Где ты?..
Или-лилли, тили-тили
Ни за что меня убили
приютская считалочка
— Слыхали? В Чаротинку колдун приехал!
— Да ну! Настоящий?
— Ага. Янешу Колченогому ногу поправил.
— Ты что! А взамен что?
— Ялинка ихняя говорит, едой взял. Кабанчика зарезали, на радостях-то. А остановился у Мироша-охотника, вроде как до лесу ближе ходить.
— По травы или по нечисть?
— Эфин то знает.
— А глаз-то, глаз-то дурной, Ялинка поглядела?
— Да не сказала.
— От дура девка, небось, опять листья на берёзе считала...
Как известно, волшебники бывают злые и... не очень злые. Хромота, вылеченная за еду, говорит в пользу не слишком злобного нрава. Сюда же и мясо — самые злые колдуны, моренники, убоины не едят. Но всё-таки, хотелось бы знать наверняка, прежде, чем соваться с просьбой — а то ещё сглазит, проклянёт и порчу навеет, а скажет, эфин побаловался.
Но Ялинка Янченка разве разглядит? Бестолковая она.
— Схожу до Полянки Даровой, — решила Зёлка, — у них дом рядом с Мирошем, может, углядела чего.
— А на что тебе колдун?
— Так Милка не доится, а молодая ещё.
— Как до них соберёшься, зайди ко мне, Юрок у Дареша ещё по весне топор занял, а занести, невтёма, до сих пор не собрался. А не подведи эфин, соберётся — упьются в дрова, и вылавливай опять из сажалки!
— Абы не с болота, — отозвалась Зёлка, — Вон, в Аржавенке по зиме хлопец насмерть утонул. Как же его звали-то...
Женщины быстро отмахнулись от сглаза.
С виду колдун был человек как человек. На дворянина, конечно, похож больше, чем на крестьянина, но ни светящихся глаз, ни зелёной кожи, ни огня в волосах у него не было. Роста среднего, волосы коричневые, ну, бледный, ну, осанистый, ну, одежда странновата, камзол, вон, белый в цветочки, плащ из голубого бархата, как только не испачкается, в лесу-то?
— ...Не, медведей даже мой дед не встречал. Росомаха иной раз забредёт, болотных рысей много, особливо на юг, за Аржавенкой. Волки, те...
— С волками понятно. А из нечисти?
— Лесотени, рычаги и шарки. Дед говорил, на болоте цмок жил, да то ли помер, то ли ушёл. Ну, девки ивенные, так те не звери.
— А леший кто, лесун или дева?
— Кветошник у нас. С виду хлопец.
— Редкий, — отметил колдун, — Нежить не шастает?
— Спящие отведи!
— И на кладбище?
— С чего ей, лес кругом. А вот ещё под Алёсами якась тварюка живёт, года три как. Синяя, лысая, вроде жабы, только так... с кабанчика. Говорят, уже несколько собак заела, но что телёнка унесла — может и брешут, я от Фельки Юрковой слышал, а она баба дурноватая, сама сочинит — сама и поверит.
— Крульник это, — немного подумав, сказал колдун, — Небольшой. Пока.
— Так что он... вырастет — за людей примется?
— Нет, людей они не едят... а скотину тягают. Коз, телят, жеребят, иногда коров.
— Так может и изловите, пока... небольшой?
— Может, и изловлю. Как полагаете, о вознаграждении с кем договариваться?
— А со старостой. Только, господин маг, мы люди-то небогатые.
— Так и я, почтенный Мирслав, не в башне живу, — усмехнулся колдун, — Но порядок есть порядок: плата должна быть всегда, хоть бы и четыре огурца и кочан капусты.
Мирош покивал — ну да, против обычая идти не дело — а после полюбопытствовал:
— Так вы не из благородных?
— Нет. Я родился в деревне, там... — колдун неопределённо махнул рукой на запад, — Там был мор, потом поля подтопило... начался голод. От лишних детей стали избавляться, меня вынесли в лес, к дороге. Мимо ехала ведьма...
"Ведьма очень обрадовалась находке и решила сжечь меня живьём, а пепел пустить на зелье. Но проверила на магию, выругалась и довезла до ближайшего сиротского приюта под кураторством Круга Неопределённых. Крюк в шестьсот вёрст."
— ...она меня и подобрала.
