Mutter

Масленков И.

MUTTER

Залитые талой водой воронки гнойными ранами покрыли изувеченное тело земли. Клочья пепельного тумана поглотили горелые остовы грузовиков, разбитые артиллерийские орудия, изломанные повозки, трупы лошадей, танк со снесенной башней и разорванной гусеницей.

Грязная толпа оборванцев понуро брела по раскисшему проселку, превращенному ненастьем в едва проходимое болото. Заросшие многодневной щетиной, с впавшими от недоедания и усталости глазами, люди едва переставляли ноги, чавкая и хлюпая дырявыми сапогами и рваными ботинками в черноземном месиве. Промокшие до нитки, в изодранном камуфляже, части некогда грозной армии походили на банду дезертиров. Следом уныло плелись беженцы. Угрюмые старики несли котомки со скарбом, бабы в пестрых платках держали за руки перепуганных детей, чьи глаза уже не могли родить слез.

Лилит вырвалась из облачного плена и увидала колонну. С высоты птичьего полета людское шествие напоминало ос, утопающих в свежеприготовленном варенье. Распутица надежно удерживала истощенных войной, голодом, страхом и бессонницей. Пара вражеских самолетов могла бы запросто искромсать серо-зеленую змею, оставив по себе груду окровавленных и изувеченных тел. Но авиация противника бездействовала. Возможно, сказывалась нехватка федерального керосина. В любом случае, отступавшие получили шанс, выпадавший далеко не каждому в это проклятое время.

Темно-свинцовые тучи ушли ввысь. Лилит устремилась к земле. Легкий ветерок разогнал туман, обнажил стылые деревья. Мутные лужи с тупым безразличием отражали мертвые небеса и толпу одичалых, потерявших всякую надежду, беженцев и солдат. Царство тени приняло в свои объятия странницу, встретило убогими мартовскими пейзажами. Линия фронта приближалась

Дух бессмертной дочери горшечника из Лагаша витал над умирающим миром, изуродованным болью и ненавистью, холодом и злобой. Сотни и тысячи лет Лилит, демон в женском обличье, раба Хтето, властелина тьмы, стремилась отыскать утерянную в землях Кинаххи любовь... Таавт... Безродный пастух с холмов Арцлаима... Тщедушный, несмышленый юноша... Он не владел воинским искусством, не имел даже медного шила...

В час же, когда душа Лилит полнилась злобой, желая насытиться местью, наивный юнец посеял в ней сомнение. Вера во всесилие Зла дала трещину...

Таавт... Она повторяла его имя миллионы раз, забывая порою собственное. Лилит... Воспоминания жгли раскаленным железом...

Она прошла кровавый путь длиною в несколько столетий, омылась в лазурных водах Кедрона, обрела свет и любовь. Но Таавт был простым смертным, и все знания Лилит не спасли его от могилы. Он ушел во владения богини Шеол, госпожи подземного мира, полным сил. Сердце Лилит превратилось в лед. Ненависть и жажда мщения истязали израненную душу.

Время летело золотым соколом. Разрушились города и царства, великие цивилизации обратились в прах. Смерть поселилась под неприступными стенами Илиона. В непримиримом противоборстве сошлось множество племен и народов. Лилит, став предводительницей амазонок под именем Пентесилеи, с немногочисленным отрядом пришла с берегов далекого Понта на помощь дряхлому и слезливому Приаму. После трехдневного пира дева понтийская покинула город, вышла навстречу греческому войску.

Многих героев она отправила в мрачную обитель Аида. Двумя рубинами сверкали глаза Лилит-Пентесилеи, соперничая в блеске с начищенной бронзой доспехов. Взгляд полнился презрением, сеял вокруг смерть и страдания. Но мысли ее были далеки от бранного поля и Приама, вознесшего руки к небесам в беззвучной молитве. Она грезила встречей с Таавтом, желая хоть на мгновение увидеть любимого, чьи кости давно истлели в забытой людьми и богами могиле.

