Сказка о мужике, соседях и квартирантах
Жил-был мужик. Обычный мужик. Была у него семья — жена, детишки-спиногрызы, животные домашние. Был у него и дом. Не особняк, нормальное такое жилье — по комнате на рыло, санузел не совмещенный, гараж, сарай, подвал — все как надо. То есть обычный такой мужик.
Мужик работал, мог и бухнуть, кулаками помахать. Короче, все как у людей. Соседи у него естественно были. То же вроде как люди. Хотя нет. Соседи были разные: кто как он — домишко нормальный, жена-дети. Эти жили по соседству — то бишь рядом, на улице. А была и голь-перекатная — эти обитали за оврагом, в низинке у болота. Те жили похуже — кто в землянке или в шалашике, а некоторые вообще навес зафигачили на скорую руку. С работой у них непонятно было — вроде работали, а вроде как и нет. Но с чего-то жили: может, бутылки собирали, металл там всякий, а может просто хером груши околачивали.
Ну, в принципе, хрен с этими соседями. Сказ-то не про них. А про мужика. Ну, так вот — жил-был мужик. Короче, работал он, не сказать, что впахивал — вернее не так: он по молодости впахивал, жил рвал. Причем, что характерно, жилы рвал не только себе. Молодой был, хотелось так чтобы раз! и у тебя уже все есть, ну или почти все. Вот он по молодости и совершал деяния предусмотренные уголовным кодексом. Ну тогда уголовного кодекса еще не было, так что было все пучком. Мог мужик по соседям прогуляться — по тем, что за овражком жили. А че?! Те твари бессловесные — их нагнуть милое дело. Хотя некоторые пытались и ерепениться, но с такими было просто — кулаком в морду дашь, тот ветошью прикинется и не отсвечивает. Были, правда, там и покрепче — тех дубиной пришлось погонять. Ну, короче, кого просто так нагнул, кого уму-разуму поучил — облагодетельствовал так сказать. Попутно мужичок и добром затаривался — у кого бутылку со стразиками прихватизировал, у кого сапоги почти не ношенные забрал, у кого и заначку выгреб. Заодно и породу тамошнюю улучшил, хе-хе! Дело-то житейское. Тем паче, что все исключительно по согласию — в смысле мужик согласен был, а баба... Ну а че бабу-то спрашивать? Известно ведь — курица не птица, баба не человек. Да и вообще — военная добыча, во как!
Ну так вот, по молодости погулеванил по соседям, в лопату поупирался, потом остепенился — жену завел, детей развел. Все как у людей. Не сказать, чтобы совсем успокоился — так иногда с мужиками расслаблялись, кулаками мог помахать, в компании за овражек прогуляться, гультаев тех за вымя пощупать, да и добро в хозяйстве лишним не будет. Тут надо сказать, что и по своей улице пытался "погулеванить" — но с этим облом. Тут мужички такие же были — сами у кого-хошь подметки на ходу срежут. Так что было по разному — когда он морду начистят и добро домой приволокет, а когда и ему начистят и от него добро отволокут. Но, мужик как правило не обижался — вернее по молодости не обижался — дело-то житейское: сегодня — ты, завтра — тебе, после завтра, может снова ты.
А вот когда мужик заматерел, тогда да. Грызть его чего начало — мол, как это, мне! и морду начистили!? Ну, вот он пару раз пытался обидчиков с улицы "вынести". Пару соседей вынес — те аккурат за овражек и убрались. Добро их ессествено поделил, баб попользовал, земельку себе забрал. А вот некоторые соседушки оказались крепкими — мало того, что мужика сотоварищи дубинами так ухайдокали, что те еле домой доползли. Так те соседи с улицы, в смысле которых бить ходили, мстительными, сволочи, оказались — к мужики в гости пришли, отпинали его дополнительно, бабу его попользовали, добро его прибрали — сказали, компенсация за моральный вред! Сволочи.
Ну, вот жил мужик и не тужил. Тут старость начала понемногу приближаться, ревматизм там всякий, то да се. А работать-то надо. Да и дома дел невпроворот: то подлатать, это подкрасить, огород перекопать, да и крышу пора бы поменять, а то течь начала, зараза.
