Рабы Йаманарры (Пролог и Глава 1)

Пролог

Храм рушился. Медленно, по камешку, по песчинке. Бледный мрамор колонн продолжал подпирать сводчатые потолки, в портиках журчали фонтаны, а легкий бриз, налетавший с океана, гнал по мозаичным полам золотистый песок и розовые лепестки, но вера, питающая святое место, истончалась. Так истончаются нити, удерживающие душу в измотанном долгой болезнью теле.

Их помнят, их почитают, их советов слушают, но разве так, как раньше?

Он вышел на широкую, окаймлённую перильцами террасу, откуда можно любоваться многоцветными шелками Межевого океана, раскинувшимися до самого горизонта. По правую руку, на севере вздымал скалистый гребень Хребет Аммугана.

Внизу под ногами спускались к обрывистому ущелью широкие чаши террас. Древняя Сегея дремлет на груди гор, старясь и истлевая. Храмы, толосы, статуи и стои, сокровищницы со всей Йаманарры, полные посвятительных даров. Золото, медь, серебро, электрум, сосуды со священными маслами и благовониями — все они надежно скрыты, запечатаны в испещренных морщинами трещин мраморных ладонях Сегеи. Но без должного ухода амфора, полная драгоценнейшего вина, развалится от гнета его бесценной тяжести.

Над черепичными крышами и мраморными головами носились птицы. Воздух пах нагретым камнем, белым ладаном и морской солью.

Йаманарра купается в удовольствиях и пороке, словно в океане, что раскинулся под самой подошвой Хребта, а Великий Дракон хранит ее от внешних обидчиков. Но надежнее всего от невзгод хранит Йаманарру ее собственное жирное брюхо. Он невольно скривился, вспомнив последний визит демарха* Исоса из Левдозы. Как заносчиво тот держался! Какие взгляды украдкой кидали его клевреты на светильники из кованого электрума и шитую золотом органзу занавесей. Кажется, дай им только волю... Он вздохнул. До чего же суетны нынче люди, до чего корыстны и жадны. И чем они богаче, тем суетнее, корыстнее и жаднее.

Сзади по гладкому полу зашелестели подошвы сандалий. На террасу вышел служка и поклонился:

— К вам человек, хранитель.

— Кто такой?

— Плачущий*.

От одного лишь слова кровь по жилам заструилась быстрее. Судьба, наконец, сжалилась над ним, посылая вести. Впрочем, о ее жалости рано говорить, пока не узнаешь, что кроется в послании.

— Проси.

— Сюда, хранитель?

— Сюда.

Неужто даже морской странник ничем не порадует? Ах, последнее время Судьба к ним излишне жестока. Так много надежд на слова этого человека... Он распрямил складки серо-сиреневого одеяния и вдохнул солоноватый, йодистый запах бриза.

Плачущий вошел уверенной пружинистой походкой, откинув колышущиеся занавеси, отделявшие террасу от внутреннего помещения. Юноша остановился в середине выложенного розово-белой мозаикой полукруга и коротко поклонился.

— Хранитель...

— Приветствую тебя. Ты не спешил с новостями.

— Их не было.

— А сейчас?

— Мне есть, чем поделиться с нанимателем, — гость усмехнулся, и вытатуированные синим капли на бронзовой щеке подмигнули хранителю.

Он все-таки не прогадал, поручив задание Плачущему. Все же, если рассудить, выбор был не так и велик. Эти люди быстры, верны и осторожны, как вода. Повенчанные с нею, они не нуждаются ни в лодках, ни в кораблях, чтобы доплыть до назначенного места, будь оно хоть на конце света. Родная стихия доставит их куда угодно, отведя по пути все опасности, питая тело силой и храня. Вести, принесенные Плачущим, наверняка опередили их виновника, который на обратном пути в Йаманарру. Есть время все обдумать и принять решение. И от него будет зависеть крепость сводов над их головой.

— Говори.

— Он нашел его. Далеко на северном окоеме. И, похоже, знает, как заполучить. Вместе с ним нужные люди. Он почти деку* наблюдал. Видимо, не был до конца уверен.