"До двенадцати лет меня звали Подобрашкой из Мокрой Канавы. Одна радость, что на литенском это звучало красиво. В Школе я первым делом переименовался.
Не знаю, как меня звали родители и как звали родителей. За магистра Лихоморскую молюсь на Светлый Вечер — две свечки о вразумлении, не уверен, что ей это впрок, но всё равно молюсь, — а на родину не ездил..."
— Сварка будет, — невпопад сказал Мирош, — Алёсы на окружной земле, не на деревенской, вот лес да небо мне свидетели — сцепятся наши с гельчинскими, кому платить.
Колдун заметно погрустнел. Возможно, хорошо представил разбирательства.
— А если предложить старостам разделить поровну...
— Не выйдет, станут долю делить. Даже если вы четыре огурца попросите — посварятся. Прин-ци-пово.
— Луг не поделили? — с тихой обречённостью спросил волшебник.
— Подели-или. Три года назад бумагу подписали, а делить начали... ещё за прадедом моим. Не, если что страшное, пожар, потоп, или волколак — так мы с ними вместе стоим, а синюю жабу... вы б намекнули, что она людоед, а грех потом отмолите. Не такой уж он великий, со всяким случается.
— К несчастью, почтенный Мирслав, врать о свойствах нечисти для нас считается крайне непристойным... неужели у вас так много лишних коров?
— Коров-то немного, только людоеда побоятся всерьёз, значит, скинемся вместе поровну: мы и Гельчина, а может, и Аржавенка. А за хищную тварюку... — Мирош махнул рукой: договориться-то договоримся, но крови друг у друга попьём, жилы помотаем, и хорошо, если к осени.
— Нет, врать про эфин нельзя, — повторил колдун, — может... воплотиться. То-то будет радости, если крульники заделаются людоедами, их по всему уделу сидит немерено.
Мирош смахнул сглаз.
— Расскажу, как есть, авось, договоритесь. А есть ли в округе странные места? Небо неправильное, деревья другие, болото светится, сны странные снятся, трава узорами растёт?
— Есть, — ответил Мирош, — у нас их эфинками зовут. А в мире как?
— Аномалиями.
— Угу... Есть места, ну, сильно опасных нету, если кто будет брехать — так по пьяни в болоте и без эфина тонут. Во-первых, значит, Гнилой Яр...
— Дядько Миро-о-ош! — позвали со двора, — Дядько Мирош! А колдун у вас?
Во дворе подпрыгивала соседская девчонка, Лишка Дарченка.
— Здрасьте, дядько Мирош! У нас Ронеку поплохело, а мамка не знает, а батька в Козельниках...
— Погоди, не верещи. Где мамка?
— В хате, только она не знает, что делать, а Ронека рвёт, и стонет, и горячий, и плямами обсыпало. Дядько колдун, а вы его можете вылечить пожалуйста? Мы заплатим!
— Посмотрим, — и колдун пошёл в дом за сумкой с амулетами.
Мирош увязался за волшебником. И любопытно было, и соседке могла понадобиться помощь, и глянуть стоило — если какая заразная пошесть, так надо хватать Авёлку и уходить в дальнюю сторожку. Как в прошлый раз.
Ронек Дарченок лежал на лавке и бредил, бормотал что-то о полыньях и прорубях. Лицо его побледнело чуть не до синевы и покрылось уродливыми красными пятнами. Волшебник встал в ногах, достал из сумки блестящую штуковину и забормотал заклинание на непонятном языке. Полянка Дарова молча ломала руки — всегда она была тихая, даже когда по уму и не стоило.
— Не заразно. Не эфинно. Лечится, — нараспев произнёс волшебник, — Почтенная Полянка, вскипятите воду. Ведро. Только хорошо вскипятите, до пузырей.
— ...Очаг надо разжечь. Да. Сейчас.
Полянка засуетилась у очага, волшебник достал из сумки ещё две блестящие штуковины и завёл другое заклинание, Мирош сходил к бочке за водой. Пока ходил, пятна у Ронека посветлели, и порозовел вроде. Хорошо, если обойдётся: в прошлое поветрие десятка три схоронили, не считая младенцев, не подведи эфин — опять...
...Возиться пришлось долго. Волшебник читал заклинания, разводил в котелке какие-то порошки и сушеные листья, снова читал заклинания и, наконец, заставил Ронека выпить остывшее зелье — влил с полведра силком, через воронку, Мирош и Полянка держали. Парня почти сразу вырвало зелёным гноем, но пятна совсем пропали.
