Orki

Орки плачут ночью

Часть 1

Проклятие

Глава 1

Переделка

Всякая душа — заложница того, что она приобрела.

(Коран. Сура 7)

— Ну и скажи мне, что ты нашла в этом рыжем обезьяне? — гнусавый тенорок Колюни Мишанина, главного вокалиста рок-группы "Кранты", болезненно дребезжал, артистически выражая глубину уязвленных чувств. — А ведь я тебя... ведь мы с тобой...

Колюня выяснял отношения с невестой, Алкой Рогозиной, эффектной блондинкой нетяжелого поведения.

— Тебе не понять! Ты мальчишка! — Алка или, как она себя сейчас предпочитала называть, Элис не скрывала интереса к ударнику, Севке Мясоедову. — А он, он! Мужчина!

Сам объект их обсуждения, случайно услышав это объяснение на повышенных тонах, равнодушно пожал плечами. К тому, что его дразнят Обезьяном за неумеренную волосатость, Мясоедов привык, а Алка его ничуть не интересовала — и без нее баб хватает.

И вообще, Севка предпочитал невысоких смешливых толстушек.

Но вот уже несколько дней ударнику "Крантов" было вовсе не до девчонок: он переживал настоящее горе — кончину любимой бабки, единственного родного человека, чьи прощальные слова круто изменили его жизнь.

Перед смертью бабушка раскрыла Мясоедову семейную тайну: он был полуорком, чужим в окружающем мире...

— Подойди ко мне, Севастьян! — властно подозвала внука Анна Николаевна. Да, Севастьяном, а вовсе не Всеволодом, как он обычно представлялся, звали на самом деле Мясоедова. Разумеется, к этому тоже приложила руку интеллигентнейшая бабуля.

Впрочем, назвать Анну Николаевну бабулей или бабусей в глаза никому, кроме родного внука, не пришло бы в голову. Ее прекрасное даже в старости, даже в преддверии смерти лицо поражало благородством и одухотворенностью. Профессорша МГУ, завкафедрой французской филологии, госпожа Ленская, известный ученый и блестящий педагог, не располагала к фамильярности. Настоящая леди. Когда она входила, мужчины вскакивали и непроизвольно расправляли плечи. Для Севки бабушка, баба Аня была кумиром и идеалом.

И вот Анна Ленская последним усилием воли сжала своей изящной маленькой ручкой волосатую лапищу непутевого внука.

— Я должна... открыть тебе правду, Севастьян. Пусть даже это убъет меня. Мне и так немного осталось...

Она покачала трясущейся головой, отметая возражения:

— Бедное дитя! Я сделала все, что могла...

Последние слова бабушка повторила несколько раз, словно заклинание.

— Ты помнишь, как я пыталась приобщить тебя к прекрасному?

О да, еще бы он не помнил. Детство! Пытка. Бесконечная череда театров, музеев, выставок и концертов.

В жизни часто бывает, что те, кто нас бесконечно любит, холит и лелеет, получают в ответ лишь черную неблагодарность. Бывает и наоборот: требовательность и чрезмерная суровость вызывают в третируемых существах ничем не оправданное чувство преклонения и обожания. С Севкой именно так и случилось: бабку он боготворил, и ради редких в ее устах слов одобрения где-то лет до двенадцати послушно терпел невыносимую скуку общения с классическим искусством, а взбунтовался только после десятого посещения Третьяковки.

-Ну а балет! — Анна Николаевна болезненно всхлипнула и с трудом перевела дыхание.

Мясоедов угрюмо кивнул. В пятилетнем возрасте его отвели в балетный класс. Конечно, мальчишку не взяли — приемной комиссии хватило одного взгляда на коренастого и уже тогда довольно густо покрытого шерстью крепыша: не зря Анна Николаевна никогда не показывала коллегам фотографий единственного внука.

Она пережила балетный афронт как крушение самых дорогих надежд. Временным спасением стала группа русских народных танцев, из которой Севке довольно быстро удалось перебежать к брейкерам. Там его приняли на "ура".

— И музыкальная школа? Скрипка? — бабушка закатила глаза.