А детишки, засранцы, работать не хотят, все по тусовкам — по кабакам да по дискотекам — скачут. И в кого такие пошли? Думал мужик, думал, затылок чесал и забрезжила у него такая думка-мысля:
— А пойду-ка я за овражек, кого поработящей найду, предложу у меня поработать, хибарку пристрою, пайку дам, из барахла моего чего подкину. Опять-таки, у меня в хибарке будет всяко лучше, чем в шалашике обитать да жопу морозить. У меня как-никак, даже сортир теплый есть.
Подумал он, да так и поступил. Прогулялся за овражек, присмотрелся к народу. Те правда поначалу попрятались — вдруг опять учить жизни будет, и так после прошлых "учений" челюсти долго болели. Мужик нашел себе работничка, тот вроде как не дурак, не кривой, не тормоз. Говорит ему — мол так и так, нужен мне работник, жить будешь у меня, пайка моя, одежку тебе дам, сортир опять-таки теплый. Пойдешь? Тот мылился-мылился, спрашивает — а бабу свою с собой взять можно? Мужик башку почесал — вроде как и нахер мне нужна его лахудра, с другой стороны — опять-таки рабочие руки лишними не будут. Говорит работничку — лады, фиг с тобой золотая рыбка, бери свою бабу и айда ко мне. Работник бабу свою свистнул, манатки, какие были и жалко выкинуть, прибрал и пошел к мужику работать.
Поселили он их в чуланчике, а че — тепло, сухо, не дует. Темновато, правда, ну, дык, даренному коню в зубы не смотрят же ведь — они там вообще в дырявом шалашике жили — не тужили, в кусты по нужде бегали. Работника оказался в принципе так себе. Не, работал конечно же, но лишнего не делал, инициативу не проявлял: скажешь ему копать от меня и до следующего дуба — копает. Мужик работничку кой-какое барахло подарил, вроде даже то, что у работничка по молодости и скоммуниздил. Пайку ему определили такую же, как себе, но после всех домочадцев мужика и то, что останется.
Вот так вот и жили. Соседи по улице на мужика посмотрели, бошки почесали, некоторые тоже за овражек прогулялись — работников себе найти. Но не все. Кто-то по скаредности пожадничал, кто-то просто подумал — ну и нахера они мне нужны? Был на этой улице сосед, аккурат в центре улице домишко себе отстроил — сам усатый, дубину по молодости таскал под полушубком, он так наоборот пинком под зад отправил заовражного, когда тот сунулся к нему в работники. Так и сказал — я мужик крепкий, не пью — не курю, спортом занимаюсь, сам справлюсь.
Долго ли — коротко ли, но начали дела удивительные твориться. Работники время от времени к заовражным бегали, трендели радосто, барахлом хвастались, рассказывали про сортир теплый, да про жратву. А мужики еще сглупили — время от времени, по праздникам — работникам сто грамм наливали, а те же не бухали никогда, им и в кайф. Хотя не, своя дурь у заовражных была — бодяга какая-то мутная, кто бражку гнал, кто мухоморы сушил, кто коноплей баловался — короче, по своему кайф ловили. А тут — сто грамм — не таракановки какой, а нормального бухла им по человечески наливали. Вот работничкам и понравилась житуха такая. Естественно, хвастались они перед бывшими своими корешами — какая классная жизня у них теперича. Те тоже не прочь, но количество работников ограничено, так сказать — джентельменов хватает, местов нет. Начали заовражные завидовать — их бывшие кореша в теплом сортире, а мы по кустам мыкаемся!? Непорядок. До мордобития дошло, одному работничку даже башню проломили, вот и место освободилось...
Дальше-больше. Начали заовражные по улице шляться, ну там, в работнички напроситься, шабашка мож какая подвернется, круглое потаскать, квадратное покатать. Глядишь, обломится че. Мужики на это спокойно смотрели — пущай обзавидуются, черти болотные. Но звоночек был тревожный, раньше себе такого заовражные не позволяли.