— Скоро очнётся, — сказал волшебник, — Вовремя успели. Странно, это... городская болезнь. Редкая. Случается с... очень слабыми людьми, в деревнях такие умирают маленькими.
— Роничек ничем не болел, — быстро сказала Полянка, — Здоровенький всегда был. И в городе от роду не был.
— Нет, в городе этим болеют, потому что в деревне умирают раньше. Видимо, шутка эфина.
— Воды... — пробормотал Ронек.
— Зелья, — быстро сказал волшебник, — пока весь котёл не допьёт.
Полянка зачерпнула ковшиком зелья и перелила в кружку.
— ...болотной... выпил...
— Сырой, что ли?! Дурак ты, хлопче!
— ...сырой...
Волшебник с сомнением покачал головой и чуть слышно пробормотал "Но, конечно, всё равно дурак". Ронек выпил зелье — на этот раз всё осталось внутри. Полянка стала многословно благодарить волшебника, вынесла ему три серебряных абранка и кольцо колбасы (один абранок маг вернул, и добавил бронзовку и несколько медяков) и клятвенно пообещала до новолуния поить сына только кипячёной водой.
Наутро волшебник ушёл в лес, взяв с собой лишь краюху хлеба и фляжку с водой. Вернулся он к вечеру, перед закатом. У Мироша на крыльце сидели три девчонки (дочка, племянница и соседская Лишка) и резали ложки.
— Доброго здоровьичка, дядько колдун! — нестройным хором поздоровались девчонки.
— И вам здравствовать. Авёлка, отец в доме?
— Не, татка в лес пошёл, силки поставить.
— А что, девчата, у вас там, — волшебник махнул рукой, — в лесу за странное место: круглый пруд, а на берегу каменные столбы, и на некоторых вроде истлевших рушников повязано? Не эфинка, я проверил, и на кладбище не похоже...
— Это ж вы до Серого Села вышли! Оно проклятое! — перепугалась Лишка.
— Говорят, там клыкастые привиды, они людей воруют и кровь пьют, — вторила Ялинка.
— Тётка Фелька Юркова и не такого сбрешет, — оборвала её Авёлка, — Там была деревня, и люди жили, только они молились не по-нашему, а по-ильменски. А случился поморок, костры не помогали, и заговоры тоже, и сюда приехала княгиня Гелка, она была ведьма, над самым Зельнолеском на ветре летала. И она взяла большой котёл, развела большой костёр с дубовых дров и сварила синее зелье с тридцати шести трав, и стала всех поить. И кто его пил, все выздоровели. А ильменцы, они магию не признают, и отказались пить, и все помёрли.
— Княгиню звали Хельвикой, — будто сам себе сказал волшебник, — Хельвика Ренхен из земли Ансами, что за Руэном. Лет полтораста, стало быть. Нет там "привидов", там вообще эфина мало.
— По-благородному, может, и Хельвикой... — неуверенно сказала Авёлка, — У нас говорят, Гелкой.
"По-благородному" княжну-волшебницу Ренхен звали Кхеллевикараан или что-то около того, но маг не стал уточнять. Если повезёт, девчонки запомнят — и разнесут — что приезжий колдун подтвердил историю, и на месте мёртвой деревни не заведутся никакие "клыкастые привиды". Как бы не оказалось, что половиной нежити мир обязан народной фантазии, повоздействовавшей на неустойчивый эфин!
И вряд ли Хельвика Ренхен приезжала в болотные края лично — скорее, профинансировала лечение эпидемии, или прислала специалиста, или изобрела лекарство.
Это всё неправильно. Неправильно, что в деревнях массово умирают от болезней, которые мы умеем лечить. Возможно, магам нужна система вроде церковной или судебной, чтобы в каждой округе был хотя бы один специалист?
Над этим надо хорошо подумать и, быть может... создать такую систему. Хотя бы, на Велеградчине, а потом на Староменщине, а потом и во всей стране. Обязательно надо подумать.
...Засыпая, маг всё ещё прикидывал, с кем посоветуется.
На другой день волшебник снова ушёл в лес, но вернулся днём. Мирош с Авёлкой разбирали травы, которые Мирош собрал у Хозяиновой грядки. Грядку он приметил ещё в прошлом году — поляна, двойное кольцо мухоморов и невиданные цветы в серёдке — но, конечно, рвать там ничего не стал (не дурак). В этом году кой-чего взошло самосейкой за границей мухоморных колец, там леший брать позволял.
