Кому не мешал Фирс?

Кому не мешал Фирс?

Действующие лица

Раневская Любовь Андреевна, бывшая помещица.

Аня, ее дочь, 18 лет.

Варя, ее приемная дочь, 25 лет.

Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.

Лопахин Ермолай Алексеевич, купец.

Дуняша, горничная.

Шарлотта Ивановна, бывшая гувернантка.

Ковалев Кирилл Федорович, 35 лет.

В столовой старого особняка Лопахин в белом жилете и желтых башмаках стоял у распахнутого окна и смотрел на цветущие вишни в саду.

— Снова весна. Нет ничего прекрасней в мире, чем весна. Какой прозрачный чистый воздух, какие пьянящие запахи, — произнес он. — Нет, правильно я поступил, что не вырубил под горячую руку весь вишневый сад. Иначе хорош бы я был, какого бы дурака свалял.

— Скоро они приедут? — спросил Ковалев — солидный полный мужчина, с пышными усами и одетый в новенький триковый костюм.

— Если не опоздает поезд, то с минуты на минуту, — взглянул Лопахин на карманные часы. — Но признаться, я волнуюсь. Мне, простому мужику, придется принимать Любовь Андреевну с братом на правах хозяина поместья. Как бы не попасть впросак.... Дуняша, принеси-ка нам кваса.

— Сию минуточку, — ответила заглянувшая в комнату горничная.

— Я решил оставить прежнюю прислугу, — сказал Лопахин. — Новую пришлось бы обучать всему заново. На это уходит много времени. А за домом нужно присматривать. Одному Епиходову за всем не уследить. Дом я раздумал пока ломать. Поговорил в Харькове с одним архитектором, светлая голова, и он отговорил меня от этого. Сказал, что приведет дом в божеский вид.

— А как с тем, чтобы сдавать землю под аренду дачникам? — спросил Ковалев.

— Нынешним летом этим и займусь...

— Ой, кажется, приехали! — вбежала в комнату Дуняша. — Ах, упаду!

— Пойду встречать, — сказал Лопахин.

Ковалев подошел к окну и увидел, как из подъехавшего экипажа выходит Раневская, опираясь на руку Гаева, за ними Аня и Варя.

— Здравствуй, милый старый дом, — со слезами на глазах произнесла Раневская, шурша юбками, появляясь в комнате. — Как я по тебе соскучилась.

— Любовь Андреевна, позвольте вам представить... — сказал Лопахин, указывая жестом на Ковалева.

— Странно, но дом стал как чужой, — заметила Аня.

— Дуплет в середину! Да из него словно ушла жизнь! — подтвердил Гаев.

— Я растеряла все шпильки, — сказал Аня, сняв шляпу. — Как могут люди есть в поезде жареные котлеты?

— В поезде мне дуло из окна, — сообщила Варя.

— Может, вы желаете переодеться с дороги, — предложил Лопахин Ане и Варе.

— Это не обязательно, — сухо ответила Варя. — Мы долго здесь не задержимся.

— Да, — кивнула Аня.

— Мне надо засветло вернуться в Яшнево, к Рагулиным, — сказала Варя. — Я у них экономка.

— Ясно, Варвара Михайловна. Тогда располагайтесь, — показал Лопахин на стулья у стола. — Дуняша принесет сейчас кофе.

— Птицы щебечут в саду... Который теперь час? — спросила Аня.

— Благолепие, — сказала Варя. — Начало двенадцатого.

— Как мило с вашей стороны, Ермолай Алексеевич, что вы пригласили нас к себе. Как мило с вашей стороны, что вы вырубили вишневый сад не до конца. Нет, никогда во Франции мне не было так хорошо, как здесь.

— А как же ваш француз? — спросил Лопахин.

— Где же быть французу как не во Франции? Он был против того, чтобы я уезжала из Парижа. Но мне захотелось на родину. Как вы знаете, сейчас я живу в городе у своих знакомых.

— Ах, я так рада, так рада, — сказала Дуняша.

— Брат, неужели и ты все это время не был в нашем милом старом доме? — спросила Раневская.