Раньше-то как было? Чертей болотных прямо на огороде встречали и спрашивали грозно так, дубину в руках покачивая:
-Ну, болезные, какого хера приперлись?!
Заовражные, как правило, обсыкались и валили обратно к себе к болотцу. Некоторые, правда, упертые были:
— Где хотим там и гуляем, мол, вы нам не указ.
— Ах не указ, — возмущались мужики, и двухметровыми указками показывали заовражными кто и что тут указ.
Были и другие заовражные — те втихаря, ночью могли к мужикам в огород залезть, тряпку какую снять, еще какую-нить хрень упереть. Если ловили мужики хитрованов таких — метелили так, что от заовражных только щепки летели. В смысле ошметки кожи, брызги крови и куски дерьма. Ну потом приходилось мужикам за овраг прогуляться: восстановить статус-кво, объяснить ху из ху. Не нравилось мужикам такие "нравоучительные" походы, муторно как-то было. Но куда деваться — это их был долг как более прошаренных и справных хозяев. Ну и опять — баб попользовать, добра какого в хозяйство надыбать. Дело-то житейское.
А сейчас мужики этих экскурсантов не трогали. Во-первых, и так до хера чертей бегают в работниках, вроде как свои, а во-вторых — мужики уже не молодые были, не такие горячие, кулаками как-то махать было уже не в кайф. Ды и домашие носики морщили — мол, это не путь цывилизованного человека, мол, цывилизованно, культурно надо поступать — разговоры разговаривать.
Понемногу появлялись и другие звоночки. Одного мужика че-то на совесть пробило — посмотрел на работника, черта болотного, и так совестно ему стало за молодые свои годы, когда он таких вот чертей на добро "раскулачивал" да баб их валял. Короче, совестно этому придурку стало. Начал он работничка с собой за стол сажать, одежку ему получше дал, из чуланчика переселил в комнату с окном, сам потеснился немного. Но тут надо упомянуть, что история и сплетники умалчивают, как дело было: то ли реально мужику совестно стало, или на совесть его начала пробивать женушка разлюбезная (вечно им жалко юродивых! — да и влом по дому суетиться, если работник есть, очко опять-таки от говна не надо самой чистить), то ли детишки вопль подняли, мол как так!? Он же такой же человек как и мы — а ты его в чулане держишь!? Короче, бунт подняли. А мужик тот вместо того, чтобы всыпать им горячих, ум вогнать через задние ворота, и потек, как говно по стене.
А вообще, ну вот что мешало заовражным упереться рогом или копытом (хер его разберет, что у чертей тех было) — и хорошенько хоть раз, или два, или три всыпать мужикам? Че им не хватало? Хотелки не было? Или дубин в округе мало? Или может мужиков с улицы было больше, чем заовражных? Не фига, чертей, что у болота жили было гораздо больше, чем мужиков с улицы. Вроде как заовражные не ушибленные, не ботаники и не хиляки, может каки в сраке мало было, но че-то им не хватало и, как следствие, мужики строили заовражных как хотели и чем хотели. А надо сказать, что когда мужики учили жизни кого-нить из заовражных, барахло их выволакивали, другие заовражные за своих "коллег", так сказать, них не вписывались, более того, часто сами у бедолаг последний оставшийся хабар вытаскивали, да баб их чуть ли не в ноль не пользовали. Так что сами заовражные были в своем бедственном положение виноваты — не нравятся, что тебе валяют, то есть у тебя два варианта: либо прогнуться и, как в песне поется — не нравится не нравится, спи моя красавица, либо упереться и стоять до конца, а там как кривая вывезет и кого яйца стальные, а у кого так — серебрянкой посыпанные.