И немудрено. Слухи — лишь химера, до тех пор, пока не убедишься в их правдивости собственнолично. Значит, не зря выживающий из ума старик уплыл так далеко за неверным шепотом переменчивой и ненадежной людской молвы. Надо же, ведь он полагал, старый дурак просто выжил из ума и гоняется за очередной несбыточной грезой. А выходит, сам чуть не остался в дураках, что при его-то положении почлось бы за жестокую насмешку.

— Ты хорошо послужил мне. Что возьмешь за труды?

Плачущий снова улыбнулся:

— Третью каплю.

Он ожидал подобного ответа. Странник намеревается слиться со стихией окончательно. Справедливое желание и своевременное. Возможно, Аспис не последний раз просит об услуге.

— Отправляйся с Яксосом. Он отведет тебя к казначею.

Близ Сегеи живет верный слуга храма и отличный мастер по рисунку. За хорошую плату он подарит Плачущему третью каплю. Ренегат по праву ее заслужил.

Посланник снова поклонился:

— Если я понадоблюсь хранителю, он знает, где меня найти.

— Ты все так же обитаешь в Миросе?

— Хранитель помнит верно.

— Яксос! — служка показался из-за занавесок. — Отведи человека к Имену.

Он посмотрел на Плачущего.

ѓ— Ступай. И да хранит тебя Судьба.

Гость поклонился в третий раз и исчез за занавесями вместе с расторопным Яксосом. Хранитель отвернулся к океану и растер похолодевшие ладони. Старость не щадит никого, даже причастных к великим силам. Но, невзирая на ее ледяное дыхание, с каждым днем все явственнее овевающее спину, он успеет застать те времена, когда Сегея оживет, и в храм снова будут входить, целуя его порог. Старый фанатик по щедроте своей, о коей и не подозревает, дарует им такую возможность.

Надо же... Эвмахий нашел подтверждение своим бредням... Как это произошло? Всего лишь неверные людские слухи или кто-то шепнул на ушко? Кто-то, посвященный в планы. Но кому они могут быть известны, кроме него самого и хранителя с Хребта Аммугана? Или старик пустил в ход всю свою силу для того, чтобы найти желаемое? Ах, да что толку гадать? Главное, он нашел искомое, а они — спасение. Храм рушится, но не падает. Нет, не падает.

Глава 1

Брэнан знал, невзирая на старания и умения, его выгонят. И не просто выгонят, а обязательно со скандалом и посулами скорой расплаты, если он не вернется туда, откуда прибыл. Таннай — не его город. Сколь бы не любил сетремца меч, на обратном конце клинка обязательно кто-нибудь стоит. И обычно тот, кто имеет веские причины пустить клинок в дело. Да пожрет тебя Левиафан, мастер Прант!

Но он не привык отступать и бросаться прочь, поджав хвост, словно побитая дворняга. Тот бой у фонтана еще долго будет приходить к нему в кошмарах, но вины Брэнана в случившемся нет. Сын мастера был слишком скор на язык и туг на все остальное. А ведь он три раза просил забрать слова обратно, три раза сдерживал себя, сдаваясь на уговоры друзей. Принимая во внимание крутость собственного нрава, он проявил невероятное терпение и такт, старался держаться подальше от идиота. Но в конце концов тот сам разыскал Брэнана и напросился на поединок. Может и правду говорят Зрячие из Йаманарры, поклоняющиеся Судьбе? С того пути, что она проложила, не в силах свернуть даже Драконы. Так или иначе, бой в учебном дворе состоялся, а на следующий день друзья силой вытащили его из школы и зашвырнули на ближайший корабль до Змеиного архипелага. Так и закончилось почти десятилетнее обучение. Голым и босым он прибыл в Таннай и таким же вернулся оттуда. Каких-нибудь полгода оставалось до посвящения в воины, полгода до вручения настоящего меча...

Полузабытая злость всколыхнулась с новой силой. Непрошеные воспоминания теснились в голове, до сих пор свежие и саднящие. Брэнан привстал с нагретого солнцем песка и шлепнул ладонью по воде. Мягкая и теплая, несмотря на близящуюся тетру* урожая, когда ветры начнут крепчать, а листва вянуть.