— Некогда, сестра. Я не ожидал, что в банке у меня окажется столько работы, — ответил Гаев. — Круазе в середину!.. Этот дом навевает на меня много воспоминаний о том времени, когда мы с тобой, сестра, были молодыми. Поэтому находиться в нем мне больно.

— Ты прав. Чудесное было время... Зачем вы нас, Ермолай Андреевич, сюда пригласили?

— Мой отец был крепостным у вашего дела и отца...

— Ах, оставьте это. Зачем вы нас пригласили?

— Позвольте вам представить, судебный следователь Ковалев Кирилл Федорович, — сказал Лопахин.

Ковалев приподнялся из-за стола и коротко кивнул.

— Очень приятно, вы видный мужчина, — после паузы, сказала Раневская. — У вас артистическая внешность.

— Спасибо. Я окончил юридический курс в университете, и недавно был переведен из Самары в ваш губернский город.

— Вот как?!

— Это Кирилл Федорович попросил меня, чтобы я собрал вас у себя, — пояснил Лопахин. — У него есть к нам дело.

— Отлично! Режу в угол! — усмехнулся Гаев.

— Как интересно, — кашлянула в кулачок Аня.

— Давайте скорее покончим с этим, — сказал Лопахин. — Какое у вас к нам дело, Кирилл Федорович?

— Хорошо. Вы помните вашего слугу Фирса? — спросил Ковалев.

— Да-да, он служил у нас, сколько я себя помню. С его смертью завершилась целая эпоха. Но как мне сообщили, он умер от старости, — печально произнесла Раневская.

— Конечно, Фирс был стар, — кивнул Ковалев. — Но у меня есть основания думать, что ему помогли умереть.

— Как это помогли умереть? — задрожала чашка с кофе в руках у Вари.

— Не может быть, — пролепетала Аня.

— Да нет же. Его нашел мертвым в этом доме Епиходов вскоре после того, как мы все уехали, — покачал головой Лопахин. — Он же занимался его похоронами.

— Кто такой Епиходов? — поинтересовался Ковалев.

— Мой конторщик. Теперь он работает у Ермолая Алексеевича, — проговорила Раневская.

— Позвольте узнать, Кирилл Федорович, на чем основываются ваши подозрения? — спросил Гаев.

— Я получил письмо, — ответил Ковалев.

— Какой ужас, — прошептала побледневшая Раневская.

— И кто же убил нашего бедного Фирса? — спросила Варя.

— Увы, не знаю. В письме было только сказано, что смерть Фирса не была случайной. Впрочем, прочтите сами, — сказал Ковалев и протянул Гаеву конверт. Но его тут же отобрала у брата Раневская.

— Какой ужасный почерк, ничего не могу понять, — сказала она через минуту.

— Давайте я сам прочитаю, — взял у нее письмо Ковалев. — "Милостивый сударь, будучи честным человеком, почту своим долгом сообщить, что слуга помещицы Раневской умер не своей смертью. Смею напомнить, что это претит божьим заповедям...". Ну и дальше там в том же духе.

— Кто его написал? — спросила Раневская.

— Мне неизвестно, письмо не подписано. Написано оно с грамматическими ошибками, ужасным почерком и на обрывке листа.

— Письмо положительно написал малообразованный человек, — заключил Гаев.

— Возможно, что так. Но возможно, что его, напротив, написал образованный человек, хотевший, чтобы его сочли необразованным.

— Теперь на основании этой анонимки вы намерены начать следствие? — спросила Раневская. — Нет, мне очень жаль Фирса, но он был старый и к тому же слуга.

— Я не хочу заводить следствие. Просто я хочу выяснить кое-что для себя.

— Кирилл Федорович, позвольте, я кое-что объясню, — вмешался Лопахин. — У Кирилла Федоровича в этом деле есть личный интерес. Он родственник Фирса, его внучатый племянник.

— Не может быть! — воскликнул Гаев.

— Да, Фирс мне никогда не говорил, что у него есть родственники, — вспомнила Раневская.

