Погодка выдалась не новогодняя: летящий мокрый снег скоропостижно таял на черном асфальте, а маленькие кучки грязной субстанции у тротуаров совсем не напоминали еще недавние пушистые сугробы. Я стояла у подъезда общаги и уже не надеялась на чудо.
— О, Снегурочка!
Я бросила сердитый взгляд на сорванцов и показала язык. Наверное, этого делать не стоило, пацаны заулюлюкали, засвистели, и все, кто находился в пределах видимости, с интересом воззрились на меня. Я, действительно, Снегурочка — нарумяненная, разряженная в расшитый камзол девица, с привязанной к кокошнику искусственной косой.
Не первый Новый год я и мой приятель Лешка Жучков подрабатывали сказочными персонажами. Лешка приобретал артистический опыт, а я, таким образом, собирала деньги для оплаты семестра. Номер у нас получался всегда — детям нравился молодой веселый дедушка и его отвязная внучка, у нас даже были постоянные клиенты, правда, только благодаря Лешкиным связям в театральном училище. И вот на тебе! В этот раз отработав несколько урожайных дней, Лешка заявил, что тридцать первого декабря уезжает со спектаклем в Питер. У него ответственная роль, почти главная, и отменить поездку он не может.
— Даже и не мечтай!
А как же я..? До необходимой суммы, увы, не хватает, причем прилично не хватает! Счастливый дебютант и будущий лауреат "Чайки" клятвенно пообещал раздобыть себе дублера. Я согласилась на замену, ученик театрального училища вполне способен отыграть дедушку, это тебе не Гамлет, но выяснилось, что тридцать первого декабря найти свободного студента не просто. Даже невозможно. Я была в отчаянье. Сбитый с толку, Лешка начал искать нестандартные пути решения проблемы, в результате чего теперь я стояла напротив студенческого общежития и ждала, когда Лешка выведет новоявленного Деда Мороза.
— А вот и Снегурка! — театрально объявил Лешка и приветственно замахал рукой.
За ним семенящей походкой двигался странный субъект. Он был одет в знакомый мне костюм Лешки, но расшитая елками и отороченная мехом шуба болталась на нем, как тряпье на огородном пугале. Лицо субъекта было цвета растопленного шоколада, с чужеродно смотрящимися белыми бровями и бородой, а голову венчала шапка Деда Мороза натянутая на чалму.
— Мама... — вытаращив глаза, промолвила я.
— Радж, — сказал он в ответ, и у меня упало сердце.
Я отволокла Жучкова в сторону.
— Ты что ж это делаешь? — тихо завопила я.
— Прости, Насть, больше нет никого — все разъехались, каникулы все ж...
— А этот, прости господи, чего ж не уехал?!
— Да он из глухой деревни, и денег у него нет. Так что у вас обоюдный интерес.
— Из деревни, значит... Маугли, значит...
— Да ты не беспокойся так, Павел Игнатьич как обычно развезет по адресам, сначала возьмешь основную часть на себя, а к третьему адресочку, глядишь, Маугли уже и подтянется.
— Да он по-русски хоть понимает?
— Понимает.
— А говорит?
— Ну... лучше пусть помолчит пока.
— Спасибо тебе, Лешенька, большое, — я поклонилась Жучкову в пояс, да так яростно, что моя коса плюхнулась в лужу.
Лешка подхватил купленную в магазинчике РТО косу, и проворно стал прикреплять к кокошнику, больно царапая мою шею заколкой. Так и стояла я — со слезами на глазах, с обидой в сердце, и с грязной косой.
— Ну, Настенька, не надо... Мне бежать пора, а то на поезд опоздаю. Радж за тобой присмотрит, да, Радж?
— Мама, — индус сложил ладошки у груди и поклонился.
— Лешка, это пипец... — простонала я.
Жучков наскоро поцеловал меня в щеку, и уже на бегу крикнул:
— Еще спасибо мне скажешь!
Вот так и остались мы вдвоем. На углу корпусов общежития просигналил Павел Игнатьич — пора.
— Пошли, ээ... Капур, — скомандовала я.