Ахилл услыхал шум битвы и вышел из шатра. Разъяренным львом устремился он в бой. Увидала Лилит-Пентесилея могучего сына Пелея и храбро выступила против него. Метнула бессмертная копье в грека, но щит спас любимца богов. Второе копье все же выбило дар Гефеста из рук убийцы Гектора. Выхватила Пентесилея меч из ножен, разукрашенных золотом и самоцветами, взмахнула им, разрезая воздух над головой упрямца... И дрогнула искушенная в резне воительница. Вновь она видела глаза Таавта... Ахилл же, слепец, вскипая от гнева, поразил ее в грудь. Вздыбился могучий конь Лилит, почуяв смерть наездницы. Мертвая, она выпала из седла, обагрила прибрежный песок. Спешился Ахилл, встал перед убитой на колени, снял шлем с поверженной и обмер, пораженный холодной, безжизненной красотой девы. Слезы любви и отчаяния катились из глаз. На руках он вынес бездыханное тело из битвы, рыдая от горя. Но силой волшебного зелья жрецов Шумера Лилит-Пентесилея вновь обрела жизнь, одарила земною любовью первенца Фетиды, рассказала ему о том, чья душа томится в могучем теле... "Милый мой, несмышленый Таавт" — нежно молвила Лилит.

Но счастье не длится вечно. Ночью Лилит покинула лагерь греков и скрылась в неприступных горах, ведь многие видели ее смерть. Ахилл, опьяненный колдовским напитком любви, предался беспечности, и вскоре поплатился за это жизнью. Тьма укрыла мир погребальным саваном, сотканным из могильного холода и мрака. Вновь Лилит отправилась на поиски возлюбленного, в надежде обмануть смерть. Но можно ли солгать самой себе? Там где она ступала, реки полнились кровью, а звезды падали с небес. Она — предвестница смерти, она — сама смерть...

Лилит неслась сквозь столетия, сеяла гибель и разрушения, превращала в прах творения богов. Всадником апокалипсиса летела над землею. Богиня ночи, она прокляла мир живых, отдала его в руки правителя мертвых. Мечтала она одолеть время, повернуть его вспять, вновь увидеть пред собою юного Таавта, чья свирель рождала полную печали песнь, уносимую ветром за бесчисленные горизонты.

И все же Лилит не смирилась с потерей. Она ждала, закусив губу от отчаяния, роняя кровавые слезы на изувеченную страданиями землю. Но прошло более трех тысяч лет, прежде чем надежда вновь воскресла в испепеленном тоскою сердце.

По прихоти слепой судьбы гражданка Литвинова, выпускница одной из школ снайперов Рабоче-Крестьянской Красной Армии, летом сорок второго попала на Южный фронт. Несколько месяцев спустя она встретила его среди мерзлых руин Сталинграда. Обмороженный, он прятался от пуль и осколков среди штабелей заледеневших трупов, покрытых камуфляжем плащ-палатки. Укутанный в рваную парку, умирая от гангрены и голода, офицер-метеоролог люфтваффе бредил, моля Богородицу воссиять над миром, где царствовали хаос, ненависть и боль

Лилит ворвалась в занесенное снегом убежище, отбросила снайперскую винтовку и краснозвездную шапку-ушанку. Поборов страхи глянула в стекленеющие глаза. Выгоревшие на солнце холмы Арцлаима, неприступные стены Илиона и склонившегося над окровавленным телом Пентесилеи Ахилла увидела Лилит в туманной бездне.

— Милый мой, несмышленый Таавт, — произнесла бессмертная на древнефиникийском.

— Ich sterbe, ich sterbe...*, — лейтенант едва шевелил кровоточащими язвами губ.

— Потерпи немного, ради нашей любви, молю тебя... Я все сделаю..., — Лилит принялась покрывать поцелуями обмороженное лицо.

Спешно выговорив магические заклинания, она пыталась вдохнуть жизнь в изможденное тело.

— Ich liebe dich...**, — прошептал офицер, улыбнулся и затих навеки.

Безумный вопль вырвался из глотки. Лилит взвыла раненой львицей и принялась беспорядочно палить из винтовки в зелено-коричневое полотно плащ-палатки, проклиная богов и судьбу на шумерском, немецком и русском.