Возвращаясь к тому совестливому мужику и его добреньким домочадцам. Фишка в том, что когда раньше мужик хабар от заовражных вытаскивал, че семейка-то не бухтела про права тожечеловеков, когда мужик мясо с охоты приносил — че детишки не трендели про права животных и про то, что коровка и свинка тоже жить хотят? А женушка разлюбезная — че же она змеюка подколодная от счастия огромного скакала, когда мужик ей подогнал сережки, сдернутые по добровольному согласию (в смысле в мужик был согласен сдернуть, ну а баба заовражная — см выше) из ушей какой-то заовражной? Или может они не знали ни хрена?! Может думали, что хозяин типа в магазин пошли, или на базар? Знали они все — но тогда хата была недостроена, жратвы поменьше было, одежки опять-таки маловато было, вот они и скакали от восторга, когда папик хабар приносил. А сейчас зажрались они, стыдно им жопу на теплом сортире нежить, когда за оврагом тожечеловеки в кусты бегают по нужде, большой и малой и обноски носят.
Дальше больше. Естественно, что у работничка, которого за стол посадили мыслишки не хорошие в черепушке зашевелились. Мол, вот он какой я! Тоже человек! Притащил он за стол бабу свою, да выводок. Детишки мужика возопили в восторге, женушка разлюбезная также охренела от счастия. Мужик на это блядство посмотрел — хотел гаркнуть, кулаком ляпнуть, работника со всем его барахлом, бабой, выводком за порог, да нового работника найти — чуял мужик жопой, что до добра такая либерализьмя не доведет, максимум до жопы доведет, при чем конкретной и его. Но женка его прочухала фишку и грозно так на него посмотрела, мужик выдохнул и сделал вид, что, мол, типа так и надо, так было и задумано. Вспомнил, как его баба до тела не допускала, пока он этого работника придурошного за стол не посадил, как детей на него науськивала, мол, у вас папа фашист, эксплуататор и ваще редкостный гандон!
Посмотрели соседи на мужика, работники на продвинутого работника и понеслось говно по трубам. Детишки опять-таки между собой общаются, мужицкие бабы у колодца терки свои женские перетирают. Короче, поползла какая-то мода такая непонятная работников считать тожечеловеками. Не у всех правда мужиков шизофрения башню посетила — кто-то работников по-прежнему в чуланчике держал, у кого-то их и не было. Вон мужик усатый, дом которого был в центре улицы, тот работников не брал. Может потом бы и взял бы, но до этого потом надо было еще дожить. ДА и мужик, надо сказать, хозяин был неплохой — огород всегда распахан, фасад подкрашен, дорожки посыпаны, правда, как у всех, где-то половица подгнила сараюшко покосилась, там по трубе ржавчина пошла, трещина лопате — но в целом и общем какой-никакой а порядок был. Кроме того, семью он в кулаке держал — у него не забалуешь. В семье некоторые правда бухтели, что рабочих рук не хватает, на что он отвечал просто — ремнем по заднице, сразу лень и пропадала.
Ну так вот, по поводу говна по трубам. Пошла эта самая нехорошая либерализьмя по улице — смотришь, там из чуланчика болезных вытащили, в мансарду переселили, там в комнату с балконом, там вообще, чуть ли не супружескую спальню. Надо отметить еще тот факт, что какая-то мода дурная пошла, начали друг перед другом хвастать, хвосты распушивать, как петухи последние, тьфу! кто лучше работничка пристроил — один в мансарду, водопровод ему туда провел, второй — а я ему комнату аж на два окна выделил, третий подскакивает — а у меня комната у работника ажно с балконом. Один придурошный всех переплюнул:
— Я своего работника в спальню свою поселил! — говорит гордо так.
Мужики выпали в твердорастворимый осадок:
— Да ты че!?
Тот придурок надулся как петух перед курами и важно брякает.
— Я ему и бабой своей пользоваться разрешил, и на свое любимое кресло у кОмина посадил, с которого я обычно семьей рулюю.
Тут мужика вконец прихренели — не понятно, либерализьмом башка забита, но вконец до такого маразма они еще не дошли. Бошки почесали да разошлись.
