ЗЕРКАЛО
Город был в шоке. Город сжался от ужаса, и даже широкие освещённые проспекты съёжились до размеров окраинных улочек, по которым мелькали хмурые тени запоздавших прохожих, сжимая в кармане газовый баллончик или купленный по случаю кастет.
В городе объявился маньяк. Душераздирающие истории о развешанных по заборам кишках и залитых кровью подъездах ползли изо всех щелей, страх холодной липкой пеленой висел в воздухе.
Мне не было страшно. Пока. Я шла сквозь эту пелену, тихонько напевая дурацкую детскую считалочку:
— Я знаю, что произойдёт,
Сегодня кто-нибудь умрёт...
И прохожие вздрагивали, крепче сжимая в карманах специально прихваченные кухонные ножи или ещё что-нибудь не менее страшное. Словно хрупкая девчонка могла одним ударом сломать им шею или разделать на части розочкой из разбитой бутылки.
Массовая истерия, не иначе. Среди сорока различных описаний маньяка мне ещё ни разу не попадалось представление о нём как о худощавой девочке-подростке в чёрном спортивном костюме и кепке надвинутой на самые глаза. Маньяки — они двухметрового роста, мрачные, как надгробные плиты, мускулистые, как терминаторы, и уродливые, как портрет гориллы работы Пикассо. Тем не менее, прохожие отодвигались от меня. Наверное, дело в песенке.
— Я знаю, что произойдёт,
Сегодня кто-нибудь умрёт...
Не уверена, что сегодня, но кто-то, конечно, умрёт, в этом никто не сомневается. Просто люди не любят, когда им напоминают о таких вещах. Слишком много страха живёт в них самих, чтобы будить его неосторожным словом. Слишком много страха... и прочего.
Я скользила по едва знакомым вечерним улицам, где каждый нервно вздрагивал и жался к тусклому свету фонарей. Народа было немного и нетрудно было брести в никуда, пряча глаза во мраке под козырьком кепки, мурлыча привязавшийся стишок.
— Я знаю, что произойдёт,
Сегодня кто-нибудь умрёт...
Никто на меня не шикнул. Только согласно подмигнули алые огоньки шуршащих мимо машин. Я кивнула им и рывком повернула кепку козырьком назад. Мрак ласково улыбнулся из ближайшей подворотни.
Вот теперь — страшно. Но вариантов нет.
Туда? Ну ладно.
Шаги глухо отдавались от стен в подворотне-тоннеле. Внутренний дворик, запах мусорных баков, и какая-то кошка метнулась почти из-под ног. Тускнели выходящие в этот колодец окна. Подходящее место для маньяка. Пусто.
Ну и?
Внезапно резким светом ударили фары, лизнули стены и упёрлись в тупик. Из глубокой арки подворотни выползла машина, фыркнула и замерла, свет медленно померк. Хлопнула дверь, мурлыкнула сигнализация, захрустели камешки под тяжелыми шагами.
Ну и огромный. Могучая спина, стриженый затылок, маслянистый отблеск от толстой цепочки на бычьей шее. Золото. Как там у Пушкина: "Златая цепь на дубе том..."
Интересно, это он?
Мужик повернулся и наткнулся на меня. Взглянул мельком, выцедив из сумрака, неприязненно буркнул:
-Чё надо?
Я заглянула ему в глаза. Он?
Тихо-тихо зазвенело в ушах. И поползла изо всех щелей, сворачиваясь коконом, густая тьма. Плотная. Ласковая. Безопасная. Она окружила нас, подвесив в пустоте, в безопасном одиночестве отдельно от всего остального мира. Там было хорошо. Нечего бояться.
Мужик внезапно замер на полушаге, глядя на меня, и я увидела себя его глазами — бледное лицо и бездонно-чёрные даже в полумраке глаза. А вокруг — ласковая тьма.
— Что ты таращишься, козявка?
Раздражение. Сорвавшееся дело, выволочка от босса, машина барахлит, жена визжит по телефону... И какая-то девчонка таращится широко распахнутыми глазами. Какая-то девчонка в тёмном дворике, далеко— далеко от всего остального мира.
...далеко-далеко...Ни звука не долетает оттуда в эту густую, тёплую тьму. И ни звука не вырвется отсюда. Далеко. Отдельно от всего остального мира...
Злость. Девчонка, мелкий крысёныш, торчит на дороге. И тьма расцветает багровыми отблесками. Чего она таращится?! Зачем она здесь, в этом уютном, безопасном коконе мрака?! Стоит на дороге. На МОЁМ пути. Малявка. Её едва видно во тьме. Пусть убирается к чёрту!!!
Она даже не шевельнулась. Бешенство. Как она смеет?! Кто она вообще такая? Безродная бродяжка, крыса помоечная, грязь под ногами, никто. Почему я должен её терпеть?!
Девчонка. На МОЁМ пути!!!!!
Тьма и багровые всполохи. Убрать, отшвырнуть в сторону. Отбросить. Впечатать в стену, так чтобы умылась кровью, чтобы закрылись наконец эти её пронзительные глаза.
Кулак тараном врубился в хрупкое тело. В ошарашенном взгляде — ни мысли о сопротивлении. Но она не отступила, удержалась на ногах.
