Враг внутри
В кузове было пыльно и темно. В прорехи тента просвечивало синим вечерним и серым придорожным. Их грузовик замыкал маленькую колонну, потому тент не озарялся вдруг светом следующей за ними машины. Лишь огоньки сигарет на мгновения выхватывали красно-чёрные маски лиц, каждый раз — не похожие на предыдущие. Негромко лязгало оружие, да плескалась в канистре о пластиковые стенки вода. Шатало на грунтовке так, что только держись!
Время растянулось неимоверно. Казалось, уже прошло три с половиной вечности, как они погрузились в машины чуть ли не на границе Кырху и Шанти. Шоссе, потом грунтовка, ещё одна грунтовка, глухомань, леса, темень. Лишь недалеко на юге слышна редкая нестройная канонада. Мошан режет Шанти. Мо-шан, Шан-ти. Северный Предел, Южный Предел. Глупая, нелепая, почти гражданская война.
"... которая нам только на руку, — вспомнил Вьяя речь ректора на выпускном вечере. — Здесь принцип "враг твоего врага — твой друг" не действует. Чем сильнее они поколошматят один другого, тем легче для Кырху: меньше могил рыть на границах с этими "государствами". Но их противостояние не будет длиться вечно. А вот чтобы и после войны они докучали поменьше, придётся поработать уже сейчас. Именно вам и придётся..."
В бок упёрся острый локоть Бунго. Опытный особист сидел рядом с "неоперившимся птенцом", для которого это задание было первым. Вьяя наклонил голову к старшому, дёрнулся на кочке, стукнул каской по лбу маленького командира, получил кулаком по макушке.
-Думай о Враге! — рявкнул осерчавший Бунго.
Без году неделя выпускник угрюмо засопел. О Враге, ха! Нет, конечно, главнейшая обязанность Первого Особого Отдела — хранить Кырху от Врага. Он уже приходил от шанов. Ещё до их разделения на мошанцев и шантийцев. Пришёл — и превратил страну в развалины. Насилу отбились. С тех пор созданный Отдел проверяет всех, кто пересекает границы страны. Бывало, ловили. Как правило, во время очередной быстротечной войны. Хроника — в учебниках. Мантры обнаружения — вбиты в подкорку. Читаешь их уже не замечая. Но вот уже почитай три десятка лет — ни одного случая. "Думай о Враге" — теперь только отговорка. Вроде как чертыхнулся.
Напротив Бьязе, молодой, почти пацан, наёмник, нагло скалился прямо в лицо незадачливому выпускнику. Его крепкие желтоватые от "травки" зубы сверкали во вспышках сигарет.
-Эй! — крикнул он Вьяю. — Защитишь меня от Врага, первейший? Я его, мля, жуть как боюсь!
Наёмники грохнули смехом. Даже Бунго улыбнулся. Молодой особист засопел ещё громче, но ответил ритуальной фразой:
-Охранять Кырху от происков Зверя — моя священная обязанность. Враг не пройдёт!
-Куда ему, мля, идти? Мы их всех — чик! — Бьязе показал, как он будет "чикать" беженцев.
Беженцев. От дикой резни, в которую быстро превратился незначительный пограничный конфликт, во все стороны бежали шантийцы. Для них — небывалое дело! — бывший (и почти постоянный) враг Кырху открыл границы. Цепочки, караваны мирных селян спешили к нынче безопасной северо-западной границе. В нескольких километрах от спасительной черты они останавливались во временных лагерях, потом велись переговоры — и очередная партия беженцев пересекала границу, оседая в таком же временном лагере, но уже на нейтральной территории.
"А ты подумай сам, — неспешно цедя пиво, говорил Вьяю пару дней назад Бунго. — Вот нахрена нам столько лишних ртов? Сколько этот конфликт будет длиться? Сколько лет будут дрейфить мамаши с детьми возвращаться назад? А ведь их кормить всех надо, лечить, дерьмо за ними убирать. А так — мы одним махом двух зайцев убиваем".
Одним махом. Убиваем.
"Второй наиглавнейшей обязанностью Особого Отдела является создание сети подпольной подрывной деятельности на территории противника". Можно проникнуть в чужую страну — и там ткать паутину из осведомителей и "эксов". А можно их выбрать из беженцев. Только если хочешь, чтобы человек сам захотел выполнять всякую грязную и опасную работу, нужно хорошо постараться. Например, лишить его всего самого дорогого.