— Совершенно справедливо. Он поругался со своей сестрой, моей бабушкой, когда та получила вольную и переехала жить в город. Сказал, что после этого знать ее не желает. С тех пор они больше не виделись. Но к своему племяннику он относился терпимо, а с его женой у него и вовсе сложились хорошие отношения. Встречались они, правда, нечасто, когда моя мать приезжала в деревню. На этих встречах Фирс рассказывал ей много интересного про всех обитателей усадьбы. Он думал, что дальше его слова никуда не пойдут.

— Это было в характере Фирса, — кивнула Раневская.

— Посему, если не возражаете, давайте прямо сейчас проведем маленькое расследование.

— Что от нас требуется? — спросила Варя.

— О, совсем немного. Нужно вспомнить, что было перед тем, как вы покинули прошлой осенью этот дом. Во-первых, кто в нем был?

— Все мы. Мамочка, дядя, Аня, Лопахин, Яша, Дуняша и я. Потом еще Петя Трофимов, Епиходов и Шарлотта Ивановна, — перечислила Варя.

— Прибегал еще Пищик, чтобы отдать вам долг, Любовь Андреевна, — добавил Лопахин.

— Пищик был здесь всего несколько минут, — сказала Аня.

— Пищик? — вскинул брови Ковалев.

— Да Борис Борисович, местный помещик, — махнула рукой Аня.

— А кто видел Фирса в то утро или, может, разговаривал с ним? — поинтересовался Ковалев.

— Это так скучно, и я уже ничего не помню, — сказала Раневская.

— Давайте все же поможем следователю, — попросил Лопахин.

— В том, что произошло с Фирсом, я до сих пор корю себя. Корю за то, что мы его позабыли. Но умер он от старости. Накануне нашего отъезда он почувствовал себя плохо, и мы собирались положить его в больницу.

— Почему же не положили? — спросил Ковалев.

— Перед отъездом было столько хлопот, у меня голова шла кругом. Но я думала, что его уже отправили в больницу.

— Я поручила это сделать Яше, — негромко произнесла Аня.

— Яша это?..— поинтересовался Ковалев.

— Это мой лакей, — сказала Раневская. — Да, кажется, помню, Аня. Ты сказала, что Фирса отправили в больницу.

— Я сама думала, что это так.

— Нашла, кому поручить — Яше, — покачала головой Варя. — Яша обманывал маменьку и постоянно воровал у нее деньги. Фирс это видел — он сам сказал мне, что застал его за этим занятием. Яша боялся, что, если она об этом узнает, то не возьмет его с собой во Францию.

— Почему же ты сама не сказала маме о том, что Яша ворует у нее деньги? — спросила Аня.

— Я не хотела ее огорчать. Она приняла бы это слишком близко к сердцу.

— Спасибо, Варя — я бы очень огорчилась, — согласилась Раневская.

— Наверно, Яша подсунул Фирсу снотворное, чтобы тот не проговорился до отъезда матери, и сказал, что уже отправил его в больницу, — предположила Аня.

— Кстати, где сейчас Яша? — поинтересовался Ковалев.

— Остался во Франции. Служит, по-моему, лакеем у какой-то нашей русской княгини, — сказала Раневская.

— Фирс знал очень многое, — сказал Лопахин.

— Да он был просто ходячей летописью нашего дома, — подтвердил Гаев, вынул из кармана пиджака коробочку с леденцами и положил один из них себе в рот.

— Он помнил даже то время, когда мы с братом были молодыми, — вздохнула Раневская.

— Конечно, ему было даже все известно об отношениях Ани и Пети, — сказала Варя.

— Как Аня! У тебя с Петей были отношения?! Он же сам уверял меня, что выше любви!

— Быть выше любви, по его мнению, не мешает иметь отношения с женщиной, — заметила Варя.

— Аня, у тебя были отношения с Петей? — строго спросила Раневская.

— Ах, мама, какое это теперь имеет значение!

— Но вы не хотели, чтобы тогда об этом узнала ваша мать? — спросил Ковалев.

— Возможно. Но это вовсе не повод, чтобы забывать в доме Фирса, опасаясь, что он расскажет маме о нас с Петей.