А разве Севка виноват, что, при минимуме музыкального слуха, у него оказалось великолепное чувство ритма? Его судьба — ударные. Да и в рэп он со своим хрипловатым баритоном вписался бы неплохо, но рок оказался ближе. Можно сказать, он стал-таки настоящим музыкантом... в своем роде.

Но Анну Николаевну это не утешило:

— Что я вижу после стольких лет страданий? Ударник в рок-группе с непроизносимым названием! Как я могла рассказать об этом знакомым?

Сева невольно фыркнул. Представить себе госпожу Ленскую произносящей слово "Кранты" — такое не могло привидеться и в самом страшном кошмаре!

— А школа! — Мясоедов опустил голову. Что школа? Не обладая особыми способностями, мальчишка из шкуры вон лез, чтобы оправдать чужие ожидания. Закончил без троек, по физкультуре и музыке отлично, чего еще?

— А ведь Леночка окончила лицей с золотой медалью, — продолжала Анна Николаевна. — Ей сулили блестящее будущее... и все пропало! А все он, он! Какой мезальянс. Как она могла так ошибиться! Полюбить монстра! Какая трагическая ошибка...

Бабушка выговаривала "мезальянс", "монстр" с великолепным французским прононсом, но от этих слов все равно немного коробило. Ведь речь шла об отце!

— А спорт? — печальный список поражений длился и длился... — Мы начали с художественной гимнастики и фигурного катания. И что в итоге?

Мясоедов пожал плечами. Придирки! Спортивными неудачами его никто попрекнуть не мог. Один из лучших молодых боксеров в полутяжелом весе, мастер спорта, надежда молодежной сборной страны, а кроме того, немного и каратист — зеленый пояс: не супер, конечно, но и не позор. Его спортивным успехам завидовали друзья, восторгались девушки. Чего тут стыдиться? Но бабушка мечтала о художественной гимнастике!

От комплекса неполноценности Севку спасла военная служба, куда он сбежал, бросив ненавистный финансово-экономический факультет.

Армия — вот где нашли восторженное признание неудачные плоды бабулиных трудов! Хотя иначе, как обезьяном и гориллой Мясоедова в роте не называли, везде — в строю, в спорте, в музыке, — он считался одним из лучших. После армии друзья звали работать охранником в преуспевающую фирму, потом — в милицию. Прочили быструю карьеру, хорошие заработки, но пришлось отказаться и выбрать музыку, чтобы не огорчать бабушку, ненавидевшую насилие.

— Но ты, бедное дитя, — она вновь взяла внука за руку. — Ты ни в чем не виноват! Я знаю, ты старался! — Севка растроганно хлюпнул носом. С бабулиной стороны такое признание многого стоило. Бабушка повторила: — Да... ты старался... но эти... его гены! Проклятая наслед... наследственность!

Речь бабушки становилась сбивчивой — ей не хватало воздуха. Сева склонился над умирающей, ловя каждое слово. Родители долго оставались запретной темой: мать умерла в родах, дав жизнь единственному ребенку, а отец куда-то уехал и пропал. Сейчас внук настороженно вслушивался в последние слова бабушки, казавшиеся предсмертным бредом:

— Ты должен знать... твой отец был... нечеловеком! Орком. Он сам признался!.. ты — полуорк... я сделала все... все, что могла... — и несчастная закашлялась, задыхаясь. Когда подбежала обеспокоенная медсестра, она уже не дышала. На лице усопшей проступило несвойственное ей при жизни умиротворенное выражение.

Мясоедов остался один-одинешенек. Рок-музыкант... орк-музыкант... то есть, полуорк. Три дня он пил и плакал. Потом попытался встряхнуться, сходил на тренировку, на репетицию, забежал на бывшую работу, поблагодарил за сочувственные слова — и, добрался до ночного клуба в поисках лучшего друга еще со школьных времен, трубача Володьки Горелова. Хотелось с кем-то поговорить "за жизнь".

Володьки Мясоедов не нашел, но услышал закулисные откровения Колюни.

— Обезьян! — визгливо продолжал Мишанин. — Ты еще пожалеешь! Видала, какой тип его тут искал? Настоящий мафиози! Бандитская рожа!! А представь себе — родственничек?!

Севка насторожился. Какой бы то ни было, пусть и завалящий родственничек ему бы сейчас не помешал...