Кроме жизни.
Машина вдруг замедлила ход, зашелестела листьями о брезентовый тент, рыкнула напоследок — и заглохла. Тишина залепила собой уши, потом нехотя расползлась от негромких перекриков выпрыгивающих наёмников. Бунго толкнул в плечо Вьяя, направляя к выходу.
Мужики разминали затёкшие руки и ноги, проверяли оружие. Готовились. Буднично так, привычно. Хотя молодой особист знал, что, будь сейчас день, то увидел бы и ходящие на скулах желваки, и горящие смесью страха и циничного презрения глаза. Убийство всё же не одно и то же с увеселительной прогулкой. То, на что они идут, не благородная, хоть и несущая смерть, схватка, но — истребление. Истребление не равных тебе по силе и ловкости противников, а — немощных стариков, детей, женщин. За голову каждого будет уплачено, но сперва нужно договориться со своей совестью.
Этому лагерю не повезло. Беженцы были обречены. Кроме, пожалуй, тех двух-трёх человек, которых оставят в живых специально, чтобы они рассказывали везде и всем, какие зверства творят... мошаны. Ведь истреблять их придут военные в форме тех, от кого они бегут. В форме, с атрибутикой, на их машинах, с таким же оружием, говоря на языке... Спланировано было как надо.
"Избавители" кырхианцы не успеют на каких-то пару часов, "родные" войска на передовой, а в их тылы уже пробились "волчьи банды ненавистных мошанов". Об их зверствах узнают все! Поколения шантийцев будут воспитываться на историях чудом выживших. Копить злость — и срывать её на южных соседях.
Два зайца одним махом.
Только вот оставленные в живых могут быть кто угодно, кому повезёт. А особист должен брать лишь молодых, крепких. "Ты рядом со мной держись, — говорил Бунго в последних наставлениях. — Один — никуда! Выберу я. Ты — отсекаешь".
Отсекаешь. Это если кто кинется вызволять, заступаться — тех он должен будет убить. Если это будет женщина, и у неё будут родители — он должен будет их убить! Если пацан какой, а к нему будет рваться мама — убить! Убить!
Вьяя судорожно вздохнул. Это его практический экзамен. Проверка на вшивость. Завалит — сидеть ему над бумагами на захудалой базе до конца жизни. Выдержит — своим станет, кровью себя с организацией повяжет.
Командиры посовещались, посветили в карту фонариком, разбежались. Наёмники собрались у своих машин, закурили в кулаки, переговаривались шёпотом.
-Ждём сигнала. Снимут караульных — тогда и рванём, — командир взвода легко запрыгнул на борт. Потом достал из кармана кусок чего-то, отщипнул, отправил в рот, зажевал. Передал кусок дальше. Наёмники довольно забубнили. Бьязе так тот вообще чуть ли не вголос рассмеялся, вовремя пристукнули. По рукам пустили спрессованную травку. Наёмники с готовностью отщипывали кусочки, нетерпеливо жевали.
-Ну, так-то лучше, — Бунго отправил в рот свою порцию, передал Вьяю. А когда молодой особист просто сунул кому-то в руки дальше, не взяв себе дозу, недоуменно пожал плечами. — Ну и дурак. Это тебе не в бой идти, тут — страшнее.
Выпускник лишь вздохнул.
Наёмники заметно повеселели. Плечи их раздвинулись, разговор зазвучал громче. Травка не пьянит, но убирает страхи, а на их место вытаскивает злость. Не удаль, не храбрость, а именно злость.
-Не дрейфь, первейший, — хлопнул по плечу особиста Бьязе. — Хороший "мертвец" — мёртвый "мертвец". Чикнем их — и всего делов.
"Мертвец". Так наёмники называли промеж себя приговорённых беженцев.
Вьяя уже открыл рот, чтобы приструнить расхрабрившегося пацана, уж слишком фамильярничавшего с представителем Первого Особого Отдела, как вдруг за недалёкими холмами отчётливо прозвучал выстрел. И ещё. Очередь.
Чертыхания, толкотня, рёв двигателей — и вот уже колонна несётся по лесной дороге к спрятавшемуся меж холмов временному лагерю.