— Да, Мама, — покорно отозвался бедняга, напуганный моим предводительским видом.
— Слышь, ты это, кончай меня мамой называть, внучка я тебе, — нашла в себе силы пошутить.
Павел Игнатьич аж хрюкнул, когда увидел нашу парочку, не могла сдержать улыбки и я. Шофер наблюдал в зеркало, как я помогала Раджу забраться в салон, шапка мешала, да и полы шубейки распахивались. Мама родная, да он никак в сатиновых портках, которые и брючками-то не назовешь! Хорошо хоть Лешка обрядил его в валенки, а то ковылял бы Маугли по сугробам в сандаликах. Хотя, какие нынче сугробы... но до чего же уморительно смотрится индус, еле волочащий валенки по асфальту. Павел Игнатьич хохоча стащил с себя шапку, и упал на руль, когда мы с Раджем подходили к дому, где проживала наша первая жертва.
— Проходите, — бодро начала интеллигентного вида старушка, но, увидев несчастное лицо диковинного персонажа, неуверенно продолжила, — ...гости дорогие...
Пришлось придать Раджу ускорение весьма популярным способом — пинком, руки у меня были заняты мешком с подарками. Несла я его закинув за спину, в самом деле, не могла же я позволить заморскому гостю валяться с мешком на мокром асфальте, ведь дотащить его он точно не смог бы! Вот и сейчас колено мое промахнулось мимо индийской задницы-невидимки, и лишь всколыхнуло складки Лешкиной шубы. Нечаянный стриптиз и тончайшие подштанники Раджа, привели обомлевшую от нашего явления бабушку в полный ступор.
— Где дитё? — грозно спросила я, надеясь таким образом вернуть бабулю из обморока.
Старушка мелко затрясла сухонькой рукой в направлении гостиной. Теперь я подталкивала упирающегося Раджа в спину, пока в поле нашего зрения не появилась наряженная елка и двенадцатилетний оболтус, игравший в какую-то шумную стрелялку. Он нехотя оторвал глаза от монитора и раздраженно бросил нам:
— Ладно, только давайте быстрей, и учтите, стихов я вам читать не буду.
Я даже обрадовалась такому повороту! Вышла вперед, Радж полностью скрылся за моей спиной. Широко разведя руки, и надев на лицо самую дурацкую улыбку, я начала громко скандировать:
— Мы пришли издалека к вам на праздничную елку!
— Короче, — досадливо скривился тостуемый.
— Короче, так короче, — согласилась я: — Пусть на елках в целом мире заблестят огни! Скажем дружно, три — четыре: Елочка, гори!
Юный Сталкер теперь уже с интересом смотрел на нас, вернее на Раджа — индус не мог остаться в стороне, и решил принять посильное участие в шабаше. Нелепо размахивая руками, он кружил вокруг меня настолько быстро, насколько ему позволяли валенки.
— Слышь, ты это, кончай вокруг меня бегать, не елка я, — предупредительно прошипела я, улыбаясь клиенту.
— И где родоки таких фриков нарыли? — восхитился компьютерный гений.
— А новый год встречать, друзья, без песни нам никак нельзя, про елку мы сейчас споем, и вокруг нее пойдем, — рубанула я, дабы оправдать бесполезное мельтешение красной шубы.
— Мне бы что-нибудь из "Виа Гры", — быстро сориентировался наглый хакер.
Как говорил мой ненадежный друг Лешка Жучков — заплачено. Я набрала побольше воздуха в легкие и завыла первое, что пришло мне в голову:
— Я хотела быть ведомой тобой, чем выше любовь, тем ниже поцелуиии...
"Виа Гра" не была моей любимой группой, но очень нравилась Павлу Игнатьичу, за что большое ему человеческое спасибо. Очень вовремя я закончила, потому как очнувшаяся бабушка успела дойти до гостиной, но ее вновь оставили силы, лишь она услышала новогоднюю песнь Снегурочки. Радж учтиво помог ей сесть в кресло, и обмахивал огромной красной варежкой.
— Песни пели вы, плясали,
И загадки отгадали,
Но подарки из мешка
Не разобраны пока.