Стянув рубаху и скинув штаны, он побрел в воду. Светлые волны с готовностью обняли тело, принимая в свои прохладные, соленые объятья, словно ласковая мать. На Таннае больше всего тосковалось именно по морю. Никакие купания в реке не могут сравниться с бескрайним простором, мощными ладонями волн, оглаживающими каждый мускул, и высоким куполом неба с едва виднеющимися на нем очами Диллуна*, одно из которых освещает архипелаг днем, а второе — ночью.

Он остановился, обнаружив, что успел заплыть на глубину, оставив позади скалистые выступы, вдававшиеся в воду по обе стороны от пляжа. Ноги задело тугое крыло подводной волны, спасаться было поздно — из глубины вынырнула громадная серая морда и вытолкнула пловца в воздух.

— Беа-а-а-ал! — Брэнан шлепнулся в волны и подавился хлынувшей в рот горько-соленой влагой.

Вынырнув, кое-как откашлялся, протер глаза и огляделся — вокруг царили пустота и спокойствие, если не считать взбаламученной воды.

— Вылезай, сын Левиафана! Не знающий своей вины не прячется!

Какое-то время ничего не происходило, но он научился ждать. Гладкая поверхность, наконец, выгнулась и лопнула, выпуская на волю массивную голову с жесткой курчавой гривой, похожей на заросли водорослей. Леокамп* уставился на Брэнана широко посаженными бирюзовыми глазами. Зверь качался на воде, тихо порыкивая, — по виду очень довольный собой.

— Я ведь просил тебя не делать так, кошачья морда!

Дитя бездны фыркнуло и нырнуло. На поверхности мелькнуло громадное мускулистое тело и длинный гибкий хвост с раздвоенным полупрозрачным плавником. Беал остался глух к упрекам сухопутного друга. Брэнан не стал распылять гнев без толку. Леокампы, судя по всему, не страдают угрызениями совести.

Поплавать в теплой послеполуденной воде бухты так и не удалось — зверь выныривал то тут, то там, так и норовя его потопить. Бестии не было никакого дела до того, что человек, даже всю жизнь проживший на берегу океана, с легкостью утонет, если рядом разыгрывает шторм чудовище размером с йаманаррскую тессераконтеру.

На берег Брэнан выполз совершенно обессилевший. Мышцы ломило от боли, а в волосах запутались обрывки водорослей и мелкие камешки — Беал умудрялся поднимать со дна всякую дрянь. Он недолго полежал на песке, не обращая внимания на порыкивание и далекий плеск. Хватит на сегодня игрищ. Эдак и до дома добрести не удастся — рано или поздно Беал ему в запале что-нибудь сломает. Брэнан привстал, махнул леокампу рукой и начал одеваться. В животе урчало, голова отяжелела от пекущего солнца. Сейчас бы он проглотил тушу размером не меньше своего морского друга.

Кое-как расчесав пальцами волосы, перехватил их кожаным ремешком и побрел на скалистый взгорок. Мать наверняка волнуется. Вечно она так. Брэнан нахмурился и пнул попавшийся под ногу бурый комок высохших водорослей. Двадцать семь раз зимние ветры обрушивались на берег Сетрема со времени его рождения, а мать все трясется над ним, словно он не первенец, а младший в семье.

Однако, если бы не ее страхи, сын никогда не отправился бы в Город тысячи школ, не обучился мечу, — Брэнан скривился, — не попал в ученики к Пранту и не вылетел бы вон из Танная накануне посвящения. И теперь он снова один на один с опасениями матери. Хотя они, возможно, и не напрасны. Его мать жрица. А жрицы, кажется, не волнуются попусту... Впрочем, маур разберет, кто при таком волнении в ней больше говорит — мать или жрица.

Дорога тянулась вверх и вверх, откуда, перевалив через невысокий взгорок, спускалась в каменистую, укрытую жесткой травой долину, на которой растянулся небольшой рыбацкий поселок в тридцать с лишком домов, харчевней, площадью и храмом матери рыб Таргато. Мазанные известью стены белели под высоко стоявшим в безоблачном небе солнцем. Можно было еще немного поваляться на берегу или поплавать. Правда, последнее вряд ли возможно, если на Беала напало игривое настроение. Ведь сколько раз он просил зверя не высовываться так близко к берегу. В поселке 'таннайца' и без того не жалуют, а приметь кто-нибудь из поселян, как Брэнан резвится в воде с бестией... Он хмыкнул, поддав ногой валявшийся на дороге камушек. Его и терпят-то здесь лишь потому, что мать — храмовая жрица и лечит всех, кто ни попросит. Будь иначе, Тейю бы давно принудили отдать сына морю.