Началось.
Вьяя не успел испугаться. Вернее, его страх не успел перейти на новую ступень, ступень осознанной, осязаемой боязни. Ещё несколько минут назад казалось, что всё ещё может не произойти, что они помотаются по ночным дорогам, никого не найдут — и вернутся на базу. Что испытание кровью отложится ещё на несколько дней. Но увы, вот оно и произошло. Вот подпрыгивает грузовик на колдобинах, матерятся наёмники и снимают с предохранителя оружие, а кто-то уже цепляет штык, а кто-то проверяет, как вынимается кинжал. Все на взводе, все едут работать, едут убивать. И он — тоже. Тоже убивать. "Мертвецов". Всех, на кого укажут. Потому что так надо. Потому что Враг не пройдёт. Потому что страшно.
Страшно.
Страшно!
Не дали додумать. Дёрнулось, встало, "вперёд-вперёд", матерщина, через борт наружу, цепкая рука Бунго хватает за шкирку. Бегут куда-то наёмники, бегут куда-то размытые пятна людей, костры плюются искрами, и уже взлетает с языками пламени вверх крики отчаяния и ужаса.
Взять в кольцо не удалось, сорвалось, не так пошло, не сработали чисто на дозорных, а потому "вперёд-вперёд", да полукругом, отсекая от близкого леса. Снопы света от фонарей выхватывают чьи-то фигуры, "стоять!" И — уже выстрелы. Бах! Бах!! Бах!!! Как близко! И крик боли. Ещё ближе.
На стрельбище они тоже стреляли. В наушниках и без них, но так реально, так пугающе неотвратимо реально — это впервые. Кто стреляет? В кого? Куда? А вдруг в меня? Кто кричит? Почему кричат? Умирает? Убили? Наши (наши!!!)? Мы их? А может — это я?
Страшно!
Страшно!!
Лежит кто-то. Недвижно. Нелепо разбросав руки. Девочка. Ребёнок! Убили. А рядом — вопящее нечто. Хрипит уже, дёргается. Кто-то в военном бьёт рукой, кровь брызгами, кинжал вниз снова. У-би-л... Челюсть трясётся от страха.
Страшно!!
Страшно!!!
Вой стоит неимоверный. "Не надо, не надо, не убива-а-а..." А тут — на коленях кто-то просит, цепляется за ноги, лопочет, лопочет бессвязно, с ужасом смотрит в глаза своему будущему убийце. А тот и хочет ударить штыком, но и девка молодая да фигуристая, но и ему страшно оттого, что — не решится, что прозевает, поддастся, но и... "Возьмите всё, только нена-а-до-о". Старик палку поднял, проклинает, кричит, а его отпихивают, по нему топчутся, прыгают. Кто это? Мы ли, черти ли? Может, это мы — мертвы? Может, это у нас Враг внутри сидит?
В глазах двоится — слёзы, что ли? От чего? От всего этого. Воздуха не хватает. В ушах молотами крики, выстрелы. Ноги подкашиваются. "Какой же я трус!" — не успевает додумать Вьяя свою мысль, как его хватает за шею Бунга, поворачивает голову:
-Видишь? — бежит куда-то молодуха, к груди прижимает ребёнка. Хорошо бежит, споро. — Она!
"Нет, нет, не она", — хочет крикнуть молодой особист. Он до жути не хочет всего этого, и да будь проклят Первый Особый, будь прокляты наёмники и эти "мёртвые" беженцы. Но не успевает. Ноги уже несут вслед за старшим, подкашиваются, цепляются за что-то, он падает с грохотом и облегчённым всхлипом. Хочется так и остаться лежать, сжавшись в комочек, уйдя в себя, откинуть этот ужас. Но оно не уходит — вопли, выстрелы, совершенно нечеловеческий визг всего в нескольких метрах.
-Стоять! Стоя-а-ать, твою мать! — рычание Бунго. Долг выцарапывает Вьяю из скорлупки, в которую его почти затолкал ужас. Всхлипнув, он встаёт на колени, ноги, делает первый шаг. Его мотает из стороны в сторону.
