Предисловие от автора.
Рассказ, чтобы полностью понять и прочувствовать стоит прочитать два раза,
не очень удобно, зато дает полное представление о эпохе.
Я помню твой голос в тени деревьев,
Я помню плеск твоих волос,
Как шла к обедне в воскресенье,
Между кустов колючих роз.
Твой идеальный профиль помню,
Улыбку нежную с утра,
Как обожала детвора,
Твою стряпню, и сам не скрою:
Я помню каждое мгновенье,
Как ты взрослела, как жила,
А потому я знаю точно,
Насколько жуткой ты была...
По нагретому асфальту дороги, между ровными квадратами классических немецких домов ехал антрацитово — черный Volkswagen Beetle. Аккуратные педантичные домики встречали его надменной сетью балок своих стен под черепичными крышами и зеленью живых изгородей из шиповника. Шиповник сплетался колючками, скрытыми под пышной листвой и розовыми цветами. Машина остановилась у въезда в один из немых свидетелей ее пути.
— Приехали фрау, — Водитель промокнул лоб платком, приподняв фуражку, и выскочил на дорогу, открывать дверь женщине на заднем сидении
— Спасибо, Ганс. — Миловидная блондинка средних лет выскользнула из тесноты солона и облегченно вдохнула сладковатый запах нежно-розовых цветов, пропитавший маленький поселок. Ганс козырнул ей и с тоской полез в душный салон, ему еще предстояло ехать обратно на базу. Женщина проводила машину равнодушным взглядом голубых глаз. Улица вокруг казалась вымершей, что и не удивительно, в июне такие дни выпадали не часто: под солнцем плавился асфальт, воздух пронизывал жар каждым новым беспощадным лучом, и даже близость Балтийского моря не приносила облегчения. Стоял полный штиль. Тем заметнее было колыхание тюли в окне дома...
— Мами! — Через пару минут в прохладном холе талию женщины обвили тонкие руки дочери. Белокурая девочка с детской непосредственностью заглядывала в аристократичное лицо матери.
— Фройлян Эльза, что я вам говорила по поводу прогулов класса фортепьяно? — Мягко упрекнула дочь приехавшая. Девочка только хитро улыбнулась. На ее остром личике огромные голубые глаза сверкали невинностью. Женщина тяжело вздохнула, в который раз за день пожалев, что одела модный пиджак к прямой юбке до колен. Если на базе было холодно, то усилиями Эльзы на пиджаке вот-вот должны были проступить влажные пятна пота.
— Эльза?
— Я больше не буду, мами, — пропела девочка, расцепляя объятия. С лестницы второго этажа в холл быстро сплывала гувернантка. Темноволосая и полноватая, в черном приталенном платье, вышедшем из моды лет так 40 назад,— Марта была чернильной кляксой в светлом холле.
— С возвращением, фрау фон Крауф. — Гувернантка спешно оттирала от чего-то руки платком.
— Марта, почему Эльза дома? — Если в общении с дочерью голос женщины был мелодичным и ласковым, то обращаясь к прислуге женщина вложила всю степень своего возмущения.
— Мисье Гривиль заболел, — залепетала служанка, стараясь не смотреть в презрительно сузившиеся глаза. — К тому же привезли почту из Франкфурта... — Блондинка слегка расслабилась.
— Сделай ванну. — И игнорируя ушедшую прислугу, опять нежно обратилась к дочери, — Дорогая, найди письмо от оберфюрера Брауна...
— Уно моменто, мами! — Эльза расцвела. В белом летнем платье, с уложенными нимбом косами, девочка была воплощением чистоты и послушания. Фрау нежно коснулась плеча бросившейся исполнять ее пожелание дочери.
— Не беги по коридору! — Но стук детских каблучков в столовой явно доказывал, что Эльза предпочла ее не услышать. Анита тяжело вздохнула. Переезжая в Аустерлиц, она и не надеялась, что дочь сможет найти друзей-сверстников, новое место жительства было удобно всем: полудикие места с фермами, чистый воздух, близость моря, и никаких детей... Дочь немилосердно тосковала по их дому в Берлине. Жаль, что Йохан опять ей пишет через Брауна, мог бы и с Рихардом послать весточку...