Тут понятно, что какое-то умопомрачение нашло. Раньше в кулаке и семье свои держали, и заовражных — а сейчас свобода какая-то, более того, выловили черта болотного, который нацелился барахлишка притырить. Словили его да и... отпустили?! Ваще какое-то глумление получается. Короче, словили тогда этого придурка, пожурили по отечески и идаже пинка не отвесили на прощание. Заворажный сам прихренел — он-то думал, что все, жопу на британский флаг порвут, а тут такая пруха. Более того, он заныкал за пазуху кой-какой хабар и смог домой притаранить.
С той поры начали заовражные ваще буреть. До чего дошло, эти черти болотные чуть ли не посты на некоторых тропинках выставили и прямо из рук хабар у мужиков рвали, у баб их ягоды-грибы забирали, когда те с леса шли, у детишек мужицких игрушки изымали — мол поиграли и нам дайте. Но надо сказать, что тут тоже не все чисто было — бабы дурры и сами им грибки-ягоды отдавали, как-будто заовражные не могут сами насобирать. Детишки тоже без царя в голове — сами отдавали, нет, чтобы в морду кулаком или дрыном по хребту — заовражные хоть и понаглели, но яйца-то у них от этого стальными не стали. Да и мужики чей-то расслабили батоны — сразу видно возраст или маразм там, хре его знает.
Дальше больше, повадились заовражные жратву у мужиков клянчить — придет тело такое к под забор и канючит, канючит. Самые наглые и бухло просили. А бабы, куры дурные, им пожрать выносили. А некоторые, самые продвинутые на почве этого самого свободамысления еще и стопарь наливали.
Пользуясь такой прухой, самые прошаренные из заовражных начали на постой проситься, но уже безо всякой службы. Мол, типа я тожечеловек, дай тожепочеловечье пожить, жопу в теплом сортире понежить, в огонь в камине повтыкать со стопарем в руках. И ведь пускали засранцев! Жалко ведь, они ведь тожечеловеки, у них же там в заовражье, в низинке у болота сортиров нет, а в кустах сядешь — комары жопу грызут.
Посмотрев на самых прошареннных и остальные черти болотные к мужикам на улицу потянулись, с бабами своими, со спиногрызами. Тут и поперло, как говно из сортира, куда дрожжей сыпанули. Мало того, что практически у всех мужиков по улице заовражные поселилилсь, так еще и работнички, черти болотные, глядючи на новоприбывших работать перестали — мол, нам больше всех что ли надо? Сами работайте, однако жрать от этого не переставали и из своих комнат выселяться тоже не собирались. Мужикам же, чтобы прокормить всю толпу приходилось впахивать еще больше.
Да уж, студия полный ПЭ отдыхает... Мало того, что не работают, срут мимо унитаза, жрать обязательно за столом им подавай, барахло свое по всему дому раскидывают, к мужицким бабам и девкам постарше пристраиваются. Постепенно началось еще круче, как-то мужик один взбрыкнул, говорит — Так, черти помоечные, кто не работает, то не ест, и ваще! брысь в чулан. Тут такое говно началось — черти эти давай окна бить, мебель колотить, детки мужицкие давай вписываться за болотных, мол, тожелюди, фашызьм не пройдет! Даешь икру всей каждый день! Про работу, что примечательно, никто из них не бухтел. Короче, ломанули мужика. Пришлось ему еще больше впахивать, чтоб икрой всех кормить. Тем более, что начали мозг ему мыть — мол ты у нас жратву по молодости тырил!? Тырил! Так что икрой отдавай.
Все бы хорошо, но вот какая загвоздка — во-первых, икры на всех не хватало тут или нашим впритык или ваще никому. Детишкт тоже без царя в балде — они, болотные в смысле, тожечеловеки так что давай как родитель и им икру. Ну не понимают, убогие, что если тожечеловеки икру будут каждый день ложками наварачивать, им, детишкам, не останется. Не могут они дотумкать до такой простой мысли. Не влазит эта самая мысль в их маленькие головенки...
Не, если как раньше, корешками-вершками питаться, то худо-бедно хватит на всех и мужикам и заовражным. Но детишки после икры да всяких ништяков корешки жрать не хотят, а заовражные, поживя у мужика в доме корешки тоже не хотят.