Бунго держит за волосы молодуху, не давая встать на ноги. Девка даже крупнее особиста, вскрикивает, порывается вскочить, выкручивает шею. "Зачем она так?" — думает Вьяя, пока его взгляд не натыкается на ребёнка. На вид мальчику годик или чуть больше. Ещё не может ходить, но сидеть — вполне. Всего в паре метров от него возятся в грязи мама и страшный дядя, а он упал и ударился, и ему больно, и он плачет. А молодуха слышит его плач, порывается дотянуться до своего дитя, уже выдирает волосы.
-Возьми этого долбанного младенца! — орёт Бунго, вдавливая голову женщины в грязь.
На негнущихся ногах Вьяя доковылял до мальчика и, совсем не понимая, зачем он всё это делает, берёт почти невесомого ребёнка. Берёт и держит на вытянутых руках. Что с ним делать дальше?
-Лежать! Лежа-а-ать, — особист, наконец, справляется с молодой мамой. — Ты смотри, какая... прыткая, а? Что, сволочь, решила от нас сбежать? От Великого Мошана? — отрабатывает свой хлеб Бунго.
Он говорил, говорил, тыкал голову женщины в грязь, снова говорил. Та же молчала. Она ничего не слышала, она смотрела только на своего сына.
-Отда-а-ай, — жалостливо протянула она. Из её глаз потекли слёзы, а руки протянулись к крохотному комочку плоти, извивающемуся в лапах звероподобного существа, в которое превратился совсем не ожидаемый тут мошан. — Зачем он тебе? Пожалуйста.
-Хотела из него воина воспитать? Чтобы он с нами воевал, а? — надрывался старший особист.
А Вьяю было уже всё как-то... безразлично. Он не понимал, что он делает и почему именно это и делает. Руки держали, ноги дрожали, а глаза всё смотрели, смотрели и не могли оторваться от всего того непонятного, ужасного, непонятно-ужасного, что происходило вокруг.
Стреляющие в голову "мертвецам" наёмники. Безумные глаза мужиков с кинжалами и автоматами. Седеющие на глазах беженцы. Умирающие. Пылающие палатки.
Вот всего в нескольких метрах от них Бьязе тащит под локоть женщину, за ними увязалась маленькая, трёх-четырёхгодичная девочка. Плачет, цепляется за мамку, стукает крохотными кулачками дядьку, который причиняет боль её маме.
-Отстань! — кричит парень. — Отстань! Отзынь!
Потом не выдерживает, роняет женщину, расшибает ей голову прикладом, хватает за ручку девочку, швыряет. Отчётливо слышимый хруст. Девочка заходится в ультразвуковом писке. Рука её сломана, ей больно, а мама лежит и не помогает, а ей больно, больно!
-Я же только... — Бьязе ошарашен не меньше девочки. Он виновато и трусливо оглядывается по сторонам, натыкается на взгляд Вьяя. — Я только оттолкнуть, — оправдывается (зачем?) он. — Оттолкнуть! А она... Заткнись! Заткнись, ты! — он отпихивается ногами от прыгающей на месте девочки. — Заткни па-а-асть!
Руки его рвут вверх автомат, очередь, брызги крови во все стороны. Писк срезало.
Бледная перекошенная рожа Бьязе вновь поворачивается к особистам. Она заляпана красным. В следующее мгновение наёмник, икая, срывается куда-то в темень.
-Ты поняла? Ты поняла меня, тварь?! — вклинивается вновь голос Бунго.
-Отда-а-ай, — всё стонет женщина. Она его не слышит? Не слушает?
-Режь, — кидает главный особист, и Вьяя не понимает, что это было сказано ему. Зато понимает женщина.
-Не-е-ет! — кричит она и рвётся из захвата. Бьётся о землю, тянет за собой особиста.
-Режь, мать твою! — хрипит от натуги Бунго. Удержать мать, на глазах которой собираются убить её ребёнка — дело не из лёгких. Скажем так, почти невозможное.
"Режь? Я — режь? Я — должен — убить — это? Я — убить? Ребёнка? Нет, нет, нет", — вихрем в пустой, наполненной лишь криком женского существа, выдирающего голову из собственных предательских волос всего в паре метров от них, голове. — "Как? Как я это сделаю? Я... я не могу. Не хочу. Не смогу! Нет!"
Ребёнок кричал.
Женщина рычала.
Особист пыхтел.
Вьяя вынул кинжал из ножен.