— В э-фин-ной ме-ди-ци-не, — читала Авёлка по большой книге, — сушеный стебель при-ме-ня-ет-ся в лечении вос-па-ле-ния почек. В обычной же не-при-ме-ним из-за... ой... ге-па-то-кси-чес-ко-го эф-фек-та.
— Вот напишут же, — Мирош повнимательнее присмотрелся к толстому стеблю с мелкими колючками, пытаясь понять, где тут гепасический эфет. Может, вот этот клубень в середине?
— Печень потравите, — сказал волшебник.
Мирош отдёрнул руку от стебля.
— Если много съедите, — уточнил волшебник, — Это и есть гепатотоксический эффект. Откуда такое богатство?
— В лесу собрал, хотел Даре-травнице в Лестьву завезти. Да как бы до Княжина ехать не пришлось, вон тот цветик радужный больно редкий.
— Да я про книжку, почтенный Мирслав.
— Купил по случаю в Верхнем Княжине, Авёлке поучиться.
— Авёлко-о-о! — позвали со двора, — Ты дома-а?
— Что тебе, Лишка?
— Ой, дядько колдун, доброго здоровьичка! — увидав волшебника, зачастила девчонка, — Слыхали уже? Вы дядьке Янешу, оказывается, ногу выправили! Так он на радостях кабанчика забил!
— Выправил ногу? — удивился волшебник, за три медяка вылечивший помянутого Яна от лёгкого растяжения спины.
— На радостях? Швагер-то? — удивился Мирош, помогавший разделывать помянутого кабанчика, когда к дому подошёл волшебник.
— Это тётка Зёлка Венченка мамке сказала, а той тётка Фелька Юркова, а той будто бы наша Ялинка, только Ялинка сказала, что ничего такого не говорила! — протараторила Лишка.
— Ну, раз Фелька Юркова говорит — так всё и было. За козой-то своей приглядывай.
— Ой! Чернуха, паскуда крапивная, куда пошла!
Лишка увела козу, Авёлка пошла собирать с капусты гусениц. Мирош аккуратно закрыл книгу и спрятал её в ларец — к Святому Писанию, шёлковому платку и расписной тарелке из верхнекняжинского фарфора.
— В карты я её выиграл, — удивляясь самому себе, сказал он, — в "метелицу". У ведьмы-моренницы. При девке только не говорите.
— У моренницы? — удивился волшебник, — Где вы её тут взяли?
— Так не тут. Дружок у меня, Фьел-арветиец с Верхнего Княжина, фарфоровый мастер, большой заказ для наместника сделал, ну и гулял — всей корчме по две чарки поставил. Я-то непьющий, но в голову всё одно как ударило — играть позвали, я и сел, согрешил. Так-то я не играю, только я приметливый, по лицам читаю хорошо... ну и обыграл всех. Там ведьма-моренница была, я и её обыграл, на золотой челнок, — Мирош перекрестился, — она вместо долга предложила книжку взять. Сказала, у неё лучше есть. Я потом в церковь сходил, покаялся и свечки поставил. А книжку озарённый смотрел, сказал — оставить можно, она не чародейская, просто травник. Авёлку-то я грамоте учиться отдавал, при церкви... пускай читает. Оно и полезно, я раз в лесу жёлтые кусты нашёл — оказалась марькина лещина, разве б я без книжки узнал, что её прежде, чем сушить, в воду с луковой шелухой кидают?
...Мирош долго удивлялся, зачем сознался волшебнику в давнем проступке — два года прошло, грех он отмолил давно, и за карты с тех пор не садился, и даже Фелек над ним больше не подтрунивал. По счастью, волшебник не стал поминать ему эту историю, как не стал говорить, что глупо учить девчонку грамоте.
(Глупо не глупо, ругалась сестрица не ругалась, а как её старшенькая девку родила, кто прибежал Авёлку просить, чтоб красивое имя "по-книжному" нашла?
Назвали малую Розеткой, как листья растут.)
Шли дни. Волшебник всё так же подолгу блуждал по лесу, но ни трав не собирал, ни нечисть без подряда не ловил. Перелечил в Чаротинке всю скотину и половину людей, зачаровал три пугала гонять н'раши и выловил из деревенского пруда толстую полосатую змеюку, которую назвал "подкоряжником". Больших денег за свои услуги не требовал, соглашался и на еду, а подбитый глаз Полянке Даровой залечил бесплатно и даже без просьбы.