— Ой, ну пусть и бандит, ну что тут такого? Кто сейчас не бандит? — с обычным томным придыханием проворковала, отбиваясь от Колюниных приставаний, Элис. — Очень даже ничего мужик... настоящий мачо... он и сейчас в зале. Слушай, и правда, на Севку похож!

— ГДЕ?! — Мясоедов решительно вмешался в чужой разговор. Бабуля не преминула бы сделать ему замечание.

— Явился, не запылился! — недовольно буркнул певец вместо приветствия и поспешно ретировался.

— Ой, Сев, привет! — восторженно взвизгнула Алка и, сообразив, что Мясоедов ждет ответа, неохотно добавила: — Да вон... мачо этот... за третьим столиком слева...

Новоявленный полуорк внимательно оглядел зал и присвистнул.

Незнакомец определенно смахивал на полномочного представителя сицилийской мафии. Такой же волосатый как сам Севка, но с поправкой на черную масть, широкоплечий и вальяжный мужик лет тридцати был, пожалуй, даже красив — в итальянско-грузинском стиле, — и, как ни странно, при этом действительно похож на то, что Мясоедов наблюдал, морщась, каждое утро в зеркале. Шикарный костюм, толстая золотая цепь, массивный перстень с черным камнем. В лице его явственно проступало что-то хищное, волчье.

Глядя на самозваного родственника, Севка даже почувствовал себя немного неловко в старых потертых джинсах и привычной красной футболке с надписью "Слава труду!". Может быть, потому, что речь шла о родиче. Подобные чувства Мясоедов испытывал только в присутствии бабушки. Обычно никакие броские тряпки богатых торгашей не могли смутить рок-музыканта. У каждого мира свой стиль.

Севка, наверное, раздумывал бы дольше, но в дело вмешалась Алка, решившая не упустить возможность познакомиться с "родственником".

— Пойдем, представимся! — заявила она безапелляционно и, подхватив ошеломленного такой наглостью ударника под руку, поволокла за собой к столику "сицилийца".

— А вот и мы! — бесстыже вильнув обнаженным плечом, девица плюхнулась на свободный стул и, плеснув себе дорогого коньяка, пояснила: — Вы ведь Мясоедова искали?

Не обращая на нахалку никакого внимания, чужак пристально уставился на музыканта.

— Да, это ты! — непонятно сказал он, протягивая густо поросшую волосами лапищу, на которой блестели золотым браслетом дорогие часы. — Здравствуй, брат! Меня зовут Арсен Лу.

-Брат? — потрясенный, Сева крепко пожал протянутую руку — и свет погас...

...так, во всяком случае, ему показалось сначала.

Вновь обретя опору под ногами, Севка огляделся, преодолевая головокружение: огни костров освещали покрытую редким леском долину. Он стоял на дне котлована, окруженного невысокой насыпью, на которой время от времени мелькали какие-то тени.

Вокруг копошились покрытые серой шерстью, огромные тупорылые твари...

В нос шибануло резкой пронзительной вонью: запах гари, звериных тел, крови, разложения. "Миазмы" — всплыло в памяти словечко из лексикона Анны Николаевны. К горлу подкатила тошнота. И тут раздался тоскливый, душераздирающий вой. Севка отшатнулся.

— Так плачут орки! — пояснил Арсен Лу. "Орки?" Мясоедов открыл рот, чтобы расспросить, узнать, но неожиданно для себя вдруг так же протяжно и печально завыл. Это продолжалось минуты три. Невероятным усилием воли ему удалось подавить странный порыв.

Незнакомец, назвавшийся братом, молча стоял рядом с ним, нервно теребя золотое кольцо с черным камнем.

— Можешь повыть, не стыдно! — сказал он, криво улыбаясь. — Два дня назад в битве народов погиб отец. И не только он. Многие из наших ушли к Великому отцу. Враги загнали орков сюда. Сегодня прощание с погибшими, потом суд. Над племенем. Немного нас осталось...

Отец погиб! Севка сдержал рвущийся из горла вой и огляделся.

Орки?

Орки. Ближайшие, так сказать, родственнички...

