марципаныч за несанкционированные опыты над людьми уже отдыхает за решеткой, а не дежурит у открытого портала?
Профессор нервно вздрогнул и потянулся к миске собачьей едой.
— Вот и умница, Каллиста! Разве же можно было так пугать папочку?
Геннадий Андреевич едва не подавился печенкой. Так вот, что это за собака! Любимая молосска императора Адриана! А это означает... что сам великий император сейчас стоит перед ним на коленях, гладит по голове и шепчет на ушко всякие глупые нежности!
Увидев, что его Каллиста поела и теперь жадно припала в плошке с водой, император на цыпочках, дабы не потревожить выздоравливающую, выскользнул из комнаты. Геннадий Андреевич перевел дыхание. В соломе продолжали пищать голодные щенки.
Щенки... Выходит так, что это не просто маленькие собачки, а большая политика. И сейчас от воли Геннадия Андреевича зависит, смогут ли они пережить эти сутки и дождаться своей матери живыми и здоровыми. А потом указать Великому Риму, кто из приближенных императора нынче в фаворе. И сейчас их здоровье было личной ответственностью профессора перед историей. Как надо спасать щенков, он совершенно не представлял. Профессор перевалился на бок, открыв малышам переполненные молоком соски, и зажмурился: будь, что будет.
Слепышей не пришлось долго уговаривать — они быстро нашли дорогу к еде. И как только первый щенок деловито ухватился нежными губами за сосок, прижал его шершавым язычком, уперся лапками в материнский живот и радостно зачмокал, профессора вдруг охватило такое чувство... Ничего подобного, с чем можно было бы сравнить это ощущение, в его жизненном опыте еще никогда не было. Он лежал, боясь пошелохнуться, чтобы не спугнуть то светлое, бескорыстное, животное счастье, которым заполнилось без остатка всё могучее тело молосски Каллисты и тонкое энергетическое тело Геннадия Андреевича. И только когда последний щенок, насытившись, выпустил сосок, профессор понял, что сейчас он или лопнет от избытка чувств, или... Неожиданно для себя он лизнул ближнего малыша. Опасливо оглянулся, не подсматривает ли кто-нибудь, а потом вылизал одного за другим всех шестерых щенков — от теплых, пахнущих молоком мордашек, до мохнатых тугих животиков. И только после этого усталый, но удовлетворенный, позволил себе задремать чутким сном. В любую секунду он был готов стать на защиту своих воспитанников и порвать любого, кто осмелится хотя бы неправильно на них взглянуть.
Несколько раз за этот трудный и счастливый день старый раб выводил его на прогулку в императорский парк. Через пряный аромат цветов и хвои чутким носом молосски профессор улавливал запахи большого города — запах дыма, навоза, пыли. Профессор вполне освоился с ходьбой по-собачьи и уже почти не путался в очередности переставления лап. Он чувствовал, что ему ничего не стоит перемахнуть через изгородь и оказаться посреди живого и настоящего Древнего Рима. Но Геннадию Андреевичу почему-то совсем этого не хотелось. Что особенного в том городе? Он сколько уже существует и проживет еще столько же и больше. А древние римляне — чем они замечательны? Так же как все уверены, что находятся на вершине времени и на пределе возможностей цивилизации. Бьются в плену вечных проблем. Вперед способны видеть не больше, чем на жизнь своих детей, максимум — внуков. Да профессор знает о них почти на две тысячи лет больше! А вот щенки... Эти шесть крошечных загадок необъяснимо и непреодолимо манили его в полутемный флигель императорского дворца. Ему было жаль каждой минуты этих суток, проведенной вдали от них. А сутки неслись к завершению так быстро, как быстро может заканчиваться только самое лучшее в жизни.
Профессор открыл глаза.
Над ним склонилось заметно осунувшееся и посеревшее лицо Марципаныча. Оно совершенно утратило гладкость и сдобный блеск и сейчас больше всего напоминало заплесневелый сухарь.
— Профессор, это Вы? — спросил Марципаныч сдавленным шепотом.
— Олег Митрофанович, а это Вы? — от удивления Геннадий Андреевич тоже заговорил шепотом.
— Слава всем богам! Вы вернулись! — Марципаныч бросился развязывать бинты, жгуты, веревки, которыми профессор был прикручен к кушетке. Руки его тряслись, голос захлебывался и сбивался. — Вы просыпались... Ваше тело... Не хотело спать... Вырывалось... И таким голосом... Эти звуки... — он вдруг спохватился, — Как Вы себя чувствуете?
— Отлично. Видел императора Адриана.
— А почему... Ну, в общем... — Олег Серафимович замялся, боясь спросить.
— У неё там остались дети. Совсем маленькие дети.
— У НЕЁ? — Марципанович выглядел сильно озадаченным.
Геннадий Андреевич оделся и, слегка покачиваясь, двинулся в прихожую. Марципаныч догнал его у дверей:
— Я Вас очень прошу! Видимо, технология требует усовершенствования. Мне надо многое переосмыслить. Вы никому не говорите о том, что я... что Вы... Ну, в общем, никому и ничего не рассказывайте. Обещаете? — он заискивающе посмотрел в глаза профессору.
— Можете не сомневаться — никогда и никому!
Город полыхал осенними красками. По тротуарам текли людские потоки, до предела насыщенные проблемами и заботами. Нервно дергались в пробке, отчаянно гудели, чадили и опаздывали по важным делам разноцветные автомобили.
Геннадий Андреевич шел по улице, широко размахивая портфелем. Брать такси или пользоваться услугами общественного транспорта совершенно не хотелось. Давненько ему не приходилось так гулять, неторопливо, осматриваясь по сторонам, подбивая ногами опавшие листья, до которых еще не успели добраться проворные дворники.
Жаль, он так и не успел понянчить дочку. Её уже и не приласкаешь, не усадишь себе на колени, не сделаешь козу. Выросла девочка. У неё своя семья, своя жизнь, свои интересы, неведомые родному отцу. Но уж когда появятся внуки, Геннадий Андреевич своего, дедовского, не упустит...
Да, и еще надо будет непременно спросить у жены, как называются те её античные цветы на даче...