(Дареш от того только сильней разъярился — как же, из-за дуры два абранка потерял, а колдун-то и за так лечить берётся — и побил жену во второй раз.
— За неё что, никто не вступится? — спросил волшебник.
— Не знаю, что себе её братья думают, — ответил Янеш, проводив взглядом соседку, — Если б я свою Вирену так тронул, меня б Мирко прибил...
— Если б ты меня так тронул, я б тебя сама прибила.
— Ласочка, я ж... умовозрительно!
— Я тоже.)
Иногда деревенские встречали колдуна в лесу, обычно у озера или на Грибной Горке, и всегда выглядело, будто колдун просто гуляет — в цветном камзоле, в голубом плаще, мурлыча себе под нос одну и ту же песенку на непонятном языке. Любопытная Авёлка как-то раз спросила, что это за песенка.
— Где ты, госпожа? Где же ты? Где сон твой, госпожа? Где же ты... — не совсем складно пропел волшебник, — Прошу тебя: отзовись.
— Это про вашу невесту?
— Нет, нет, — рассмеялся волшебник, — У меня нет невесты. Маги редко женятся, магички замуж почти не выходят, и к моим годам почти все мы бесплодны.
— А с татки все смеются, что он после мамкиной смерти не женился.
— Не сплетничай, уважаемая Авёлка, — наставительно сказал волшебник.
Деревенские не знали, что эфинкам волшебник уделил даже меньше внимания, чем обычным полянам, но если бы узнали — не удивились бы. Колдун бродил по лесу не пойми зачем, и это потихоньку стало данностью.
— Он клад ищет! — уверенно сказал Стешек Дарченок, — Который княгиня Гелка зарыла!
— Он же землю не копает, так ходит... — возразила старшему брату Лишка.
— Дура! Он колдовством его ищет!
— Сам ты!..
— Он и лозой не водит, — сказала Авёлка, — Может, ему доктора велели лесным воздухом дышать. Татка говорит, лесной воздух полезный.
— Да говорю тебе, клад! — Стешек взмахнул рукой, но хватать Авёлку за грудки побоялся: он был мелкий, в мать (ниже даже Лишки, вот досада-то!), и драк избегал. Особенно, с девчонками: побьют, позору не оберёшься...
— Да есть ли вовсе тот клад? — усомнился Лесик Ченшенок, — Княгиня Гелка за Руэном жила, зачем бы ей у нас что-то прятать?
— Затем и прятать, чтобы не нашёл никто!
— Как бы она сама его доставала?..
Кончилось, всё-таки, дракой, но не из-за волшебника, а из-за предложения сходить в Серое Село и закономерного обмена обвинениями в трусости.
— Он ищет Небесный Колодеж!
— Возле деревни? Здесь всё исхожено-перехожено. Небесный Колодеж должен быть в Рынских Чащах.
— А я слышала, как бабка Ройка рассказывала, будто он в самой серёдке болота. И не проехать туда, и не пройти, оттого и не найдёт его никто до самого Пробуждения.
— Ну... всё одно, не на Грибной же Горке.
— Довбни! Небесный Колодеж может и в серёдке деревни быть — он же абы кому всё равно не откроется! Он прямо вот тут может быть, только простой человек его не увидит.
— Это кто довбень?!..
Кончилось дракой.
— Он решил башню себе построить, вот и ходит, место выбирает.
— Где, на болотах?
— Может, на Грибной Горке, или на Лысой. Или в Дубовце.
— Да с чего ему тут строиться, где камни брать?
— Он же все яры пересмотрел, и Сизый, и Кривой, и Топкий, и Ничий. Зачем яры-то смотреть, если на горке строиться?
— А может...
— Может-шможет-переможет, волк в лесу берёзу гложет!
Подрались.
— Его ведьма-моренница прокляла вечно по лесу блуждать!
— Прокляла? Колдуна-то?
— Так ведьмы страшнее колдунов, это все знают!
— А всем это осины нашептали или ветры насвистели?
— Может, слухи донесли!
— Не стала бы ведьма таким проклинать, это только за нечистью водится!
— Стала бы!
— Не стала бы!
— Стала бы!
Лесик пихнул Мирика, Мирик, ясное дело, ответил, и понеслось.