— Эх, моя бедная дочь, я совсем не занималась твоим воспитанием. Прости, ради Бога, свою несчастную мать, родная.

— Варя, ты вот упрекаешь меня за мои отношения с Петей, которые были известны Фирсу. Но расскажи лучше о своей связи с Лопахиным — если бы она узнала о ней от Фирса, то запретила бы ему бывать у нас в доме.

— Это правда, Ермолай Алексеевич?! — воскликнула Раневская.

— Ничего бы не запретила, маменька хотела, чтобы Ермолай Алексеевич женился на мне, — возразила Варя.

— Женился, но не вступал с тобой во внебрачную связь, — поправила Аня.

— Но я, по крайней мере, не боялась, что о ней может узнать маменька. Как ты о своих отношениях с Петей Трофимовым. Поэтому у меня не было причин забывать Фирса в доме.

— Так ли? Я видела, как ты подсыпала кому-то в стакан какой-то порошок, — сказала Аня.

— Какой еще порошок?

— Белый.

— Это сердечное средство, я сама его пью.

— Интересно, с каких пор?

— Ермолай Алексеевич, так была у вас связь с Варей?! — спросила Раневская.

— Но... — замялся Лопахин.

— Конечно, была, — вставила Аня. — Но она ему на грудь вешалась. А еще все монашкой собиралась стать.

— Молчи, Аня! — воскликнула Раневская. — То, что я услышала про тебя, разбило мне сердце.

— А думаете, ваше поведение не разбивало мне сердце все эти годы?

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю про ваши отношения с моим дядей.

— Ах, это... Это было давно.

— Я знаю, что погибший Гриша был плодом вашей преступной связи с дядей.

— Прошу тебя, Аня, не надо, — закрыла лицо руками Раневская.

— И у папеньки не выдержало сердце. Он умер за месяц до того, как утонул Гриша.

— Удивительно тонкой души был человек, — произнесла Раневская, готовая разрыдаться.

— Только пил, как сапожник, — вставил Лопахин.

— В самом деле, прекрати, Аня, — вмешался Гаев, отправив себе в рот леденец. — Разве ты не видишь, что твоей матери больно?

— Ни к чему ворошить прошлое, — согласился Лопахин.

— Да, не стоит его ворошить, тем более что знание этого прошлого позволило вам очень дешево купить эту усадьбу. Мама и дядя находились все время как под наркозом после гибели Гриши, и не хотели ничего делать, чтобы спасти усадьбу от разорения, — усмехнулась Аня.

— Ну, зачем ты так! — воскликнула Варя.

— Я говорил Любови Андреевне и Леониду Андреевичу, как можно спасти усадьбу, — сказал Лопахин.

— Да, говорили, но помочь ничем не желали. Вам было выгодно ничего не делать и следить за тем, что происходит в нашем доме. Дождаться момента, чтобы за бесценок купить усадьбу.

— Я желал помочь, но они надеялись на помощь ярославской бабушки.

— Напрасно, бабушка обо всем знала и не спешила со своей помощью.

— Это господне наказание за наши грехи, — вздохнула Раневская.

— Но почему я должна отвечать за ваши грехи?! Что вы со мной сделали?! Сейчас я лишилась средств к существованию и живу в приживалках у чужих людей. Ярославская бабушка меня не приняла, — сказала Аня.

— Режу в угол! — обронил Гаев. — А как же Петя?

— Его опять выгнали из университета.

— Прости, Аня, свою непутевую мать, — сказала Раневская и бросилась обнимать дочь. — Я не желала плохой судьбы для тебя, родная. Я не желала ни для кого плохого.

— Маменька, а что за порошок вы мне дали, который я подсыпала Фирсу? — спросила Варя.

— Это было обычное успокаивающее средство, мне прописал его доктор. Я хотела, чтобы Фирс просто не волновался. Мне стало его жалко. Он был старый и больной... Я его любила, и он меня любил. Но иногда Фирс смотрел на меня с таким осуждением, с таким упреком, что мне становилось больно, я рыдала и не могла после этого долго заснуть ночью...

— Вечно он путался под ногами и везде совал свой нос, — проворчал Гаев.