Лилит выбежала прочь, упала ничком в черный от заледенелой крови снег. Спазмы сжали горло, и слезы льдинками блестели на побелевших щеках. Она пришла слишком поздно! Любовь превратилась в смерть! Тьма пожрала мир, и свет померк, позабыв о собственном существовании.

* * *

Отделение Капрала заняло оборону на пойменном мысу, окруженном глубокими балками, долиной безымянного ручья и лесом. Окапываться не пришлось. За последние пятнадцать лет любопытствующие археологи изрыли скифское городище ямами и траншеями. Старые раскопы порядком оплыли и заросли бурьяном, но все же служили сносным укрытием для десятка стрелков.

Со стороны поселка доносилась беспорядочная стрельба. Видно, "желтяки" расслабились, принялись грабит местных, по собственной глупости отказавшихся убраться в более безопасное место. Впрочем, пальбу могли открыть и не "желтяки", измотанные последними боями, а свежий отряд "дубачей" с Правобережья. В простонародье их окрестили "висельниками". Они гордо носили на левом рукаве эмблему в виде дубовой ветви и веревочной петли и тащили "до дуба" не только откровенных противников нового режима, но и тех, кто по своей обывательской манере молча, без всякого энтузиазма, встречал очередную "реформу". Впрочем, Коломак могли занять части дивизии "Желтая подвязка", сформированной из фанатичных сторонниц Ульяны Чумашенко, претендовавшей на первую должность в государстве. Как бы там ни было, Капрал располагал временем. Люди могли подкрепиться и отдохнуть. Увлеченные разбоями и расстрелами, "желтяки", должно быть, реквизировали уже порядком свекольного самогона. Едва ли хмель выветрится из их завшивленных голов до утра. А там, глядишь, подойдет и танковая колонна, застрявшая где-то в районе Высокополья.

Командир отделения устроился на сухих стеблях полевых трав, отвинтил бакелитовую крышку фляги, покрытой деревом для пущей теплоизоляции, и сделал несколько глотков. Пойло походило на отраву или сельскохозяйственное удобрение, но, спустя пару минут приятная теплота проникла в тело. Мысль о скорой холодной мартовской ночи делала вкус деревенского зелья вполне сносным.

Капрал закурил сигарету, жадно втянул табачный дым, и принялся рассматривать торчавшие из земляной стены раскопа мелкие черепки. Место ему было хорошо знакомо. В молодости бывал тут не раз, и прекрасно помнил рассказы археологов о грандиозной бойне, устроенной сарматами более двух тысяч лет назад. Случалось, до "желтой революции", когда крестьяне все еще обрабатывали поля, трактора частенько выпахивали человеческие кости.

Мысли о древней резне пришлись не по душе Капралу. От скуки он предался воспоминаниям. Но размышления о собственной судьбе рождали ненависть и боль. Чего он достиг к тридцати пяти годам? Университетское образование, семья, мирная профессия и ... Пропасть, взрыв, надлом... Все начиналось довольно пристойно, ничего не предвещало близкой катастрофы. А потом... Толпы экзальтированных "желтяков", одурманенных дешевыми лозунгами и псевдодемократической трескотней, вышли на майданы, принялись громить пусть и зажравшуюся, но все же легитимную власть. Слепцы! На что надеялись? Неужели искренне верили, что их мессия, изгнанный в свое время из поносимой им же власти, приведет толпу в светлое будущее? Этот, с замашками Муссолини, растекающийся мыслью по древу, окруженный политическими проходимцами, алчущими злата и продающими собственную родину Атлантической империи!"

Опьяненные скорой победой, они не желали никого слушать, навязывали свой язык и чужую веру. Отмеченный страшной и таинственной болезнью, вождь "желтяков" в изобилии раздавал обещания и тут же забывал о данном слове. Чудовище изрыгало сладостные речи, которые оборачивались проклятиями... И в это время, когда все обыватели по старой традиции недовольно шептались на кухнях, отряды шахтеров, вооруженные обрезками арматуры, двинулись к городу. Хаос воцарился на улицах. Разъяренные, охваченные горячкой, люди вылавливали "желтяков", тут же приводя приговор в исполнение.