По счастью, гадать детворе в конце концов надоело — а то вечно кто-нибудь ходил с разбитым носом или распухшим ухом. Авёлку четыре раза пытались подговорить на расспросы, но девчонка на подначки "прин-ци-по-во" не велась — отец давно научил, — а в глаз била больно. Ей самой тоже было любопытно, но расспрашивать страшновато, да и невежливо...
Не спросила.
Чтобы определить, кто и сколько заплатит за синюю жабу в Алёсах, потребовалось три общих схода в Чаротинке и пять в Гельчине. Собираться разом не стали — четыре года назад вседеревенская сходка уже вылилась во вседеревенскую же драку — а переговаривались через старост. Повезло, что колдун за это время не уехал.
Сговорились так: платить от Гельчины двенадцать серебряных абранков, потому как от них до Алёсов полторы версты, а от Чаротинки восемь, потому как от них две с половиной, и в церкви в том поклялись. Заодно, помолились о прощении греха — и себе, и колдуну.
Колдун два дня валандался по Алёсам, и вернулся перед самым закатом с башкой синей жабы в мешке для муки. Башка была уродливая-преуродливая, с огромной зубастой пастью, из которой свисал длинный язык, лиловый в зелёных пупырышках. Хотели было занести её в церковь, но нести никто не согласился, а колдун впервые за всё время непомерно задрал цену, и "добычу" спалили вместе с мешком. Дров понадобилось многовато, водяная нечисть очень плохо горела. Пепел собрали в ведро и занесли-таки в церковь, дав озарённому абранок, чтобы отмолил эфиново паскудство. А колдун весь следующий день чистил свой меч какими-то порошками, даже в лес не ходил.
— И в пятый раз повторю вам, почтенный Хмыз: невозможно магией вызвать дождь.
— Дык вы скажите, господин волшебник, сколько заплатить. Мы заплатим!
— И в шестой раз повторю вам, почтенный Хмыз: не-воз-мож-но.
— Дык вы б сказали...
Староста Чаротинки донимал волшебника второй день. Волшебник упрямо стоял на своём — вызвать дождь не сумеет. Но и староста не сдавался.
— А песен сколько поют, как волшебники дождь вызывали...
— Это каких же песен?
— Ой, на луге зеляном...
— Сломана рябиночка. Девку зарезали.
— Спящие отведи!
— Не отведут. Чтобы дождь вызвать, человека убить надо, а то и не одного. На крови хочешь капусту растить, почтенный Хмыз? Так я не стану!
Староста несколько раз перекрестился. Страсти какие — дождь на крови! А... и верно, про кровавый дождь песни он слышал. А в каких кровавого дождя не было — то рябинку сломали, то калину раскидали.
Два дня спустя дождь, наконец-то, пошёл сам. К огорчению волшебника, которому не удалось выбраться в лес и пришлось коротать день, рассказывая Авёлке с подружками сказки про княгиню Хельвику в Зельнолеске. О том, как волшебники накануне большого сражения перебили пол-деревни, чтобы завалить градом лагерь северян, он благоразумно умолчал.
На другой день Авёлка с Мирошем с утра ушли в грибы, а маг отправился в Гельчину — подрядился зачаровать кузницу "от пожара и ожога". Дорога была знакомая и нахоженная, волки летом не нападали, маг шёл и напевал привычную песенку. Пару раз дорогу ему перебегали мелкие болотные царпы, но он их не трогал: без подряда не слишком опасную нечисть ловить глупо, да и не по статуту это, и леший местный рассердиться может.
У Гельчинской околицы магу встретились старшие сыновья Дареша-резчика — Янусь и Ронек. Последний щеголял заплывшим глазом и прихрамывал.
— Доброго здоровьичка, господин волшебник! — сказали парни.
— И вам здоровья, Ронеку особо. С гельчинскими подрался?
— Да не, батька учил, — Ронек чуть поморщился, — Чтобы в Багнище не лазил.
— Там разве эфинка?
— Нету, — отозвался Янусь, — Только там потонуть можно.
— Тут везде потонуть можно, — заметил волшебник.
— Это я там воды глотнул... ну, когда прихватило. Главное, и Жесь Весченок пил, и Лешек Хмызенок, и ничего им не было.
— Эфин шутит, — улыбнувшись, сказал волшебник.
— Оно-то оно, да мне не до смеху было.