Как она смеет?! Тварь! Ей нет места в этой клубящейся багровой мгле. Безопасной мгле. Безопасной для меня, не для неё.
Кулак снова ударил, запрокидывая бледное лицо жертвы. Брызнула кровь. В глубоких чёрных глазах медленно расползались изумление и боль.
Больно? Нет, это ещё не больно. Сейчас ты узнаешь, что такое боль!
Удары посыпались градом. Кровь взметнулась волной — словно бензина плеснули в разгорающееся безумие. Сейчас она получит за всё! И за стерву-жену, и за идиотов-подручных, за дебила-босса, за новый джип соседа по этажу и за грудастую секретаршу босса, которая даже не взглянет... За весь этот чёртов мир, который так не справедлив, который не дал то, что заслуживаю, мир, который просто издевается, дразнит... Мир, который сейчас так далеко-далеко, а вокруг лишь пахнущая кровью тьма. Тьма. Тьма...
В последний раз хрустнули кости под жестоким ударом и пальцы, конвульсивно вздрогнув, разжались. Под ногами хлюпала кровь. Медленно рассеивалась ласковая багровая тьма.
Я сжалась в комочек у распростёртого тела, пытаясь отдышаться. Мышцы сводило. Тьма медленно отпускала разум. Лишь убедившись, что я — это действительно я, я рискнула подняться. Меня трясло. Напевать больше не хотелось. У ног лежал труп. И кровь повсюду.
Маньяк настиг очередную жертву.
Я вынула платочек и тщательно протёрла руки. Костяшки пальцев саднило — я ломала ими кости. Больно.
Вместо лица у трупа сплошная каша торчащих из кровавого мяса костей, словно кто-то огромный пытался замесить его как тесто. Я смотрю и меня почти не мутит — привыкла. Только руки дрожат, когда вытягиваю из кармана небольшое зеркальце. На чёрном костюме крови не видно, но нельзя, чтобы хоть малейший след её остался на лице.
Меня передёргивает. Кровь ещё тёплая. И всё вокруг пропитано её запахом. Всё хорошо. Всё уже хорошо. Смотри в зеркало.
У меня глаза на пол лица, огромные и немыслимо блестящие, отражающие. Жуть.
Зеркало вздрагивает, отражение бросает мне полный отчаяния взгляд. Отражение. Только оно. Только там, за гранью, можно позволить себе ничего не сдерживать, не скрывать страха и слабости.
Слабость. Такая, что зеркало вздрагивает в руках. Слабость всегда, когда уползает тьма.
Белоснежное лицо в зеркале. И рука, тщательно стирающая тёмные, тёплые крупинки.
Зеркало-зеркало, ведь я же не виновата... Они сами. Они делают это сами, когда оказываются в обволакивающей тьме по ту сторону. Почему? Тьма не нападает и не ранит, она даже ничего не делает, эта зазеркальная тьма. Она кажется такой безопасной. Но ударить её — всё равно, что ударить зеркало.
Оно отразит удар.
Но почему? Почему зеркало — это я?
Раньше я кричала и билась в истерике. Потом привыкла. С тринадцати лет, по два-три раза за месяц — сломанные шеи и развешанные по заборам кишки, любящие папаши добропорядочных семей, найденные в канаве разорванными в клочки, чужое бешенство в голове и боль в мышцах.
Я привыкла. Хожу на аэробику, чтобы не падать пластом без сил после Этого, ношу тёмные очки или надвигаю кепку на нос, вся моя одежда чёрного цвета, а ногти покрыты багровым лаком. Я трижды подумаю, прежде чем взглянуть кому-то в глаза, я знаю, когда приходит время покидать очередной город, я почти забыла свою семью, я не завожу друзей, я видела больше крови, чем мясник на бойне, и я знаю, как улыбается мрак.
Я не очищаю мир от скверны и не гублю невинные души, я не палач и не мститель, я — зеркало, и за мной нет иной вины, я просто отражаю. Отражаю то, что остается, когда спадают цепи страха, морали и условностей, то, что и есть любая из моих жертв. Может быть, никто из них никогда иначе не выпустил бы свою ярость наружу, жил бы тихо и мирно, поколачивая жену и ребёнка, огрызаясь на соседей и мечтая уничтожить мир. Я не знаю.
Даже если их и спровоцировала безопасная тьма, они сами спустили своего зверя со всех поводков, я лишь отразила...
Они знали, что делали. Или им казалось, что знали... Каждый из них хотел этого. Хотел убивать... Откуда им было знать, что тьма отразит все их желания. Отразит мною. Убивая меня, они убивали себя сами...
Я всего-лишь зеркало. Я не чувствую себя виноватой. Разве что чуть-чуть. Потому что...потому что мне это всё-таки нравится. Так же, как нравилось им. А в отличии от любого из них у меня ведь и нет выбора. Зеркало не может не отражать. Поэтому я выхожу из подворотни, тихонько напевая, а за спиной улыбается мрак.
— Я знаю, что произойдёт,
Сегодня кто-нибудь умрёт.
Не знаю кто, но знаю как.
Я не гадалка, я — маньяк....