Эльза хмурилась, роясь в старинном комоде, антикварный стул с мягкой шелковой обивкой поскрипывал под ней. От усердия девочка чуть высунула язычок, прищурившись. В высоком секретере, дверца которого открывалась сверху вниз, было темно, особенно по сравнению с залитой солнцем гостиной. Детская ручка выудила из стопки писем очередное с множеством марок, но, увы, уже открытое.
— Да что же такое, — Девочка с досадой топнула ногой, и стул под ней повело...
На грохот в гостиной сбежался весь дом. Перепуганная Марта схватилась за сердце, смотря на рыдающее господское чадо, садовник Мартин только перекатил сигарету во рту, а вот появившаяся в одном халате хозяйка бросилась к девочке:
— Эли, что болит? — Девочка продолжала рыдать, сидя у руин стула, распахнутый настежь секретер вывалил свои бумажные внутренности на лакированный паркет. — Милая, успокойся. — И тут же возмущенный взгляд на садовника. — Мартин помогите посадить ее в кресло. — Мужчина, нехотя, отер руки о и без того заляпанные штанины и, щедро посыпая паркет землей с ботинок, зашел в комнату с веранды. Но Эльза уже начала успокаиваться.
— Ох, что будет, — запричитала Марта, больше мешая садовнику, чем помогая поднять девочку. Все это время Анита презрительно наблюдала за ними. С первого взгляда на дочь она поняла, что девочка просто испугалась.
— Все хорошо будет, дорогая. Мама рядом. — Блондинка и правда принялась осторожно вытирать зареванные щеки батистовым платком. Вялый хлюп был ей наградой. — Видишь, уже и слезы кончились. Болит что-нибудь? — Эльза покачала головой. Если и болит, то чистокровная арийка, дочь летчика, никогда не признается.
— Мартин, вы свободны, — чуть холоднее, чем нужно заметила фрау, и садовник радостно покинул дом, продолжая оставлять черные комья грязи. Женщина брезгливо поджала губы. — Где София? — Служанка вздрогнула и вся сжалась. — Ну же, Марта, мне хватает проблем от созерцания грязи, ссыпавшейся с твоего брата.
— Ушла она, на рынок, — Марта старательно отводила глаза.
— Как в прошлый раз значит... — Протянула хозяйка, становясь слишком серьезной. — Солнышко, тебе нужно переодеться. Марта принесет все необходимое. — Эльза уныло кивнула, проводив служанку грустным взглядом. Анита фон Краупф ненавидела беспорядок, а потому женщина сноровисто принялась раскладывать в стопки письма. Часть пачек была перевязана цветными лентами, благодаря которым не разлетелась, но пару конвертов все же пришлось доставать из-под шкафа с хрусталем. Застав гордую хозяйку на коленях перед секретером, Марта опять схватилась за сердце, точнее за необъятную грудь его скрывавшую.
— Фрау!
— Марта, Эльза все еще в грязном платье. — Блондинка невозмутимо поднялась и закрыла секретер на ключ. — Мне нужно вернуться в ванну. — Хозяйка неодобрительно разглядывала комья земли на шелковых полах халата.
— Я поменяю воду сию секунду, — заикнулась было гувернантка, но ее порыв потонул в гримасе блондинки.
— Я сама.
— Ало, Гауф?
— Гауф слушает.
— Наше чадо опять ушло гулять. Мне жаль.
— Ты же не можешь?!
— ... — Что бы там ни мог собеседник, Гауфу ответили только гудки.
"Уважаемый хер Грофт,
поторопитесь с поставкой роз. а то хозяйка волнуется, два предыдущих раза саженцы
задерживались, приходилось половину выбрасывать. До зимы еще далеко, а сад запущен
сверхмеры.
Ваш друг и ученик,
Мартин Хоуфман"
— Мами, а София больше не придет? — Золотистое солнце заливало поляну с передвижными качелями. Солнечные брызги прижились в волосах Эльзы, играя в салки в такт раскачиваниям.
