Все когда-нибудь возвращались в прошлое. Во снах или грёзах. Или, перебирая в памяти дела минувших дней. Дело обычное. Но со мной это произошло иначе.

Лето. Не просто лето, а жуткое пекло. Хотя на календаре пока весна. В тени явно за тридцать с хорошим гаком. Пыльный, но тенистый переулок, в который свернул с мощенной Пироговской, вывел меня к кассам первого класса железнодорожного вокзала. Пройдя через здание, я вышел к трамвайному павильону, чтобы сесть на трамвай, который довезет меня до цели моей поездки. По Водопроводной в тени пятнистых платанов тащился старый, еще "бельгийский" трамвай. Со стороны солнца он был занавешен парусиной. Даже на небольших поворотах визжал и ныл тормоз. Медленно проползали назад ограда христианского кладбища с одной стороны и тюремный замок с другой. Остановка. Всеобщее внимание пассажиров привлекла будка квасника. Это — рундук под двускатной крышей на двух столбиках. Снаружи он выкрашен зеленой масляной краской, а внутри — такой же густой и блестящей — белой.

Развернувшись к пассажирам, ватман (так в Одессе называли водителей трамваев) устало произнес:

— Ну так шо, квас пьем?

Отвечая вопросом на вопрос дородная женщина, энергично обмахиваясь веером, ответила, при этом упорно смотря на улицу:

— Ви таки хотите привезти на конечную не живых людей, а вяленое мясо! Будьте так любезны, принесите даме большой стакан!

То, что вокруг — реальность, я понял отчетливо, потому, что сон вылезает из подсознания, из тех дебрей, в которых разум недавно блуждал наяву. В мои-то годы понимаешь это ясно. А тут — взрывная импровизация на тему давным-давно забытого случая. Мне наступили на ногу. Сделала это очень красивая девушка старше меня считанными годами. Кыз-бала — говорят про таких на востоке. Чуть-чуть взрослее, чем совсем девочка, хотя всё женское уже при ней.

Так вот — я сразу вспомнил и её, и каблук её ботинка, потому что довольно долго был в неё влюблён. И только смерть разделила нас. Не супругами мы были, не любовниками, а хорошими товарищами. Разве что я сох по ней. Но, как же это было давно!

Вместо того чтобы шумно возмутиться, я охнул, посмотрев на предмет своих будущих воздыханий незамутнённым страстью взглядом. Ума не приложу, что он выражал. Каблучок ботиночка — это вам не шуточки. Больно! Но я сдержал то, что от всего сердца хотел высказать, и только поморщился. В прошлый раз, лет восемьдесят тому назад, крепко ругнулся и приготовился дать ей леща, но остановился. А сейчас даже рта не раскрыл. Произошло это не из-за всплеска понимания, что произойдёт с нами в будущем, а из-за тонкого аромата касторового масла, исходившего от неё.

Назвать этот запах столь возвышенно способен только тот, кто в прошлом всласть поковырялся в моторе "Рон" с вращающимися цилиндрами. Про это сейчас мало кто помнит, но на самолёте У-1 был установлен именно такой. И им, этим самым мотором, от неё уловимо веяло — авиационным двигателем, окончательно и бесповоротно устаревшим к настоящему моменту.

Моему нынешнему настоящему.

Закончена высадка из вагона на слегка расширенную в этом месте насыпь трамвайных путей, и мы шагаем в сторону построек аэроклуба. Год на дворе одна тысяча девятьсот тридцать четвёртый, мне одиннадцать лет и я сегодня сбежал из детдома. Не насовсем сбежал — посмотрю на самолёты и вернусь обратно, за что обязательно буду наказан.

Только всё не так просто. На самом деле мне восемьдесят семь лет — я дожил до две тысячи десятого года. Хотя, уверен, что здесь и сейчас находится не тот состарившийся ветеран, а уже немаленький мальчик, полный энергии, задора и любопытства. В сей момент неожиданно понявший, что знает ответы на все вопросы... ну да, личность человека это его память. Эта память и возникла внезапно в голове воспитанника детского дома — сорванца, забияки, но в целом, не такого уж плохого паренька. Меня. Александра Субботина.