Дальше больше, заовражные сортиры себе такие же захотели — теплые, чтоб не дуло в дуло, чтобы как у мужиков. НО! Сортиры, во-первых, они хотят ни у себя в заовражье, а здесь — у мужика, но не строить себе у мужика новые эти самые сортиры, потому как то ли не умеют, то ли не хотят — а именно пользоваться сортиром мужика. При чем срут мимо и, что характерно, не убирают за собой. То есть мужику мало что впахивать надо чтобы кодлу все прокормить, так еще и очко за всеми драить приходится. В доме кстати убирать тоже мужику приходится — черти не убирают, детишки при виде швабры морду корчат, а баба мужика че-то вконец попухла — не работает, жрать не готовит, не убирает да еще и к телу не пускает.
Но это еще был не конец. После акций протеста у того мужика, похожие движухи произошли и других мужиков. Более того, даже там где черти сидели ровно на жопе — детишки возбухать начали, мол, че пайка уменьшилась, да по вкусу хуже стала?! Ну и давай мебель ломать да окна бить! А когда за чертей агитировали да папку фашистам называли, когда чертей в дом привели — про то, что пайки на всех не хватит — не думали, ась? А вот млять самим пойти впахивать — не царское дело! Как дома прибраться — тоже не хотят, очко отдраить — не для того мы такие красивые росли, чтобы в говне ковыряться! М-да, и это нормально!?
Понемногу градус шизофрении нарастал. Бардак прибавлялся. Заовражные кстати поумнели, самки собаки... Чуть что, сразу молодых да баб мужицких подзуживают — мол, обижают нас, а те и рады стараться — на мужиков наседают. Пошла еще одна беда — раньше-то ведь как? Мужик — это мужик, баба — баба. А сейчас че зе дела? Идет и хрен поймешь, то ли баба, то ли мужик. Молодое поколение "порадовало" — начали они баловаться противоестественным образом. Баба с бабой, мужик с мужиком. Хотя ежели мужик с мужиком, то это уже явно не мужики. Но тенденция есть. Мухоморами начали баловаться сушенными — то ли чакры себе прочищают, то ли просветления ищут, итить их... Ха зэ какое-то.
Тут выяснилась одна подробность — мужики бы и рады от квартирантов избавиться, да силов-то уже нет! А молодое-юное поколение — залитое идеями, типа либерте, эгалите и прочее фратерните — считают, что заовражные типа тожечеловеки, должны жить по-людски. А тех, кто так не считает, цукают, называют фашЫстами и ретроградами, бойкот им объявляют. Ну, вот и че делать-то? Ждать пока из дому выселют? В качестве моральной компенсации?
Интересно, что заовражные не все к мужикам переехали — кому-то сортир не нужон, по-прежнему по кустам у себя за оврагом бегают, а некоторые поумнее — посмотрели, как мужики живут и начали по их примеру хозяйство справлять — кто сортир (скворечник) построил, кто избенку поставил, огородик какой-никакой разбил, кто еще что. Но тех мало было, большинство по мужикам рассасалось — нах самому че делать, ежели там уже готовое, только хозяев потеснить?
Мужики кстати от такой житухи начали потиху запивать, соберутся в кучку бухла возьмут, сообразят по стописят в одно жало и давай перетирать, а че, а как? Да никак! Головой млять думать надо было! Детишек правильно воспитывать, чтобы боевые да работящие росли, что мухоморами да педерастией не баловались. Жен надо было в кулаке держать, чтобы на голову на садились, а то, как работать — так мы слабый пол, а как жрать — так у нас равноправие! Работников в кулаке надо было держать: чуть че в рыло! Под жопу — и за порог! Нех было лицемерить и строить из себя добрых! Ведь сразу было понятно — ништяков вкусных на всех не хватит, так что или скромнее жить надо было, или ништяками не делиться с кем попало. И вообще — или ты, или тебя, а все эти сопли про тожечеловеков лучше млять засунуть в жопу, в идеале этим самым человекам...
Вот такая вот сказка. Она конечно ложь, да в ней намек. Вот кто поймет тому и хорошо.