— Нет, милая. У нее возникли дела дома. — Анита чуть виновато улыбнулась, прячасть в тени раскидистого дуба, ей нравилось переодически сидеть на старых камнях деревенской ограды. Самой ограды давно уже не было, а камни опор поросли мхом с северной стороны, и скорее мешались местным фермерам, чем помогали, но Анита фон Крауф любила старинные вещи и в обломках находила достаточно романтики, чтоб сидеть там, подложив тонкую подушку.
— Жаль. Она пекла вкусные булочки... — Детское личико на миг омрачилось, но через миг на розовых губах расцвела улыбка. Девочка наслаждалась игрой света и тени сквозь дубовые листья, чуть прикрыв глаза.
— Не волнуйся, милая, Роза тоже хорошо готовит. — Анита осторожно положила цветок в потрепанный томик стихов вместо закладки, любуясь развивающимися волосами дочери.
— Правда?
— Так уверяет ее сын.
— Мами, а я с ним познакомлюсь?
— Не думаю, милая, он живет очень-очень далеко...
— Там, где София?
— Почти рядом с ней. — Женщина беспечно улыбнулась. Ветер легко трепал светлые локоны до плеч, разрушая аккуратные волны прически. От изумрудной травы до колен остро пахло свежестью и лугом.
~ Стоит напомнить Мартину, чтоб он подстриг траву у гаража. Йохан не любит, когда гараж зарастает, всегда шутит, что его уже и не ждут...
"Я скучаю по тебе, цветик", — пять слов в клочке бумаге, который прячет томик стихов. На холме уютно и хорошо. Целое море белых и желтых одуванчиков до самых домов готово соперничать с солнцем и облаками на голубом небе. Небе, которое так любит Йохан.
~Я тоже скучаю... — Голубой взгляд смотрит чуть мечтательно, родня мать и дочь под сенью дуба.
Муж приехал неожиданно, как всегда, просто зарычал мотор байка во дворе, и прежде чем кто-либо что-то понял, он уже кружил по гостиной на руках Эльзу. Пыльный с дороги, пропахший бензином и переездами, в неизменно черной форме, ставшей серой.
Перед глазами сплетались в танце тюль и кружево салфеток на столе. Ноги стали неожиданно слабыми.
— Йохан... — Женщина выдыхает имя и смотрит, как к ней оборачиваются два таких схожих светловолосых ангела с голубыми глазами. Йохан коротко, по-армейски, стрижен, все лицо в специфическом загаре летчиков, но он улыбается.
— Хай, Löwenzahn, — Только Йохан произносит это по-особому, глотая n так, что слышится Löwe и zahn — лев и клык, там, где должен быть одуванчик.
— Папа, ты ведь будешь на моем дне рождения? — Эльза сияет.
— Конечно, Kätzchen. — Но котенок не довольна все еще.
— А покатаешь меня на байке? — Капризное личико маленькой леди становится хитрым, но отец пожирает глазами Аниту. — Конечно, котенок.
— А купишь пони? — Личико девочки становится совсем ехидным.
— Конечно... нет. — Йохан смеется, потрепав дочь по светлым волосам. — Хотя бы пока не поможешь Софии сделать праздничный пирог.
— Йохан! — Стальная статуэтка обретает голос.
— Папа! — Радостный визг, правда, благородной фрау фон Крауф не перекрыть.
Маленький вихрь уносится на кухню, мазнув по икрам матери подолом.
— Что скажешь, радость моя? Я знаю, что Софии больше нет. Прости, вылетело из головы, когда тебя увидел...
— Сначала душ. — Хозяйка дома улыбается, искренне, открыто.
— Я... подумаю. — Только в глазах у летчика весь жар солнца, впитанный за два месяца в небе.
Его куртка пахнет потом, одеколоном, дорогами и машинами, а еще она пахнет сталью, почему-то, чем бы Анита не заливала ее, черная кожа всегда пахнет сталью. Как пахнут сталью чуть огрубевшие руки мужа. Он спит или притворяется, что спит, хотя, зная Йохана, она рискнула бы предположить, что он гнал байк от самого Франкфурта. Хорошо, если только оттуда... За окном темно, от ночника в мутно-желтом плафоне и тревожно, и приятно. Тусклый свет вырисовывает все линии лица мужа, слишком четкие, и такие резкие, что о них можно было бы порезаться, как о скалы фьордов. Она его совсем не любит, он ее тоже, но они ужасно скучают друг без друга...