Ждут подарки — не дождутся
Новогоднего стишка! — бодро рапортовала я, отрабатывая нелегкий снегурочкин хлеб. — Так, по заявкам зрителей стишки пропускаем, и, наконец, подарки!
Я покопалась в мешке, и достала большую коробку с навороченной клавиатурой и беспроводной мышью.
— Отвал башки! — обрадовался малец, и тотчас же забыв про нас, стал разрывать блестящую упаковку.
— Ну как? — спросил Павел Игнатьич, открыв дверцу 'Волги'.
— Звезда на Аллее Славы, не меньше, — вздохнула я, запихивая в салон потомка сикхов. Радж улыбался, по видимому сам процесс ему понравился, но, несмотря на тихую радость на смуглом лице и сомнительный успех нашего первого выступления, будущее виделось мне печальным. Где вероятность, что нам снова так повезет? Помолиться что ли пластиковому деду Морозу, привязанному к капоту нашего автомобиля? Ну, Жучков, артист! Пусть только вернется из гастролей, уж я ему скажу спасибо за этого танцора диско! Разулыбался тут...
Присмотрелась я к нему, а его мелко так потрясывает... Мерзнет, блин. И не улыбка это вовсе, вон, как его перекосило — дитя джунглей, одним словом.
— Павел Игнатьич, жми, — приказала я, и понятливый водитель дал по газам.
До подъезда мы бежали бегом, то есть я с мешком на спине и скоренько переставляющий валенки Радж. Соображает, бродяга, что надо быстрей добраться до жилья. Звонок по домофону, и вот мы в темном, узком коридоре — санки, коляска, мешки с картошкой, открытая в квартиру дверь, и веселый старичок, которого тут же отправили на кухню, откуда пахло выпечкой, до того вкусно, что Радж прислонился в коридоре к стеночке и замер закрыв глаза. То ли от холода отходит, то ли в голодном обмороке пребывает. И как это я не догадалась купить ему Сникерс? Жучков тоже хорош, мог бы предупредить, что дублер последний раз ел чечевицу на Пасху! Бывает ли у индусов Пасха, задумалась я, но тут же вспомнила — кто не работает, тот не ест.
— Слышь, ты это, кончай отдыхать, пироги надо еще заработать, — приободрила я собрата по несчастью.
— Мама... — всхлипнул Радж, оторвался от стеночки и покорно поплелся за мной.
Ребятёнка мы напугали, и чтобы клиент не ревел, пришлось Раджу оторвать бороду и кустистые Морозовы брови. Без дедушкиных атрибутов индус в расписной шубе смотрелся совсем смешно — гладкое лицо, по-девчоночьи пухлые губы, и воловьи глаза. Малыш присмирел, сидя на худых коленках Раджа, он пытался дотянуться до чалмы, торчащей из под шапки, на что владелец экзотического головного убора, в чем-то тихо убеждал его на хинди.
— Хинди руси пхай-пхай, — заявил отпущенный из заточения, и уже принявший соточку местный житель дед Ваня, и пригласил нас к столу. С Жучковым мы всегда отказывались от возлияний, особенно в канун Нового года, но сейчас это было весьма кстати. Мы выпили за наступающий праздник, закусили холодцом и огурчиком. Развеселившийся дед вспомнил популярную песенку из кинофильма 'Бродяга' и пропел на известный мотив:
Вот алеет восток
Магазин недалек
Мы пойдем в магазин
На троих сообразим
Как ни странно Радж мелодию узнал, и второй куплет я уже слушала в двуязыковом исполнении:
У меня в кармане рубль
У тебя в кармане рубль
Нам еще бы троячок
Получился б коньячок
— Авара ху, авара ху, йа керпиш мэ ху асман... — тоненьким голоском подпевал мой выпивший рюмашку подопечный, в то время когда я набивала карманы его шубы горячими еще пирожками. Двух зайцев убивала — и тепло, и запасец есть, который, как известно, карман не тянет.
— Кажись подморозило... — пробормотал Павел Игнатьич, скрипя заледеневшими дворниками по стеклу.
