Сказка о Кикиморе.
Лесенька радостно гоняла по загону кур. Милочка, старшая сестра, стояла около забора и оглядывалась на счастливые фигуры гуляющих по деревенской улице. Шел Милочке двенадцатый годок, и была она ещё мала для гуляний, поэтому и не пускала её мачеха со двора.
— А я не маленькая! — упрямо буркнула Милочка, тряхнув лентами в голове и прижав кулачки к своей ещё плоской груди. Ещё немного постояв, она поправила на себе рубашку и пошла в дом.
— Милочка, — Лесенька радостно вбежала в сени и вскарабкалась сестрёнке на колени. Был Лесеньке только пятый год, таких даже грамоте ещё не начинали учить. И была она мала, зато подвижна, постоянно носилась по двору, норовила кому-нибудь помочь. Ночью они спали рядом, на широком сундуке у печки. Мачеха с отцом занимали единственную кровать, которая стояла отдельно в избе, за тонкой дощатой перегородкой, срубленной отцом.
Мелкая, сверкая чёрными подвижными глазами, воткнула сестре в косу длинное чёрное петушиное перо. Странные были эти глаза, чёрные-чёрные на тёмном от загара лице, окаймлённом светлыми пушистыми волосами. Тихие, бездонные, когда мелкая только-только открывала их ото сна, и озорные, живые, когда Лесенька играла с сестрой.
Мелкую Милочка не очень любила. Матушку свою он почти не помнила, та была памятна ей только по её снам, добрым, ласковым, но это был образ, а сказать какие у мамы были глаза, она не могла. Знала только, что очень добрые и ласковые. Лесенька же, как ей казалось, была любимицей отца. Тот часто в шутку шугал непоседливую девчонку, но при этом смеялся, ласково трепал её по светленьким волосёнкам. Но Милочку он почти не замечал, вспоминал о ней только, когда та чем-то провинилась. До того, как в доме появилась мачеха, он ещё и побивал её, но мачеха падчерицу приласкала и больше в обиду никому не давала.
— У-у!! Тварь! — закричал тогда отец, когда Милочка, поднося новой матери расписную чашку с молоком, уронила её на твёрдый, как камень, земляной пол, а та разлетелась на три некрасивых черепка. Даже замахнулся и ударил ей по голове. Мачеха сначала дико смотрела на мужа, потом кинулась к падчерице, прижала её к уже тогда округлившемуся животу и крикнула мужу дурным голосом:
— Только тронь! Убью, дурак!
С тех пор он только цедил что-то через зубы, иногда замахивался, а потом тоже ласкать начал. Но не было у девочки к нему какого-либо чувства, кроме привычки, что отец есть. Но к мачехе Милочка привязалась страшной ревнивой любовью. Много раз она твердила себе, что нехорошо любить мачеху — всякий знает, что они падчериц не любят, недаром об этом в сказках есть, но ничего поделать с собой не могла...
— Здорово! — заверещала Лесенька, спрыгнув на пол, глянула на сестру и прыснула в розовенький кулачок.
— Чего? — обиделась Милочка, ещё раз поправив на себе рубашонку. Но Лесенька сделала на лице уморительно-взрослое выражение и, подражая матери, прошлась к столу, там не удержалась и показала сестрёнке язык. Милочка вспыхнула, кинулась за мелкой. Та шустро убегала, потом, откинув цветастую занавеску, влетела в огороженную половину и кинулась на родительскую кровать. Милочка прыгнула за ней, лишь мелькнули в воздухе пыльные пятки. Мелкая обида на сестру у неё уже прошла, она даже дала сестре схватить ей руки и притворно застонала, прося у Лесеньки пощады. Та счастливо захохотала, отпустила сестру и легла рядом, прижавшись к ней тёплым мягким бочком. Но долго пролежать он не могла, тотчас же заворочалась, вытащила из сестриной косы перо, пожевала конец. Милочка, помня наказ матери, перо отобрала и швырнула на пол. Мелкая надулась, показала ей язык и тотчас же со смехом повалилась на спину. Милочка улыбнулась и тоже легла, прижавшись к прохладному колючему одеялу.