Полная гувернантка старательно вытирает по третьему кругу пыль с ворчащего приемника.
— Рассказывают что-то интересное? — Йохан насмешливо косится на раскрасневшуюся Марту.
— Не то чтобы очень... — Марта поджимается вся и выпаливает, — А правда, что войны не будет?
— Пока, правда. Выключи. — Мужчина отворачивается, уходя на веранду, где его ждут утренний кофе с тостами и газета, а темноволосая служанка качает головой: пока — не пока, а улыбаться Йохан фон Крауф перестал.
Они весь день гуляют у моря. Пенящиеся волны заливают берег, лаская босые ноги Эльзы.
— Мами, если бы ты была чайкой, то чего бы ты хотела? — Дочь проказливо улыбается, теребя за поле шляпку. Йохан честно строит из песка для нее кукольный домик.
— Чтоб твой папа был чайкой. — Анита следит за быстрым падениям в волны белых птиц, вышедших на промысел.
— А я? — Эльза даже дыхание затаила.
— Ты бы тогда тоже была чайкой, — Она скидывает босоножки вслед за дочерью, и с блаженством входит в прохладную пену.
— Правда? — Голубые глаза светятся восторгом.
— Правда, верь маме, она же у нас биолог, — хмыкает Йохан, а Анита мрачнеет.
— Тогда бы тебе не удавалось каждый раз от меня улетать.
— Не факт, — Муж старательно долепливает аэродром к кукольному домику, — Небо, оно большое...
— А я хотела бы быть чайкой, — Уверенность Эльзы заразительна.
— Если ты хочешь, милая, — Анита выдавливает из себя улыбку. Они трое почти светятся на солнце в белых пляжных костюмах. — Ты все можешь.
— Не верь, ей Kätzchen, лучше быть человеком. — И муж усмехается, — Фрау фон Крауф, мне нужен флаг. — Острые башенки песочного дома кажутся голыми и уязвимыми.
— Вымогатель, — Анита выцепляет из волос заколку-трилистник. — Смотри, осторожно, она приносит удачу.
— Я потом заберу, — Муж беспардонно сидит на песке, по-разбойничьи подставив пятки прибою, и щурится от яркого солнца.
— А можно мне песочного пони? — Жалобный вопрос Эльзы, вызывает смех у родителей.
— Что-то случилось, Ганс? — Фамильярность не в чести на базе, но именно фамильярность в общении помогает найти общий язык с водителем.
— Вас искал доктор Шеффер.
— Я зайду к нему. — Цокот каблучков по бетонному полу, в грузном подземном бункере базы легко поверить, что мира снаружи нет, и лишь эхо напоминает о том, что внутри хоть кто-то жив среди километров коридоров.
В ровной четырехугольной комнате, заполненной столами, микроскопами и пробирками, тесно, по узким прогалинам свободного места лавирует пожилой профессор в белом халате.
— Вы искали меня, herr Шеффер?
— Это правда, что проект "Venom" хотят закрыть? — Его усы-щеточки, забавно топорщатся. Зря доктор так подражает фюреру. Фюрер неповторим.
— Почему вас это заботит, herr Шеффер? — Ее голос холоден, как и острый скальпель взгляда.
— Фрау...! Анита, я же не гениальный микробиолог и уже не молод... — Возня старичка с пробирками становится еще дерганей.
— Пока у власти Фюрер, мы будем всегда нужны. С чего вы взяли, что проект закроют?
— Нам привозят все меньше живого материала, да и финансы... — Старичок смотрит на нее своими каре-зелеными глазами, а женщина лишь презрительно поджимает губы.
— Фюреру выгоднее вложиться в газы, вирусы слишком дороги и не дают гарантий. — Анита пожимает плечами, просматривая бегло отчет в картонной папке.