— Только этого нам и не хватало, — поддакнула я, глядя на неунимавшегося индуса изображавшего из себя Митхуна Чакроборти. Растащило его конкретно — грея ляжки пирогами, сиротинушка задался целью познакомить нас с большею частью Болливудского репертуара. Павлу Игнатьичу нравилось, а я певуна и не слушала, не до того мне было. Следующим номером у нас корпоратив — а это вам не детки — тащить меньшего брата в образе Деда Мороза было равно самоубийству. Решение пришло неожиданно.
— Слышь, ты это, кончай горланить, не Евровидение.
Радж притих.
— Умничка. А теперь, раздевайся, — велела я.
— Мама?
— Нет, штаны снимать не надо.
Я начала стаскивать свои сапожки, затем расстегивать камзол, Радж остолбенело смотрел на мои манипуляции. Оставшись в теплых колготках и свитерке, усмехнувшись, бросила ему:
— Чего ждем, китайского нового года?
Тут вмешался Павел Игнатьич, притормаживая, он повернулся к нам, и спросил:
— Ты чего задумала, Настасья?
— Теперь Радж будет Снегуркой, — ответила я.
— С ума сошла? Он и дедом толком быть не может, а ты Снегуркой!
— Тут большого ума не надо, стой и улыбайся. Чего сидишь как засватанный, — подогнала я ничего не понимающего индуса, — давай, раздевайся.
Без шубки, в марлевке и чалме, Радж был похож на йога, очнувшегося после летаргического сна.
— Сушеный Геракл, — покачал головой Павел Игнатьич.
— Мда... Мировые стандарты, Кейт Мосс отдыхает, — согласилась я.
Радж недоуменно смотрел на нас с Павлом Игнатьичем, и хлопал длинными, черными ресницами. Я достала косметичку, и шустро взобралась на колени индуса, железною хваткой сдавив его своими бедрами.
— Сиди, не ерзай, сейчас очень важный момент, — предупредила я, серьезно глядя в непроницаемо-черные глаза, и пушистые реснички опустились, не выдержав моего взгляда.
Я достала пудру и прошлась спонжем по смуглой коже. Еще, и еще. Контурная кисточка подчеркнула миндалевидный разрез глаз, теперь чуть-чуть румян и нежный блеск для губ. В довершение процедуры я напялила на его чалму кокошник и прикрепила косу. Коса держалась крепко. Помогла надеть камзол, и, довольная переменами в подопечном, велела:
— Меняемся. Гони валенки, одевай мои казачки.
Казачки пришлись ему впору, а я-то боялась, что вся затея может полететь к черту из-за Снегурочки в пудовых валенках. Валеночки были не столь тяжелы, сколь велики, и норовили свалиться при ходьбе, что затрудняло передвижение и со стороны казалось, что они неподъемны.
— Твое дело — мило улыбаться, — инструктировала я чудо-Снегурочку, — не щериться, любимый, а улыбаться, вот так, — продемонстрировала я отличную работу стоматолога. Радж честно пытался воспроизвести увиденное, а я смотрела на его старания, и выковыривала полупридавленные пирожки из Лешкиной шубы. Эх, Лешка, Лешка, как тебе плацкартные радости? Полка жесткая, соседи шумные? Знал бы ты...
— А что, очень даже ничего... — оценил Павел Игнатьич, — можно сказать свежо и неизбито.
— Ну, пожелай нам ни пуха, — попросила я.
— Ни пуха, ни пера, — Павел Игнатьич наскоро перекрестил нас, не скрывая глумливой улыбки.
— К черту! — рявкнула я, перебросив косу на совершенно плоскую снегуркину грудь. Какое упущение...
Нет, ну действительно, и коса не лежит, а болтается как неизвестно что... Неприлично даже. Что делать? Свое белье не дам, это, извините, предмет личный, практически как зубная щетка. Вот вы дадите первому встречному свою зубную щетку? То-то. Надо искать другое решение, как говорит Лешка Жучков, нестандартное, да и кокошник теперь не мешает новые идеи генерить.
— Павел Игнатьич, тебе все равно в автомобиле сидеть, одолжи шарфик, — попросила я.
— С тебя, Настасья, процент за прокат сценического костюма, — пошутил водитель.