Матушка с отцом с праздника пришли немного раньше, чем обычно приходили с поля. Мать споро накрыла на стол, растолкала заснувших дочек. Лесенька кинулась к отцу, залезла рядом с ним на лавку и начала умильно подражать его нетерпеливому стучанию ложкой по столу. Отец расхохотался, широко раскрывая рот с недостающими слева двумя зубами — следы буйной молодости, когда он не раз ходил с другими молодцами стенку на стенку. Лесенька обиженно выпятила нижнюю губку и сложила ручки на груди. Отец, отсмеявшись, вытащил ей из кармана белёсый пряник с цветами, липкий и пахучий. Мелкая радостно ухватила его обеими руками, понюхала и кинулась с визгом к сестре. Милочка тоскливо улыбнулась, кивнула бессмысленно и поплелась к столу.
— Милка, а ты что не весёлая? — гаркнул отец, проведя огромной тёмной ладонью по волосам старшенькой. Та не вздрогнула, как когда-то раньше, просто с интересом посмотрела на отца. Тот сощурился так, что его светлые глаза превратились в две узенькие щелочки.
— Совсем ты взрослая, — он посадил её радом с собой, — Мать твоя годика на два старше была, когда нас женили... Скоро и к тебе свататься начнут, а , мать?
Мачеха, гремевшая мисками, только коротко оглянулась, улыбнулась тепло и снова отвернулась к печке. Милочка поразилась её перемене. Казалось, только что она была в нарядной юбке, а теперь на ней уже будничная рубаха да передник... Сама она долго возилась с переодеванием, особенно не нравились ей праздничные юбки, в которых она постоянно путалась... Лесенька тотчас же влезла рядом на лавку, начала грызть пряник. Немного подумав, сластёна щедро отломила уголок пряника, выковырнула медовую начинку и протянула сестре. Милочка осторожно взяла и съела, не заметив вкуса. Отец тем временем рылся за пазухой, побледнел даже.
— Неужто потерял... — из кармана он всё же выудил нитку цветных бус с налипшими крошками от пряника. — Вот тебе, Милка, первая взрослая обновка!
Расхохотавшись, он через голову надел их на дочь, вытянул косу, поправил.
— Лепая! — хмыкнул он.
Милочки низко наклонила голову, разглядывая цветные бестолковые бусы, даже прозевала, когда мачеха подошла.
— Когда ты их купить-то успел? — она взяла двумя пальцами за нитку, подняла повыше и стала их быстро мелко перебирать. Задержалась она на зеленоватом в прожилках камне, потом снова начала перебирать.
— Хороша! — она поцеловала дочь в покрасневшую щёку и принялась раскладывать по мискам остывшую картошку с вонючей петрушкой.
Вечер прошел хорошо, даром что праздник. Лесенька с Милочкой долго дурачились с отцом на родительской кровати, потом мать решительно вывела их со своей половины, и уложила спать. Они с отцом даже сказку рассказали. Мать, вместо того, чтобы прясть нитки для кружева, мерно бормоча под нос бессмысленные песни, ушла спать, стало тихо-тихо, только мыши убаюкивающее шуршали под огромной печкой. Под боком Милочки, словно большая лысая кошка, усердно дышала всем своим кругленьким телом Лесенька. Девочка обняла сестрёнку, недовольно откинула из-под носа её косу и заснула.
Проснулась она от дурного сна, где она бежала за Лесенькой по болоту, бежала и не могла догнать. А догнать надо было, потому что иначе Лесенька никогда-никогда не вернётся... Милочка села, ногой ощущая тепло сестрёнки. Сердечко её бешено колотилось. Она продрала сонные глаза, но прямо рядом с сундуком она увидела чудище.
Было оно длинным, горбатым, с нечесаными грязными космами, в каких-то засаленных тряпках. Свет луны из окошка падал на чудище, играл в огромных глазищах со вздёрнутыми вверх уголками, плясал на длинных в белёсых разводах руках, почти обхвативших Лесеньку.
— Кикимора!
Милочка закричала и вцепилась в сестрёнку ручками, больно сжала. Где-то рядом послышались голоса, недовольный отца, а потом заглушивших всё материн. Она выбежала из-за занавеси, голая, с растрёпанной косой, дикими безумными глазами. Кикимора, увидев мачеху, тихо и протяжно заревела и кинулась к двери.
— Нет, дрянь! — завизжала мачеха, — И не думай о моих детях!