Если он и надеялся, будто по возвращении что-либо изменится, то сильно ошибался. Память у соседей долгая, языки длинные, головы дубовые, а злобой они могут потягаться с самим Левиафаном.

Брэнан спустился в долину и, поравнявшись с приземистой, выбеленной солнцем и солью харчевней, вскинул в приветствии руку. Сидевший на скамейке у стены черноусый хозяин повторил жест. Дазар Ойкос едва ли не единственный относился к нему без предубеждений и с открытым дружелюбием.

— Пусто? — кивнул на приоткрытую дверь Брэнан.

— Желаешь промочить горло? — сверкнули крупные белые зубы.

— Упаси меня Дракон. К тому же, я тебе должен за разбитую скамью.

Дазар хохотнул, похлопав себя по животу:

— Сколотишь заново, кошачий сын! Эко ты Сохоса им приложил тогда!

— Язык у Сохоса длиннее дохлой рыбины, болтающейся у него промеж ног. Не моя печаль. Я ведь предупреждал, — Брэнан остановился и упер руки в бока.

— Просто старик забыл, что ты успел подрасти за десять лет.

— При мне не было меча — ему повезло. Скамью жаль. Но я починю.

— Куда ж ты денешься? Денег у тебя все равно нет, — снова рассмеялся Дазар. — Ладно, шагай, не задерживайся. Мать-то твоя уже не раз у колонн маячила.

Его вздох заставил Дазара нахмуриться.

— Не злись на нее, — харчевник погрозил ему пальцем, точно мальцу. — Она зря переживать не будет. Это я тебе говорю.

Брэнан едва сдержался от того, чтобы не закатить глаза. Конечно, это ты мне говоришь, Ойкос, влюбленный в мою мать с тех пор, как я себя помню. Эх, Дазар, Дазар... Почему ты не решился посвататься к ней, когда она овдовела, и фратрия* сватала ей нового мужа? Тоже побрезговал сыном, рожденным в штормовых волнах? И теперь она живет с этим...

— У меня и в мыслях нет ее расстраивать. Но, кажется, будь ее воля, мать заперла бы меня в храме и дальше портика не пускала.

— Разве это странно? Ты слышал, на Пассеру был набег? Человек двадцать утащили...

Руки сами сжались в кулаки. Мать наверняка уже слышала, вот поэтому и маячила на лестнице с утра. Пассера через горный хребет отсюда, в четверти дня пути. Кто поручится, что сегодня-завтра людоловы не наведаются сюда? Но вечно дрожать и прятаться — тоже не дело, совсем не дело. Пусть только сунутся — меч, вычищенный, смазанный и наточенный, терпеливо покоился у него под лежаком.

— Пойду. Мать, видно, и вправду извелась.

— Я ничего ей не рассказывал, — Дазар поднял руки, словно защищаясь. Должно быть, правильно истолковал его нахмуренные брови. — Но вести разносятся быстро, сам знаешь.

— Знаю.

Брэнан двинулся прямиком к храму, но солнце по дороге туда уже не казалось таким ярким. Даже белые стены домов как будто посерели. Неприятный разговор ему обеспечен. И Пассера будет в нем упомянута несметное количество раз.

Дорога от харчевни, расширяясь, вела между домами, пересекала площадь с рынком и прямой стрелой упиралась в скалистую возвышенность, где под сенью острохребетных гор стоял храм. Сложенный из голубого известняка и ракушечника, просторный, светлый, полный воздуха, он омывался водой священного источника, бьющего из скалы. Под двускатной крышей, покоившейся на рядах стройных, испещренных лазоревыми прожилками колонн, казалось, никогда не могло стрястись дурного. По крайней мере, так ему думалось в детстве, когда свора соседских мальчишек камнями и палками загоняла сюда 'детёныша бездны'. Здесь сопливые паршивцы буянить не осмеливались, боясь гнева среброшкурой.