Вот тебе, Мясоедов, получай! Не ты ли так долго и страстно мечтал о воссоединении с родичами? Смешно вспомнить, что он страдал от своей непохожести на людей, бредил другим миром. И вот он, мир. Другой.

Нельзя сказать, чтобы Севка был сильно удивлен. Небольшой любитель чтения, придя в себя после смерти бабушки, он пересмотрел все сайты в Интернете, где встречалось слово "орк", и даже порылся в энциклопедии. Ничего утешительного не обнаружив, Севка считал себя готовым к самым неприятным переменам, но... если б тут не так сильно воняло!

Вопреки словам Арсена, тварей в лагере оказалось довольно много. Чем они заняты, рок-музыкант сначала даже не понял — а когда понял, едва сумел справиться с приступом тошноты.

Подтаскивая к кострам тела погибших, орки раздирали трупы, вырывали и жадно поглощали куски мяса. Самый крупный, хриплыми возгласами подгонявший остальных, напомнил ударнику ротного старшину Медведева, по прозвищу Косолапый. Заметив появление братьев, вожак в два прыжка оказался рядом и почтительно протянул Арсену кусок плоти, в котором Севка с ужасом опознал человеческое, нет, орочье сердце. Ни секунды не колеблясь, Арсен разорвал мясо на две части и предложил брату его долю. Севка решительно помотал головой, но брат настаивал:

— Возьми. Это сердце отца. Таков обычай: близкие должны съесть сердце погибшего. Завет гласит, что лучше упокоиться в родных желудках, чем в безразличной земле — тогда частица тебя возродится в следующих поколениях.

Севка не мог есть человечину и не собирался уступать. Давить на себя он позволял только одному человеку — покойной бабушке, да и то, до поры до времени.

— Делаешь большую ошибку, — предупредил Арсен, проглатывая второй кусок и с удовольствием облизывая кровь с пальцев с холеными наманикюренными ногтями. — Надо стать своим, здесь теперь наше будущее. Думаешь, мне тут нравится? Моя мамаша, между прочим, француженкой была. Из Парижа. Я, если хочешь знать, в Сорбонне учился!

— Долго? — не скрывая усмешки, поинтересовался Мясоедов, вспомнив "свои университеты": похожий на гангстера французский братец не казался отягощенным лишним образованием.

— Три недели, — неожиданно признался парижский полуорк и громко расхохотался. — Думал, сдохну со скуки.

Воспользовавшись благоприятным моментом, Севка решился задать "больной" вопрос:

— Слышь, ты же, получается, старший. А что с твоей матерью случилось? Тоже в родах умерла? Как вообще отца в Москву занесло?

Арсен Лу помрачнел.

— Из-за пророчества этого сраного!

— Пророчества? — события усложнялись. — Что ещё за пророчество?

— Да так, ерунда. Семейное предание. Нашему прадеду во сне явился Великий отец — ну, это вроде бог здешний — и сказал, что второй сын его внука спасет народ орков от полного истребления. — Парижанин немного помолчал, подыскивая слова: — Я так понял, орки редко видят сны и часто путают их с явью. А тут — сам Великий отец! Понятно, поверили. Короче, пророчество передавалось от отца к сыну, ну а потом — нам. Племя, вроде, не должно было ничего знать, но слухи просочились... в общем, соплеменники ждут от тебя спасения.

— Понятно. Второй сын — я, значит. Но почему отец решился на новый брак? Тоже из пророчества что-то? — будущий спаситель орочьего племени не пожелал угомониться, и ему пришлось пожалеть о лишнем любопытстве.

— Видишь ли, моя мать, она очень красивая была. Яркая, избалованная — артистка, певица. Зачем такой нужен второй ребенок? А отец настаивал. Из-за пророчества. Вот. Родители поссорились. Ну и...— Лу немного помолчал. — Убил он ее и сбежал. Сам понимаешь, орк. Инст... истинкты. Дядья меня вырастили, французские, воспитали, как умели. Неплохо, как видишь, — он тряхнул золотой цепью. — Да и отец не забывал, показывался, деньжат подбрасывал, золотишка. А перед битвой и сам заявился. Сказал о тебе, велел разыскать, сюда доставить. Он уже не успевал — а, может, чувствовал, что эта битва будет для него последней. Колечко дал. И для тебя тоже.