Чудовище снова заревело, на этот раз зло. Откуда-то в руках у матери появились две веточки, в них Милочка узнала освящённые зимой берёзовые обрезочки. Рядом с ней завозилась Лесенька, подняла лохматую головку и, увидев кикимору, со страху расплакалась, прижимаясь к сестре.
Мать, махнув короткими сухими обрезками без почек, шагнула к чудищу, гоня его от детей. Кикимора изогнулась, высунула длинный страшный язык, весь словно в белёсых язвах и, размахивая руками, кинулась к выходу. Мать, широко раскрыв глаза, гнала её веточками. Отец, в одних портках, выбежал из их комнаты, дико глянул на ревущее чудище, кинулся к топору. Кикимора издала ещё один протяжный стон и вывалилась в сени, часто застучала по утоптанному полу тупыми когтями.
Бросив топор, отец кинулся к дочкам. Лесенька плотно вцепилась в Милочкин рукав, рыдала. Отец втащил их обеих себе на колени, прижал к груди, и стал убаюкивать. Лесенька перестала стонать, только мелко-мелко тряслась, Милочка же прижимала её к себе, боясь, что перед ней снова возникнут страшные раскосые кикиморовы глаза.
— Ушла! — мать носилась по избе, содрогаясь всем телом, не стесняясь своей наготы. — Ну, подожди у меня, тварь, только сунься ещё раз!
— Деревню поднимать надо! — бросил отец.
— Поздно! Ушла, ушла! — хрипела мать, — На моих детей позарилась, мерзость! Накось, отними, сволочь! Только сунься из своего болота, убью!
— Ты хоть рубаху одень, бесстыжая, при детях! — прикрикнул на неё отец. Мачеха схватила с лавки новый, ещё не убранный кусок полотна, небрежно завернулась в него, присела к девочкам, судорожно обхватила их, прижала подбородком две лохматые головки и разрыдалась, бормоча проклятия и угрозы. Милочка тоже тихо поплакала, чувствуя материно содрогающееся плечо, потом тихо уснула сном без кошмаров и не почувствовала, как отец их тихо поднял и уложил с ними на кровать, плотно закутав их одеялом.
С тех пор поселился в доме тихий спокойный страх, что кикимора вернётся. В добавок к разленившемуся полосатому коту завели маленькую игривую дымчатую кошечку, с которой Лесенька возилась почти целый день, даже спать укладывала рядом, а кошечка лежала рядом и грела их пушистым бочком. На следующий же день заново освятили дом, весь двор. Мать ходила за попом как дурная, вслушивалась в каждое его слово. Отец начал рубить новый забор, огораживающий огород от поля. Мать ходила в церкву, принесла в котелке священной водицы, поставила в доме. А из стоящих у лампадки заветных веточек выдернула две и дала по одной каждой девочке, велев ходить вместе.
Страх поселился не только на их дворе. Вся деревня, прослышав о чудище, с заходом солнца начинала жить новой, непривычной жизнью. Становилось пусто, лишь гуляли незамужние парни да девки, которых кикимора уже не могла утащить и которым в тёплую весеннюю ночь была нестрашна никакая нечисть.
Лесенька отошла от той ночи нескоро. Поняв, что за ней приходила кикимора, чтобы утащить и растить со своими зверёнышами, она жалась ко взрослым, везде ходила с сестрой. Милочка не подавала виду, но страх, навеянный тем сном и кикиморой, страх потерять эту несносную мелкую, заставлял её везде оглядываться, не мелькнёт ли где горбатая тень, рядом ли Лесенька и не искрошилась ли в кармашке её маленького передника заветная веточка.
Во второй раз кикимора пришла после сева, когда на землю опустились светлые летние сумерки, а родители задержались на поле.
Девочки к этому времени уже покормили птицу и дразнили своего мордатого кота длинным грязным петушиным пером. Котяра воровато и нагло шевелил усами, крутил хвостом и делал вид, что перо ему совсем-совсем неинтересно, даже морду отворачивал, а затем внезапно кидался, растянувшись мягким брюхом по сухой земле, подняв тучку пыли. Прижав кончик, он снова шевелил усами, осторожно тянул морду к передним лапками в беленьких варежечках, осторожно убирал одну, кусал добычу. Девочки отдёргивали пёрышко. Кот возмущённо ревел, валился на спину и остервенело бил перо передними лапками. Потом, устав, переворачивался на пузо и лукаво смотрел на сестрёнок, приглашая их играть и дальше.
