Маршал Конфедерации. Эпизод 3.

Впереди торил дорожку сквозь злое ненастье известный уже нам товарищ — командир Троон. Одной рукой поддерживая лежащий на плече обнажённый двуручный мечище, другой тянул за собой верёвку длиною, наверное, метра три, с противоположного конца которой, привязанный за шею, уныло тащился злостный возмутитель общественного порядка, он же беглый ругонский Претон — Граах, он же гемурский шпион — убийца маленьких детей, он же легендарный Маршал Конфедерации — Ширяев Юрий Иванович, кость в горле нарушителей психопространства, гроза преступников всех мастей и окрасов. Янус многоликий наш, сколько же вас там, в едином лице скопилось?! То ли ещё будет! Второй боец, с клинком наголо прикрывая левый фланг конвоя, шлёпал по грязи ровнехонько в пределах досягаемости разящего удара мечом, третий — в арьергарде на приличном отдалении с взведённым арбалетом. При этом ведущий, от же сука! — регулярно, не оборачиваясь, дёргал за веревку, будто убеждаясь, на месте ли узник, не удрал ещё? Когда же Юра, поддаваясь этим идиотским постоянным подёргиваниям, прибавлял ходу, сблизится с Трооном, ему не позволяли, вынуждая идти как бы "в натяг". В результате, никто не приближался к заключённому настолько, чтоб, к примеру, можно было быстренько кого-нибудь убить и оружием завладеть. В то же время, любое агрессивное намерение узника прочитывалось с полтычка и пресекалось мгновенно. Нда-а-а... С подобным способом конвоирования Юрий сталкивался впервые. Не то, чтобы сам господин Маршал частенько бывал в шкуре арестанта, вовсе нет! — по роду службы скорее наоборот, и потому грамотные действия конвойных смог оценить по достоинству. Казалось, никаких проблем, ситуация под контролем. Руки всего-навсего связаны. Причём спереди! Для многоопытного спеца, коим без сомнения являлся любой выпускник Академии, согласитесь, спутанные руки, тем более, какой-то там гнилой верёвкой — простое недоразумение! Это ведь даже не наручники на больших пальцах, от коих, ежели кто подзабыл, довольно быстро научили избавляться уже на первом курсе. Экзамены сдавали, практикумы по выживанию в агрессивной среде. Однако сейчас ни о каком контроле над ситуацией и речи быть не могло! Юра вдруг с небывалой тревогой осознал, что при желании грохнут его прямо вот здесь, в ближайшей куче дерьма, причём сделают это без особых заморочек, глазом не моргнув. И никто, и ничто не в силах будет тому помешать. Одного — двух гоблинов с собой в могилу он, конечно же, постарается прихватить, только кому и какая с того польза? Непонятно... Гм... Особого энтузиазма это его осознание, ясное дело, не вызывало, но и беспокойства, каких-либо агрессивных намерений в поведении стражников тоже не просматривалось. Уже неплохо. Вернее, очень даже хорошо! Вели его просто-напросто в кутузку и вся недолгая. Со знанием дела, жёстко, как положено. Ничего не поделаешь, такая уж у людей работа. Маршалы тоже ведь, должно отметить, на службе особо не церемонятся. И калечат, случается, и убивают... Да что тут говорить, только-только свидетелями были, мозг ещё не остыл!

"Главное не дёргаться! — размышлял Юрий. — Дёргаться вообще вредно. Иной раз так вредно, аж до смерти! Гм... Чему там нас учили-то, а? Та-а-ак... Первым делом неплохо бы избавится от всякой ненужной ху*ни, типа верёвок, цепей, наручников... — делая вид, что кутается в плащ поднял руки, незаметно опробовав зубами узлы на прочность. — Хорошо вяжут, суки, не перегрызть, бубёныть! Что ж... Доктор сказал — резать, значит, бум резать! — принялся украдкой обшаривать многочисленные потайные кармашки. — Ага, отмычки! Малость не то... Ещё отмычки! ...И ещё! Ух, ты, прямо набор юного домушника! Судя по всему, пригодятся вскорости, бля буду..."

Исподтишка огляделся по сторонам. Убедившись, что его телодвижения подозрений у стражи покамест не вызывают, продолжил самокопание.