— И про меня говорил нехорошие слова. Вернее, про нас с Яшей, — прошептала от стены Дуняша.

— Что? — переспросил Ковалев.

— Он говорил про нас с Яшей нехорошие слова, — повторила Дуняша. — Яша обещал взять меня в жены, и не взял.

— Фирс очень много знал, — сказал Лопахин.

— И вечно ворчал, — добавила Варя.

— Бедный, он всем мешал, — вздохнула Аня.

— Понимаю, Фирса никто не убивал. Вы просто сделали вид, что забыли о нем и обрекли на смерть, — заключил Ковалев.

— Получается, что так, — кивнул Лопахин.

— И никакой судебной ответственности нести за это вы не можете, — сказал Ковалев.

Гаев взял его под руку и отвел в дальний конец комнаты.

— Некрасиво все как-то... Фирс прослужил у нас столько лет, а мы с ним так обошлись. Насколько я понимаю, вы его единственный родственник. Мне бы хотелось отблагодарить его в вашем лице, — задушевным тоном произнес он, достал из кармана пиджака бумажник и протянул несколько купюр Ковалеву. — Здесь пятьсот рублей.

— Я официально лицо.

— Знаю, но я даю вам деньги не как официальному лицу, а как родственнику Фирса в знак признательности за его долгую и безупречную службу. Я настаиваю, чтобы вы приняли эти деньги.

— Что ж, коль вы настаиваете, — неохотно согласился Ковалев и, отойдя от Гаева, сказал:

— Мне пора, господа. Спасибо за помощь в моем маленьком расследовании. Не смею больше обременять вас своим присутствием. Прощайте.

Немного задержавшись, Лопахин вышел за ним, чтобы проводить его до экипажа.

— Совсем не холодно, — заметил он.

— Да, погоды стоят теплые. Но не хватает дождя. Настоящей весенней грозы.

— Официального следствия, как я понимаю, не будет?

— Не будет.

— Такое дело. Я сейчас начинаю заниматься сдачей в аренду земельных наделов под дачи, и любые слухи о том, что произошло в этом доме, повредили бы мне. Вы же знаете, как важна для предпринимателя репутация. Я, конечно, не причастен к тому, что случилось с Фирсом, но... Могу ли я рассчитывать на то, что не появится никаких нежелательных слухов?

Ковалев не ответил. Он стоял, задрав голову, и смотрел на бездонное голубое небо.

— Понимаю. Три тысячи вас устроят, — сказал Лопахин и протянул ему конверт с деньгами.

— Можете не беспокоиться, Ермолай Алексеевич. Никаких слухов не будет, — пообещал Ковалев и направился к экипажу, распугав купавшихся в луже воробьев.

— А кто мог написать это письмо? — спросила Варя, когда Лопахин вернулся в комнату.

— Понятия не имею, — ответил Лопахин. — Да, почему не приехала ваша бывшая гувернатка, Шарлотта Ивановна?

— Вы все о женщинах, Ермолай Алексеевич, — усмехнулась Раневская и пригрозила ему пальчиком. — Смотрите у меня.

— Шарлотте не до нас, — отмахнулась Аня. — Она сейчас живет в губернском городе.

— Подавать обед? — поинтересовалась Дуняша.

— Какая неприятная история с этим письмом, — сказал Гаев.

— Да кто угодно мог его написать, — пожал плечами Лопахин. — Мог написать хотя бы Епиходов — я недавно оштрафовал этого голубчика, он плохо справляется с работой.

— Епиходов недавно мне сделал второе предложение. Он меня безумно любит, — произнесла куда-то в сторону Дуняша.

— Так он раздумал кончать жизнь самоубийством? — спросила Раневская.

— Не знаю. Я его не понимаю, — ответила Дуняша.

— Письмо мог написать Петя Трофимов, — продолжал Лопахин, — если вдруг решил отстаивать принципы справедливости. Мог написать Пищик, обидевшись на вас, Любовь Андреевна, что не может теперь занять у вас денег.

— Сейчас мы этого не узнаем, — сказала Раневская.