Но внезапно, вместо того, чтобы кинуться на погрызенное перо, он гнусаво и зло заревел, короткая, потрёпанная в боях, шерсть на нём встала дыбом. Он бешено заколотил себя хвостом по бокам, прижался к ногам Милочки. Лесенька подняла голову, молча исказила лицо и зарыдала, сев на землю и прижавшись в ноге сестры. Милочка тоже подняла голову, но даже не испугалась.
Кикимора стояла около заднего забора, где отец ещё не успел его переделать, положила длинные бледные руки на краешек плетня. Милочка с ужасом увидела, что она не может перенести руки через забор, только опёрлась на него самыми кончиками пальцев. Погладив Лесеньку по головке, она встала, тупо посмотрела на кикимору. Та глядела на неё дикими звериными глазами с оттянутыми вверх краями. Милочку стал заливать тихий прилипчивый страх. Этот страх лишал её всякого движения, словно она в землю вросла. А потом она поняла: кикимора ждёт её. Ждёт, когда она подойдёт, когда не выдержит этого дикого страшного взгляда, подойдёт и даст утащить себя за лес, в гнилые болота, к её кикиморятам...
Сколько она всматривалась в огромные прозрачные глаза кикиморы? Она не помнила, помнила только стиснутую меленькими сестриными ручонками ногу да собственный страх. И вопль.
— Кикимора!!!
Этот истошный крик подхватили другие бабы, заорали куры, забрехали псы. Мать прибежала с поля с такими же дикими глазами, как в ту ночь, прижала девочек к себе. Милочка хотела сказать, что кикимора за ней приходила, но голосок её осёкся, и выходил только еле слышный сип.
Ещё два раза приходила к их дому кикимора. Милочка просыпалась тогда ночью от дурных снов, тихо вставала тёплыми ножками на холодный пол, подходила к окну и приотворяла ставню. И всякий раз видела длинную страшную фигуру у забора.
А вскоре после середины лета кикимора украла Лесеньку.
Милочке тогда приснился тот старый сон, где она гонится за сестрёнкой по болотам, но на этот раз она не догнала. Закричав от ужаса, она проснулась, села, но услышала лишь страшный стук кикиморовых когтей по полу, да приглушенный плач Лесеньки. Милочка закричала, вскочила на ноги и кинулась за кикиморой, но та легко перемахнула через забор и побежала к лесу.
Раздался дикий крик матери, она выбежала из дома с красными ото сна глазами, в рубахе. Широко распахнув от ужаса глаза и рот, она сделала несколько шагов, упала на колени, потом рухнула на землю, зарыдала.
Так не помогли им никакие преграды.
На крик мачехи собрались остальные деревенские, начали гутарить о том, чтоб на болото сходить, да Лесеньку отобрать у твари. Но дальше разговоров никто не пошел. Было бы ради чего жертвовать — ради дитя чужого, что ли?
Милочка стояла около стены избушки, молчала да думала. Потом тихонько зашла внутрь, заглянула в берёзовый короб, где мачеха начала её приданное складывать, вытащила отцовские бусы-подарок, намотала на кулачок и так же тихонько вышла. Потом отошла к калитке, а оттуда в поле, и побежала в лес.
Была ещё глубокая темень, девочка бежала быстро, шустро переставляя по влажной земле босые ножки. Ручонку с бусами она прижимала к животу, что бы ветки не разорвали её главное сокровище, на которое она хотела обменять сестрёнку обратно. В её детском простеньком уме билась надежда, что кикиморе тоже понравятся эти цветные забавные бусинки, что понравятся они ей больше непоседливой Лесеньки.
Она знала, как бежать к болоту, от опушки прямо по тропинке, около изогнутой, как хомут, берёзы, свернуть правее и бежать дальше, через редкий ельник, потом через чахлый березняк... Как в ельнике было темно, так в прогнившем березняке, полном болотной вони и жижи, было светло. Молоденький задорный месяц светил зло, выхватывая из темноты съёжившуюся, перепуганную Милочку. Но девочка всё равно бежала вперёд, пока не кончились последние берёзки. Пока плотная тропинка из хвороста не стала мягкой и упругой под ногами. Отсюда начиналось болото.
Она помялась на бережку, подумала. Размотала нитку бус и крикнула своим тоненьким перепуганным голоском:
— Кикимора!