"...Лохи карстийские! Хм! Грамотно обыскать человека не обучены! Да и откуда умение-то? Не говоря, уж, о-о-о... У нас ведь как? Руки на руль! ...Выйти из машины! ...Не двигаться, стрелять буду! ...Ноги шире! ...Лежать, руки за голову! Кура! Млеко! Яйки! Аусвайс! Цурюк! Хенде хох! Шнеллер, шнеллер! Расстреляю! По-нашенски, по-фашистски, где-то так... Интересно, а здесь как бы это всё это выглядело? ...Стоять! Спешиться! Руки на лошадь! ...Так, что ли? А вдруг она пойдет сдуру или, к примеру, вскачь припустит? Прикольно, бубёныть! Хе-хе! Шарились, шарились, не нашарились... Оно и к лучшему... О! Вроде, то, что надо! — в очередном тайничке поиски наконец-то увенчались успехом, обнаружилось маленькое острейшее лезвие. — Уже легче! С чего начнем? ...Руки? Это всё ерунда... Шея! Ежели мастер Троон дёрнет посильней, свернёт ведь запросто. Здоровенный бугай, вон железяку каку тяжеленную всюду за собой таскает! Выходит, для начала галстук пеньковый неплохо бы ослабить... А кого при надобности и по горлу полоснуть. Хе! Вжик, и он уже на небесах! ...Что, собственно, потом, гражданин Ширяев?"

Относительно широкая, вполне себе освещённая и, как вскоре выяснилось, довольно опрятная, Улица Безутешных Вдов, в конце коей, где-то там, позади, у самой крепостной стены, давнешенько исчезли из виду, теплящиеся во мгле бушующей непогоды, огоньки гостеприимного, уютного, издали кажущегося уже почти что родным, "Первого Мечника", к огромному сожалению Маршала закончилась. Маршрут конвоя волею судеб и командира Троона пролегал нынче через зловонный переулок, петляющий задами городских торговых рядов, сыздавна облюбованных торговцами мясом и птицей. Ко всему прочему, столь тесный, что два в меру упитанных горожанина местами расходились в нём с величайшими неудобствами. Конвойный мечник тут же предусмотрительно отстал, и, тяжело сопя, топал теперь где-то позади, замыкая строй. В этих местах на задворках мясных лавок забивали скот для потребы всего города с его шумными посадами, лоскутными таборами, толпами пыльных измождённых паломников, молчаливо гремящими цепями, каторжными этапами, сливая, вываливая в узкий проулок нескончаемые потоки чёрной кровавой жижи и горы гниющей требухи. Днём и ночью, в стужу и зной, не останавливаясь ни на секунду, здесь кипела работа, обрекая на смерть безумное количество несчастного безропотного живья ради набитых желудков вонючих, упившихся недоумков, возомнивших себя высшими творениями Ваагла. С какой это стати, интересно знать, им это втемяшилось? Сколь легко, впрочем, бездумно уверовать в сущую глупость, гораздо проще, нежели пытаться реально что-либо понять! Самодовольные вместилища чревоугодия и прочих гнусных пороков, зарруга гааш! Ежесекундно рискуя быть облитыми помоями или ещё чем похуже такими же вот венцами творения, путники буквально протискивались меж нависающими со всех сторон осклизлыми стенами и заборами, проваливаясь местами по колено в зловонную жижу. Концентрация дерьма на единицу площади просто зашкаливала! Гм... Близкой и понятной видится нам грустная история злосчастного переулка, бывшего в стародавности Забойным, потом потихоньку эволюционирующего в Смердиловку, а со временем как-то само-собою, из-за облюбовавших его несметных полчищ бродячих собак, сволакивающихся со всей округи поживиться хорошо выдержанными мясными деликатесами, ставшего Пёсьей Промежностью. Каковое неприличное, но весьма, должно отметить, подходящее название к нему до настоящего времени и прилипло. Давным-давно уже окрест не встречались ни кошки, ни крысы, ни даже ма-а-ахонькие мышонки, ибо собаки свирепствовали по-страшному! Вся территория жёстко контролировалась клыкастой облезлой братвой и горе несчастному пьянчужке, по недоразумению заплутавшему в здешних краях с перепою. Редко кому удавалось вернуться без серьезных потерь, да и вообще удавалось... Иногда, потехи ради, сюда свозили искалеченных, обречённых на смерть, узников. Раскрасневшаяся, взгоряченная несвежим элем и свежей кровью, заживо разрываемых на куски, надрывно визжащих человечьих тел, толпа тогда с радостным плотским гиканьем облепляла окрестные заборы. Развлекуха! Хе-хе! Вот и сейчас утробное рычание, злобное подлое потявкивание доносились из-за каждого столба, чахлого куста, из каждого темного тупичка, закутка. Десятки, сотни горящих недобрым огнём глаз провожали нежданных гостей. То тут, то там метались клацающие зубами тени, готовые напасть в любую секунду. Но не нападали. Троон с сотоварищами не боялись собак, боялись, скорее, собаки. Псин отпугивал запах несущего смерть, безжалостно агрессивного металла. Это ведь, согласитесь, вовсе не честный поединок клыков и когтей и не беспомощный связанный кусок рыдающей от страха и боли плоти! Металл безоглядно убивает всё, к чему прикоснется. Он не знает ни пощады, ни милости! Юрий, разумеется, этой местной специфики взаимоотношений четвероногого и двуногого зверья не разумел, оттого внизу живота у него противно захолодало...