Меченый, подстрекаемый бесноватой Ульяной, решил примерно покарать нерадивые губернии. И тогда Капрал не выдержал. Как законопослушный гражданин, он уволился с престижной работы, оставил семье несколько сотен имперских баков, и записался добровольцем в отряды самообороны. К армии Капрал имел самое отдаленное отношение. Правда, в свое время и ему выпала честь исполнить почетную обязанность в войсках Союза Нерушимого, но это было слишком давно. Впрочем, опыт — дело наживное. За последний год он отправил на тот свет около двух десятков "желтяков", стал закаленным бойцом. Дослужился до командира отделения, числился на хорошем счету у начальства. После взятия Коломака ему прочили офицерские погоны.

Капрал... Нет, это не должность и даже не звание. Прозвище свое он получил в начале службы за неуемную любовь к истории. До войны он испытывал слабость к собирательству древностей, в том числе и к реликвиям третьего рейха. Чудом сохранившееся обмундирование и амуниция сослужили добрую службу. Осмотрев коллекцию, он взял солдатские суконные штаны, ремень из толстой черной кожи, флягу африканского корпуса генерала Роммеля, вороненый штык-нож к карабину Маузер и кое-какую мелочь. Добротные вещи! Складское хранение! Из-за этого барахла и возникли первые неприятности. Нашлось несколько претендентов на штаны и штык-нож. Разборки для обидчиков окончились глубокими колотыми ранами, госпиталем и дисбатом, сгинувшим в полном составе прошлым летом в перекопских лесах. Капрал отделался легким испугом и десятью сутками ареста. После инцидента его авторитет в глазах сослуживцев резко возрос. Как должное воспринимал он знаки уважения, включая мелкий подхалимаж со стороны завистников.

— Отныне будешь Капралом, — как-то раз сказал усатый ротный, пропавший без вести прошлой осенью где-то под Валками. В его куцых солдафонских мозгах не возникло других ассоциаций с германской армией. Капрал, так Капрал. Коротко и ясно, никаких сантиментов.

Вновь захотелось курить, но пришлось сдержать себя. Табачок-то нынче дорог, впрочем, как и все остальное. После "желтого" переворота народ бросился в банки снимать со счетов сбережения, которые обесценились в рекордно короткое время. В цене, как и прежде, оставались баки Атлантической империи. Невысоко, но все же хоть как-то котировалась валюта Федерации. Паника первых дней привела к финансовому краху. Страна, подобно наркоману, присела на иглу натурального обмена. Правда, попадались иногда и путные трофеи. Армия "желтяков" снабжалась гораздо лучше. Имперские власти приложили к тому немало усилий. Но, все же, разочаровавшись в способности Меченого навести элементарный порядок в государстве, они стали открещиваться от своего ставленника, урезая пайку новоявленному мессии и его камарильи. Так что порою отряды "желтяков" походили на доведенных до отчаяния войной и конфискациями крестьян, собиравшихся в разбойничьи ватаги. Голод, холод, страх, аресты, расстрелы, погромы и прочие прелести военного времени делали свое дело, превращали людей в одичалый скот.

Ночь воцарилась над миром, и влажный мрак окутал землю. Капрал обошел позицию, приказал выставить двух часовых и вновь вернулся в раскоп. Он пытался заснуть. Несколько раз отхлебнул из фляги. Легкая дрема обволакивала глаза, но разум бодрствовал в ожидании рассвета.

Утопая в вязкой трясине воспоминаний и грез, Капрал слышал фарисейские речи Меченого, истеричные вопли Ульяны Чумашенко и вторивших ей "желтых подвязок". Капрал, едва шевеля губами, проклинал их всех... Орудийная канонада и крики раненых для них слаще всякой музыки! Обман, грязь, боль, голод выстраивают им дворцы на далеких южных островах! Горы трупов и реки крови множат их состояния! Баки, баки, баки... много баков... Зеленые хрустящие купюры...