— А когда ты тётке Зёлке Венченке пьяных крыс в хату запустил, ей весело было? — сурово спросил младшего братца Янусь, — Учат тебя дурня, учат...
Распрощались. Маг пошёл в кузницу, старшие Дарченки — домой в Чаротинку.
Следующие несколько дней волшебник не ходил в лес: в Гельчине нашлись свои больные (и люди, и скотина), и все просили вылечить. Лишь когда этот ручей иссяк, маг ушёл гулять по Багнищу. Место было опасное и для прогулок неподходящее, но он всё равно пошёл — в том же вечном голубом плаще и цветном камзоле, только слегу срезал.
— Добрый день, почтенный Дореш. Позволишь войти?
— А добрый, господин волшебник. Заходите, угощайтесь. Как здоровьичко? Люди говорят, вы плащ в болоте потеряли.
— Подарил, — сказал волшебник, усаживаясь на пустую лавку.
— Кому ж такое счастье привалило?
— Счастье... нет, спасибо, я сыт, — волшебник посмотрел на Дореша, потом на Ронека, потом — на совсем маленькую девчонку, сидевшую у Дореша на коленях.
— Внучка моя, Витка, — сказал Дореш, — так с чем пожаловали?
— Сказку хотел вам рассказать.
— Какую ещё сказку?
— Жила-была волшебница-травница, звали её Эльтис. Раз пошла она в дремучий лес за редкими травами. А на обратной дороге встретились ей двое деревенских парней, избили, ограбили до нитки и бросили в болото. Было это двадцать два года назад, — маг встал. Его глаза засветились красным, — Убийцы завели семьи и состарились. Кто-то может сказать, что оно того стоило — у этих людей, да сгниёт их кровь, было целых двадцать два года. Кто-то может решить, что если убить волшебницу и хорошо спрятать труп — ему ничего не будет, а если будет — так нескоро, а раз нескоро — то нестрашно.
Витка закричала первой. Дореш с ужасом смотрел, как внучка покрывается чёрной сетью вздутых линий.
Потом закричали во дворе.
— Что... господин волшебник...
— Да сгниёт. Их. Кровь, — любезно повторил маг.
Дореш вскочил, хватая тяжёлый кувшин — и повалился, не чувствуя ног.
— Я не травник, падаль.
Полянка метнулась во двор — к младшим детям. Ронек тяжело повалился с лавки. Янусь взвыл от боли и затих. Его молодая жена — уже вдова — побелела до синевы и застыла мраморным изваянием.
...В Гельчине умерли Юрок Шулёнок и все его дети.
Маг вышел во двор. Посмотрел на Лишку — девчонка лежала возле крыльца, лицом вниз. Босые ноги почернели.
...Полянка цеплялась за младшего сына — живого, не тронутого проклятием.
...А потом он заставил наших мужиков рыть могилу. Ну, они выкопали, а он позвал — ласа Альтина, ласа Альтина — и она вышла с багны, совсем как живая, и всё куталась в его плащ, будто стеснялась. Так и схоронили.
Добрый человек. Другой бы всю деревню положил.
Спящие отведи! За что? Не знали мы...
Если б знали — положил бы и добрый. За своего убитого, свет мой ясный, маги мстят страшно. Бывало, что и благородных убивали — хотя, тех без семьи.
Правда?
Правда, Мирко.
Я чуял ведь... вроде и добрый, и к людям вежливый, и лечит, а у меня всё будто в сердце скреблось... чуял, да не понял. Это что ж, и Авёлка теперь... такая будет?
Ты решил уже? Отдашь?
А как не отдать? В колдунах она большие деньги заимеет, и сама себе хозяйка, а в деревне что? Работа тяжёлая, а если и муж негодящий подвернётся? Я помру — кто заступится?
Переберитесь в город, который раз прошу.
Так того...
А если Авёлку в учение отдашь — тем более, перебирайся. Что тебе в том селе одному делать? Охотиться и в Каменной Пуще можно. Небось, договоритесь с лешим, раз со своим договорился.
Так того... я Хозяину каждую весну абраночек серебряный на особом пеньке оставлял, всё по чести.
Так просто?
Мне просто, а иной за абранок удавится.
Может, ваш леший тебе рекомендацию даст?
Ты, Фелек, иной раз как скажешь... что это за слово такое?
Слово за тебя замолвит, прости.
Говоришь, как учёный. Повтори-ка это слово...