— Держать строй! Не отставать, курзоны гнойные гааш! — наконец-то обернувшись, зычно рявкнул Троон. — Рубить в куски всяку сучью тварь! Мать ваша — кар-р-роста!

Бывало, после очередной эпидемии, унёсшей жизни доброй трети, а то, кстати, и поболее, благословенных жителей Карсты, городские власти озабочивались тамошней нездоровой санитарно-эпидемиологической обстановкой, и тогда каторжники, сжигая лёгкие тяжёлыми миазмами, захлебываясь собственной рвотой, вручную разгребали, вычищали дочиста эту самую, адскую Промежность, но, увы! — ненадолго... Проходил месяц, другой, напасти отступали, город обновлялся, оживал, жизнь обретала привычное русло, новые люди, новые чаяния, страхи притуплялись, и всё возвращалось на круги свои. Включая грязь непролазную. Удивительная беспечность! Когда-нибудь именно она погубит человечество. Не грязь, разумеется, други мои, беспечность! А, может, и грязь, кто знает...

"...Что потом? ...Потом, видимо, подадут черепаховый суп и я, так полагаю, планируюсь в роли бульонки-Тортилы. Не пойдет! — дурацкие мысли не по теме лезли в голову. — Э-э-эх! Жаль новые шузы, провоняют ведь! Нипочём не отмыть ведь потом, не отдраить! Хвала Вааглу, портянки не промокли, вроде пока сухие... Хорошая пропитка, надо бы cпросить в отделе техобеспечения пару тюбиков. И в Завидово пригодится, за грибами, за ягодой, на рыбалку... Какого лешего нас сюда понесло?"

Однако маршрут был выбран мастером Трооном не случайно. Таким образом, конвой миновал большинство питейных заведений, избежав тем самым массы ненужных соблазнов, и, что гораздо важнее, время в пути сократилось минут на пятнадцать — двадцать, не менее. В условиях же ветреного промозглого ненастья, согласитесь, каждая теплая сухая минутка на вес золота. Да ещё ночью, в добрый праздник, когда все вокруг веселятся и бражничают. Тем более, что зимой здесь не сильно-то и воняет.