— Договорились, только давай быстрей, Бэмби мерзнет!
Шарфик был из исландской шерсти, толстой вязки, и, завязанный узлом на Раджевой спине, создал нечто наподобие горба. Ну и куда с такой Снегуркой-Квазимодой? Еще одна попытка — я обмотала шарф вокруг худенького тела, подоткнула кончики под подмышками, всунула за шарф остывшие пирожки, по паре на грудь, и застегнула камзол. Красотища — Аршварья Рей, не иначе!
Праздник в офисе начался задолго до нашего прихода. На фуршетных столах стояли разоренные блюда с остатками закусок и мандариновых шкурок, на качелях болталась полупустая пятилитровая бутыль 'Вани Пешехода', а подвыпившие бизнесмены громко и нестройно пели караоке. Наше появление вызвало онемение среди хористов, лишь продолжала звучать жалостливая 'Без меня тебе любимый мой...'. Я поправила сползающую на глаза шапку и баском бросила в удивленную толпу:
— А вот и дедушка Мороз, я подарки вам принес!
Коллективчик попался спетый — все дружно посмотрели на солидного дяденьку с вонючей сигарой — 'шеф' мелькнуло у меня в мозгу. Он критически оглядел нашу парочку, усмехнулся, и снисходительно разрешил продолжать:
— Ну-ну.
Разрешение я поняла буквально:
— Приглашаю всех гостей, дорогих моих друзей — возьми за руку подругу, и мы отпразднуем...
— Хануку, — хихикая, ляпнул толстячок с розовенькими заячьими ушками на блестящей лысине.
Видит бог, я стерпела, уж больно хотелось все скорее закончить, и, как ни в чем ни бывало, продолжила:
— Обошли мы вокруг света, много видели мы стран, но милей, роднее нету, чем...
— Биробиджан.
Со всех сторон послышался сдавленное, прыскающее хихиканье, отдельные граждане складывались пополам в неудержимом приступе смеха, и представление грозило превратиться в фарс.
— Слышь, ты это... — не сдержалась я, ибо нервы были на пределе.
— Опять Василич про свой Задрочинск, — перебил мою чувственную тираду бухгалтерского вида мужчина, ему не хватало лишь нарукавников и деревянных бежево-черных счет. — Ну что за мания, как праздник, так лекция о географических преимуществах хабаровского края!
— Виктор Васильевич, не мешайте артистам работать, — счел нужным вступить 'шеф'. — В другой раз в города поиграем.
Я подбоченилась, подмигнула испуганной небольшой неувязкой Снегурке, повела насмерть приклеенными бровями и пробубнила в бороду:
— Встанем все в хоровод, встретим пляской Новый год!
'Шеф' еле слышно щелкнул пальцами, и зазвучала развеселая Сердючка. Почему именно разухабистую проводницу Верку любят наши бизнесмены, и не только они, всегда для меня было загадкой. Разгадывать сей ребус я не стала, а крепко хрястнула о пол мешком, приглашая всех танцевать. Сначала коллектив ответил робким коленцем, затем па становились все смелее, кто-то подхватил Снегурочку и закружил ее в безудержном танце. Когда же прозвучали заключительные аккорды, все присутствующие с изумлением увидели, как Снегурочкина грудь вдруг начала катастрофически падать — оползень остановился на талии индуса, существенно увеличив ее на манер легкой беременности.
— Мама... — только и смог вымолвить он, глядя на меня глазами испуганной лани.
— Господа, да это же трансвестит! — всплеснул руками 'бухгалтер'.
— Свистит он, то есть врет, ээ... в смысле ошибается... — заторопилась я, выгораживая своего напарника. — Никакой это не трансвестит.
— А кто ж по-вашему?
— Мальчик, наряженный девочкой.
— Подозрительно черномазый мальчик, скажу я вам... — влез вездесущий Василич. — А вдруг это террористы?
— Артисты-террористы? Ну, ты даешь! — круг заинтересованный лиц увеличивался.
— Безопасность превыше всего, мое мнение — надо их обыскать.