— Я все никак не могу вспомнить этого Ковалева. Ковалев, Ковалев? Вроде бы я знаю всех чиновников в нашем и губернском городе. Нет, не помню. Странно, — пробормотал Гаев, расхаживая по комнате. — Желтого в угол!

— Кирилл Федорович говорил, что его недавно к нам назначили судебным следователем, — напомнил Лопахин. — Кроме того, он показал мне рекомендательные письма от двух людей из губернского города, которых я хорошо знаю.

— А были ли у Фирса родственники? — спросила Варя. — Он мне о них ничего не говорил.

— И мне про них ничего не известно, — подтвердила Аня.

— Человек не может жить без родственников, — возразила Раневская.

— Давайте лучше пообедаем, — предложил Лопахин. — У меня есть шампанское. Восемь рублей бутылка. Наши разговоры на пустой желудок не приведут ни к чему хорошему.

Несколько часов спустя на вокзале губернского города Ковалева, сошедшего с поезда, встретила Шарлотта Ивановна с собачкой на руках. Везде на перроне суетились артельщики в белых фартуках и с бляхами и хватали чемоданы пассажиров.

— Как, все в порядке, Кирилл? — нетерпеливо поинтересовалась она.

— Да. Твоя доля полторы тысячи рублей.

— Спасибо. Они ничего не заподозрили? Рекомендательные письма помогли? Между прочим, я заплатила за них двести рублей.

— Никто ничего не заподозрил. Твой план оказался безупречным. Но я не люблю играть мошенников — это не мое амплуа.

— Прости, Кирилл. Но они скверно со мной обошлись. Оставили меня без места и не помогли найти новое. Мне пришлось очень сложно. А с Фирсом они поступили и вовсе жестоко. Они были достойны этого спектакля.

— Я все понимаю, Шарлотта. Но не надо, чтобы нас видели вместе. Иди. Я подожду на вокзале своего поезда. Наш театр гастролирует на Волге. Сейчас он, по-моему, в Симбирске.

— Я слышала, что твой театр хотят пригласить в Москву.

— Это только слухи, распространяемые нашим антрепренером. У нас провал за провалом. Сама же видишь, чем мне приходится заниматься, — ответил Ковалев. — А Фирс, действительно, мешал многим.

— Ты, кажется, слишком вошел в роль судебного следователя, — улыбнулась Шарлотта Ивановна.

— Сценическая привычка. Да, Фирс в той или иной степени мешал многим, даже горничной Дуняше и студенту Пети Трофимову. Но, заметь, ни у кого не было достаточно веской причины желать смерти Фирса. Конечно, забыть его могли случайно. Но что-то мне подсказывает, что это не так...

— Продолжай.

— Фирс мешал всем, кроме тебя одной, Шарлотта, — сказал Ковалев и пристально посмотрел ей в глаза.

— Да?

— Просто я иду от обратного.

— Епиходову он тоже не мешал.

— Тому вообще не до чего нет дела. Он сам с собой никак не разберется, — усмехнулся Ковалев.

— Значит, ты обо всем догадался?

— Скорее, это лишь подозрение.

— Хорошо, Кирилл... Но, скажи, как я еще могла получить деньги с моей хозяйки, ее братца и этого кулака Лопахина? Пришлось пожертвовать Фирсом. Я взяла снотворное у Любови Андреевны и подсыпала ему в чай лошадиную дозу вечером перед нашим отъездом, чтобы он утром не появлялся нигде в доме. И сказала Яше, что отправила его в больницу, что тот и передал Ане.

— Но Яша мог тебя выдать. Сказать, что это ты занималась отправкой Фирса в больницу.

— Э, такое не в его характере. Он любил присваивать себе чужую работу. Я успела его неплохо узнать.

— Да, дела-а, — протянул Ковалев. — Не по душе мне все это, но очень были нужны деньги... Ладно, приезжай скорее, я помогу тебе устроиться в нашу труппу.

— Спасибо, обязательно приеду, — пообещала Шарлотта Ивановна, поцеловала его в пухлую щеку и быстрыми шагами пошла на привокзальную площадь.