"Как плохо, как всё плохо. Опасность, враг, враг, опасность. Я умру, я убью, умру и убью. Убью — и все мы умрём. Я не хочу! Не хочу! Не буду!"
Женщина завыла и рванулась так, что почти дотянулась до ботинок молодого особиста.
Ребёнок так удобно устроился на сгибе руки. Он плакал от холода и страха. А от держащего его исходило тепло. Пусть успокоит! Пусть погладит. Разве он не видит, что ему плохо?
"Что ему плохо! Согрей и утешь его! Враги повсюду! Спаси, спаси его!"
Ребёнок был одет в грубые, перешитые из чьей-то рубашки, одежды. Шея и ручки — голенькие, такие беззащитные.
"Я сделаю это, сделаю. Я смогу. Не хочу. Смогу. Не смогу. Я не смогу. Я не хочу".
-Ре-е-ежь!!!
-Не-е-ет!!!
"Что я делаю? Он — не враг! Враг! Враг! Что я делаю? Что я..."
Нож (Куда??! Стоять!!!) опустился (Зачем??!) и поднялся, опустился и поднялся. Ребёнок заплакал пуще прежнего. Голоса внутри Вьяя зашлись воплем. Женщина взвыла совсем не по-человечески.
Вьяя не хотел смотреть на кинжал, не хотел смотреть на ребёнка. У него в груди что-то обрывалось и летело, вновь обрывалось и снова падало куда-то вниз.
"Убил! Враги! Убил!! "Мертвеца". Убил!!!" — вновь и вновь билось внутри черепа и просилось наружу криком.
Но ребёнок кричал и кричал, извивался и хотел, чтобы этот страшный человек ушёл. Молодой особист перевёл взгляд на руку...
"Он не умирает! Его нельзя убить! Он не... Я не могу! Я сошёл с ума! Как такое?.."
И вновь — нож (Не смей! Аааа!!!) взлетел и упал... Промахнувшись на пару сантиметров. И вновь. Взлетел и упал. Опять на пару сантиметров.
"Я сплю. Я умер. Что происходит??!"
Ребёнок уже не плакал — хрипел. А глаза вдруг стали меняться.
-Твою мать! — дёрнулся Бунго, словно его током ударило. — Тут... Враг! Я... слышу!
Да. Враг. Маленький мальчик, почти младенец, маленький ублюдок. У тебя на руках! Это мантры кричали сигналом, что вот он — Враг, вот же он! Но Вьяя не слышал, а Бунго давно не полагался на эти считалки.
В ушах зашумело, задвоилось, ударило непонятным шепчущим гулом.
Не сможешь! Не должен! Не сумеешь! Не сметь!
"Я... должен... убить... ребёнка! Врага! Ребёнка! Маленького мальчика! Вражеского ублюдка!"
Бунго видел, как молодой особист медленно встал на колени, ноги его больше не держали. Бросить женщину он даже если и хотел, то не смог бы — от долгого противостояния у него свело судорогой руки, те намертво вцепились в локоть и волосы беженки. В ней силы билось сейчас — море. Вражьей силы. И силы матери.
А Вьяя, рыча и мотая головой из стороны в сторону, положил на землю ребёнка и, еле-еле подняв двумя руками нож, ударил им вниз. Особисту показалось, что выпускник всадил кинжал себе в ногу, но вот нож взлетел вновь... и полетел вниз уже с большей скоростью. И ещё. И ещё.
Женщина дёрнулась, выгнулась... и обмякла. Плечи её сотрясались в плаче, из горла вылетал лишь хриплый вой.
...Молодого особиста рвало прямо на ноги.
Ребёнок лежал недвижно. Намертво пригвожденный к земле.
-Враг не пройдёт, — проскрипел Бунго, — и сполз с женщины...
... Ревел двигатель, и вновь было темно и пыльно в кузове. Вновь вспыхивали сигареты, огоньки дрожали. Все подавлено молчали. Лишь Бьязе, пацан с перекошенным лицом сжимал и разжимал руку, бурча под нос "Я же только оттолкнул".
Особисты сидели бок о бок. Смотрели перед собой. Молчали. Слов не было. Не было НИ-ЧЕ-ГО.
Лишь звучал в ушах тихий плач сломленной матери над своим ребёнком.
А работа на сегодня закончена.