— Но должен же быть ген! Хоть что-то на что можно ориентировать вирус! — Старичок сжимает пустую пробирку в кулаке. Он искренне надеется, что вирус будет различать истинных арийцев и "гоев"? Фрау ни на что не надеется, но она понимает, что отчет о генетическом равенстве очень не обрадует начальство.
— Адольф, мы сделали все, что смогли. Я устала препарировать материал без толку.
— Вы — нет! Вы можете!
— Herr Шеффер! — Она едва повышает голос, но и этого хватает. — Я не знаю ни о каком закрытии проекта. Главы лабораторий узнают о подобном последними.
— Простите, Анита...
— Все хорошо. И я, и Фюрер, — мы все знаем, что за вирусами будущее оружия. — Фюрер — ее путеводная звезда, их звезда.
— Пусть будет. — Откликается вяло доктор, вскидывая ладонь.
"Мартин,
рад, что ты не забываешь стариков, Тереза передает тебе приветы. Прости уж, что с
розами так получилось. Посылаю тебе луковицы нового вида тюльпанов и статью о
орхидеях. Надеюсь Марта здорова?
Твой друг и учитель,
Кёрк Грофт."
Уютное лето 1939 года подходило к концу. Осенью было решено отправить Эльзу в Берлин, к бабушке. Прощаясь с женой, Йохан долго и жадно смотрел в светло-голубые глаза Аниты. Не последний чин в Люфтваффе, он отлично знал, что война неизбежна, и, возможно, именно его жена даст им шанс на победу.
А может и не даст. Есть джины, которых лучше не доставать из бутылки.
Байк привычно рванулся с места, и холеная зеленая изгородь из шиповника быстро скрыла в зеркале заднего вида образ красивой белокурой женщины. В воздухе слишком ясно для обоих пахло переменами.
1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу.
Йохан фон Краупф погиб в декабре 1943 года на Восточном фронте.
Имя Аниты фон Краупф не упоминается ни в одной из сводок. Не даю никаких гарантий,
что фон Краупф была ее настоящая фамилия. Проект "Venom" был заморожен, вся
документация по нему засекречена до сих пор. (Вывезена в США с частью разработок
Ahnenerbe. Предположительно, по обрывочным данным английской разведки, разработки
madam фон Краупф могли лечь в основу вируса СПИДа).
Садовник Мартин, работавший на английскую разведку, умер в 1944 г., его сестра
Марта, работавшая на немецкую контрразведку, дожила до 87 лет, как датская
верноподданная.
София — официальное прикрытие Мартина, попалась Марте и стала "материалом" для
разработок фрау фон Краупф. После двух недель мучительной агонии под присмотром
ученых и тщательного изучения тела, сожжена.
По воспоминаниям Марты, Роза уехала во Францию с племянницей. О ее сыне с июня
1939 г. никто не слышал. Он был любопытным ребенком.
Эльза фон Краупф, пройдя через детский дом, сменила фамилию и вышла замуж за
советского офицера, жила какое-то время назад в ФРГ. Она показательно ненавидела
фашизм, но в шкатулке у нее в спальне хранилась фотография отца в немецкой
форме, стоящего рядом с матерью. Эльза до последнего дня своей жизни гордилась
родителями.
Вместо эпилога.
Время и место жестокости определяют люди, — не страны, не города, не расы, — а люди. Жестокость — часть нашей сути. И это было странное время для Германии. Время, когда предпочитали не видеть в людях что-то большее, чем вещь или материал. Время, когда любящая мать могла быть палачом, куда худшим и страшным, чем муж-военный.
Время... Кто-то считает, что время определяет рамки жестокости. Но люди привыкли убивать время также легко, как они убивают друг друга, и я ни на йоту не верю в то, что прямо сейчас, где-нибудь в Северной Америке или бункере Ирана, новый проект "Venom" не ваяет нежная женская рука. В мире, сходящем с ума и пожирающем себя, как Уробос, в мире штормов и войн, пусть помнятся солнечные летние дни, потому, что все остальное никогда не расскажет о тех, кто проиграл.