"...Если сейчас же втихую успеть подрезать верёвки, как вариант, есть маза сигануть во-о-он за ту большущую кучу мусора и мигом отползти во двор. Там воротина приоткрыта. Вываляюсь в грязи, конечно, как свинья в баларужине, зато единственный реальный шанс, избежать арбалетной стрелы. Наверняка ведь с той стороны засов какой-нибудь имеется. Здесь без засовов не живут. Не выжить попросту. Или подпереть есть чем... Совершенно определённо сразу вся троица за мной не ломанётся. Ишь разожрали хари, колбасники, поперёк себя шире, бубёныть! Так, что одновременно втроём в одну калитку нипочём не пролезть. Придётся ребятишкам, значит, того... этого... поодиночке, выходит, протискиваться... Хм! Тут-то я им козью рожу и устрою! Легко! — маразм крепчал, пленник умоблудствовал. — Потом освежую, в чан с мясом и дело шито-крыто! В фарш для пельменей человечинки, наверное, тоже неплохо добавлять... Собачек можно подкормить... Вон их сколько тут, бедняжек бездомных! Того и гляди куснет гадина какая-нибудь! ...Фу! Мерзость! И чего только я этим добьюсь? Да, ничего хорошего! — мозг потихоньку отработал в нужном направлении. — Пять трупов! К утру за мою буйну голову вывесят такой ценничек нехилый — родные вши наперегонки стучать побегут! Даже если в результате невероятных усилий удастся выбраться за стену, сколько ещё протяну? День? Два? Всё равно ведь поймают и непременно жесточайше выпотрошат... Оно мне надо? Больно ведь! ...Старину Роланда опять же до кучи подставлю. Вместе, между прочим, с семьей. А за оборудованием кто присматривать будет, обеспечивать, так сказать, его бесперебойное психофункционирование? ...Дед Пехто? ...Нетушки! Пусть будет по-роландовски. Германец велел — в тюрьму, значит, в тюрьму!"

Приняв во внимание сии разумные доводы, Маршал как-то сразу успокоился и, перестав мандражировать, смиренно поплелся навстречу утренней заре, вкупе с собственной судьбою. Внезапно впереди идущий остановился, верёвка провисла и напирающие сзади конвоиры, зазевавшись, по инерции затолкали Маршала прямиком в спину командира.

"До чего ж вонюч, подлец! — Юра брезгливо поморщился. — В носу свербит!"

"Стоять! Назад! — в голосе Троона послышалась странная, едва уловимая, дрожь. — Прочь с дороги, мерзкие твари!"

Сей же момент раздался до того ужасающий, леденящий душу вой, что никаких более команд конвою, уж поверьте, не занадобилось! Оттормозились будьте-нате, встали точно столбы вкопанные! Это вам не просто, там, какое-то жалкое щенячье подвывание! Его Величество Вой, величавый и всепоглощающий, прозвучал столь грозно и сильно в своей, наводящей неуемный страх, животной красоте, что, честно признаюсь, у всех, включая нашего безбашенного конфедерата, поджилки затряслись! Народ тут же инстинктивно сдал назад. Поводок, ясное дело, натянулся.

"Отставить, раком пятится! Гааш вашу мать!!! — мечище уже соскочил с плеча и угрожающе маячил в руках стражника. — Стоять! Пленника в каре! Сомкнуть ряды! Держать строй!"

Внезапно вкруг опустилась удивительная тишина. Не было слышно ни лая, ни рычания снующих поодаль шавок, ни завывания злющего ветра, продолжающего втихомолку теперь неистово крутить снежные вихри, ни громогласных призывов Троона к оружию, словно в любимой детской сказке: разевает щука рот, а не слышно, что поёт. Юрию вдруг припомнилось Завидово зимой, когда на его родной водно-моторной базе оставалось совсем мало народу. Никто по ночам не горлопанил, дурацкими трёхсотсильными движками под окнами не рычал, загулявших жен, выпивох-мужей, разбосяковавшихся обкуренных детишек на всю округу отборным матом не разыскивал. Оставались лишь на голубом глазу вороватое начальство, пенсионеры-старожилы, вполне заслуженно ищущие в белой тишине уединения и покоя, да чуток сибаритствующих люмпенов, понурых, усугубляющих застарелую подагру халявной горькой, в пьяных больных соплях затем обиженно дующихся на весь белый свет, прикрывая собственную полнейшую несостоятельность мифическими плаксивыми историйками о фатальной несправедливости судьбы-злодейки. Все — тихушники по определению, а посему общее состояние зимнего спокойствия ими почти не нарушалось. Порою же становилось так тихо... Тихо-тихо... Что слышно было, как падает снег... И в этом наступившем чудесном безмолвии отчетливо прозвучал едва-едва слышный, мягкий голос, почти шёпот:

— Посторонись, солдат.

— Прочь с дороги, треклятая ведьма! Твоё место на божественном костре, и, клянусь Вааглом, сейчас ты там окажешься! — голосу Троона явно недоставало решимости, что он отчаянно и пытался компенсировать многократным повышением громкости. — Сделаешь... ещё хоть шаг... Я изрублю тебя на куски и насажу голову на пику в назидание твоим же... уродливым... псинам!