— Чур, это сделаю я! — бросив трио хохотавших дам, к нам подскочил местный красавчик.
— Только под музыку, Олежек, — посыпались советы коллег. — А гусар-девица, похоже, не против! Шампанского Снегурочке!
— Лучше водки, — с видом эксперта произнес Олежек.
Со всех сторон к нам протягивали бокалы и рюмки, фужеры и стопки, и я уже думала, что не миновать нам алкогольного отравления. Но шеф, скучающе смотревший на набирающую обороты вакханалию, велел:
— Хватит, оставим их в покое, пусть работают, — видно надоела ему эта кутерьма.
Я обрадовалась избавлению, и тихонько толкнула Раджа:
— Слышь, ты это, улыбайся, — велела я ему, и начала отвлекающий маневр. — Дед Мороз устал стоять, хочет 'русскую' сплясать!
Вместо надоевшей Сердючки я с удовольствием топталась под 'Валенки', на чем свет стоит проклиная дедовскую обувь. Коллектив азартно хлопал в ладоши, глядя на мои мучения, пока ко мне не присоединилась пьяная девица в ядовито-зеленом платье. Она скакала вокруг меня, и норовила боднуть сползшими за уши мягкими рожками.
— Кто это? — задыхаясь после пляски, спросила я шутника Василича.
— Северный олень, — серьезно ответил он, под бурные и несмолкающие аплодисменты.
А что, нечему тут удивляться — грудастый дед Мороз, беременная Снегурочка, биробиджанский заяц и пьяный олень — прям-таки кунсткамера, сборище уродов.
— Дед Мороз старик веселый, любит шутки и приколы! — объявила я конкурс частушек.
Коллектив рванул в бой. От желающих спеть частушку в микрофон не было отбоя. Мы с Раджем отстреливались от нападавших подарками из мешка, но всему приходит конец, и на заглохшей амбразуре распласталась лишь зеленая тушка северного оленя:
— Мимо нашего окна пронесли покойника, у покойника стоял выше подоконника, — проревело бедное животное напоследок.
На увещевания шефа зеленый человечек ответила просто и незатейливо:
— Как скажете, так и ляжем.
Шеф немного смутился. Потерявший чувство меры 'олень' плотоядно посматривала то на шефа, то на его сигару, да так красноречиво, что мне стало казаться, что я нахожусь в овальном кабинете Белого дома славного города Вашингтон.
Пора сворачиваться, да и до Нового года осталось пара часов:
— Я люблю того, кто весел,
Я ведь Дедушка Мороз
Если кто-то нос повесил,
Пусть поднимет выше нос!
Это была феерия! Куда там царевне-лягушке, она взмахнула рукой, и появились озера с лебедями — у нас все было круче — Радж закружился, топнул казачком, и стали из-под камзола выпадать пироги, с частотою коровьих лепешек.
— Креативно! — ахнули бизнесмены.
Нас долго не хотели отпускать, напоили все-таки шампанским, а на вопрос, кого благодарить за такой необычный подарок к Новому году, я ответила честно: Лешку Жучкова.
За время нашего отсутствия Павел Игнатьич хорошенько протопил салон, и ожидал нас с нетерпением, каждому хочется попасть домой до того, как пробьют куранты.
— Ошеломительный успех, Павел Игнатьич, — доложила я.
— Ну и слава Богу, Настасья, я уж боялся, что обидят вас там... — пробормотал он, включая зажигание.
— Нас обидишь, да, Радж? — индус с надеждой посмотрел на своих мучителей, и я подбодрила его. — Вот тебе и хождение за три моря! Не боись, дальше будет легче.
Павел Игнатьич набрал скорость, и мы неслись по широкому проспекту, украшенному праздничной иллюминацией и нарядными елками. Сказочно запахло мандаринами и хвоей.
— Завтра в три, Настасья? — спросил водитель.
— Снег...
— Что?
Я, как зачарованная смотрела на крупные новогодние снежинки, медленно падающие на землю.
— Смотри, смотри, Радж... Снег пошел...
— Мама, — мечтательно произнес, ставший мне родным индус, хлопая длинными ресницами.
— Счастливого Нового года, мужики.