Но болотное эхо лишь ей ответило, мимо с шумом пролетела какая-то птица. Милочка поёжилась и позвала кикимору ещё. И звала, пока та не вышла откуда-то со стороны трясины, прижимая к грязным лохмотьям на груди бледную перепуганную Лесеньку. Та тихо всхлипывала, косясь на кикимору заплаканными глазами с красными набухшими от слёз веками.
— Я за сестренкой пришла! — выкрикнула Милочка и вытянула перед собой кулачок с бусами, — Вот, возьми! А мне Лесеньку отдай!
Кикимора ещё больше сгорбилась, по-совиному покачала головой.
— Бери, — она сделала шажок вперёд. Снова покрутила головой, поставила Лесеньку на тропинку, придвинулась в Милочку поближе, взяла бусы. Лесенька, скорчившись от всхлипа, кинулась к сестрёнке, прижалась к ней красненьким лицом, обхватила ручонками и затряслась. Милочка подняла её, отошла назад. Кикимора разглядывала бусы, вздрогнула и уставилась на сестрёнок. Милочка затряслась, попыталась убежать, но кикимора бросилась за ней, схватила, прижала своё безобразное лицо к её, заревела.
Пропали бы обе сестрёнки, если бы их мачеха хоть на минутку опоздала бы.
Со всех ног она, как была тогда, в одной исподней рубахе, со сбившейся косой, бежала к болоту. Кикимора, увидев её, оставила детей, поднялась, зло зашипела, несколько мгновений нерешительно смотрела на девочек, потом вцепилась в Лесеньку и попыталась с ней нырнуть в болото. Девочка закричала, Милочка, сама перепуганная, не выдержала, тоже завизжала, вцепившись в сестрёнку. Мачеха, подбежав к ним, крикнула что-то страшным голосом, кикимора испугалась, выпустила Лесеньку.
— Стой! — закричала мачеха.
Милочка ошарашено посмотрела на неё, на ведьму. И перестала плакать, только молча смотрела, как мачеха уставилась на кикимору круглыми выпученными глазами, что-то бормотала. Кикимора вскоре не выдержала, закричала и нырнула в болото. Мачеха тяжело выдохнула, оглянулась на девочек.
Тихо было и в деревне, куда они не спеша вернулись уже под утро. Лесенька сначала ёрзала на руках у матери, потом уснула, а Милочка слушала.
— Матушка твоя, когда ещё дитём была, её кикимора, как Лесеньку утащила.
— Но..
— Тогда ведьма, что передо мной в селе жила, ходила на болото и её у кикиморы отняла, — мачеха крепко держала Милочку за руку, смотрела куда-то вдаль, — Да только не сразу она смогла её забрать, жила она два дня с кикиморовыми зверятами. И понравилось ей у них. Но у людей она забыла о кикиморе, выросла, с батюшкой твоим сошлась, ты родилась.
Она вздохнула и крепче сжала хрупкую Милочкину ладонь.
— Годков пять тебе было, когда она вдруг стала на болота ходить. Никто не знал, что она там делала, но только стала потом она кикиморой. Да любую мать рано или поздно ноги к её дите приведут. Вот она и ходила на тебя посмотреть.
— А зачем ей Лесенька? — тихо спросила Милочка. — Она же ко мне ходила?
— Повадки у кикимор такие — как увидят человеческое дитя, сразу хватают и к себе тащат... Да и тебя-то она совсем маленькой кинула, вот и не могла понять, кто же из вас её доченька...
— А нельзя её вернуть? — тихо проговорила Милочка, прижавшись щекой к шероховатой от работы ладони ведьмы.
— Можно было бы, если бы она сама кикиморой стать не захотела. Житьё-то у них привольное, ни пахать, ни сеять, ни за скотиной ухаживать не надо... — ведьма улыбнулась, — А ты не грусти, впредь вам урок будет, как на лёгкую жизнь зариться...
Ведьма ещё что-то говорила, пока они шли домой, потом укладывались в постель, но Милочка её не слушала. Хотелось спать, свободная рука её постоянно пыталась нащупать обмотанные вокруг ладошки отцовские бусы, но те канули в болоте вместе с кикиморой...
Лесенька тихо всхлипнула во сне, успокаиваясь.
Небо над лесом постепенно светлело.