Прикольно, знаете ли, поглядывать на покачивающиеся бёдра идущей впереди Шурочки и знать наперёд всё, что произойдёт с нею в будущем. Через три года я в неё влюблюсь и, чтобы казаться взрослее, сразу вступлю в комсомол. А ей тогда как раз стукнет восемнадцать... или девятнадцать. Она выйдет замуж за Саню Батаева — мне, четырнадцатилетнему тайному воздыхателю не на что надеяться рядом таким красавцем. Он погибнет в сорок втором на штурмовике от зенитного снаряда. А в сорок третьем фоккер очередью из пушек развалит прямо в воздухе истребитель Шурочки.

Ну а я буду участвовать в Берлинской операции уже на Пешке, на которую пересяду со штурмовика после очередного ранения. Хотя начну воевать истребителем. Знаете, сбивали меня много раз, но исключительно зенитки — я был очень хорошим пилотом. Только... задачи нам ставили подчас убийственные. Чайку-то мою тоже срезали во время штурмовки переправы.

И всё это я знаю, и о своём будущем, и об этой пятнадцатилетней девчонке в день знакомства, любуясь на её грацию и изящество взглядом отца троих детей и деда семи внуков. В подсчёте правнуков могу ошибиться — много их у меня. Хотя, нет — это только в воспоминаниях, а на самом деле — всё ещё впереди.

Итак, появившаяся память о будущем, это довольно интересно. Вот сейчас я впервые в жизни появлюсь в аэроклубе, зная по именам добрую половину учлётов и поголовно — весь технический персонал — среди них я "вращался" довольно долго, ожидая, когда подрасту настолько, что меня допустят до полётов. Сейчас повторить предыдущий вариант будет очень сложно чисто психологически. Впрочем, в том, произошедшем (по моему внутреннему календарю семьдесят шесть лет тому назад) случае я обругал Шурочку, когда она сегодня наступила мне на бутс. Путаюсь..., я..., не я...? Тогда..., сейчас...? Сложно правильно выразиться, когда давно прошедшее снова стало реальностью.

— Тебя как зовут, мальчик? — девушка обернулась и посмотрела на меня рядом с невидимой границей, отделяющий остальной мир от волшебного места — аэродрома. Видимо, почувствовав спиной мой взгляд.

— Шурик, — ответил я, дурацки улыбаясь.

— Тёзка, значит, — она, как всегда, не поддалась на моё обаяние и смотрела хмуро. — И чего это ты так на меня уставился?

— Ты красивая, — отозвался я, ничуть не смущаясь. — На тебя приятно смотреть. Взгляд просто сам притягивается — ничего прекраснее не видел, — добавил я стандартный комплимент. Внутренне-то я не мальчик, и разговаривать с представительницей прекрасной половины человечества о разных там "отношениях" мне не впервой.

Она сурово нахмурилась, видимо готовясь устроить взбучку малолетнему ловеласу, но вдруг переменила намерение.

— Если не струсишь, покажу тебе сегодня кое-что получше. Ты ведь приперся сюда, чтобы смотреть на самолётики и пускать слюни от того, что ужасно хочешь полетать?

Я кивнул.

— Прокачу тебя за то, что ты не ругачий. Мне сегодня ушку облётывать после ремонта. Вот и сядешь в переднюю кабину для центровки. Только, чур, не визжать.

— Рта не раскрою, — согласился я солидно. И удивился нежданному намерению этой строгой во всех отношениях девушки грубо нарушить правила, и без того нарушаемые тем, что руководство аэроклуба выпускает её — малолетку — в самостоятельные полёты. Неужели простой комплимент растопил чувствительное девичье сердечко?

Техники выкатывали из просторного сарая деревянно-тряпочный биплан с торчащей вперёд противокапотажной лыжей. Машина эта устарела несколько лет тому назад, когда на смену ей пришли знаменитые У-2. Но кое-где ещё сохранились и эти старички — летают, благодаря заботливым рукам техников, и вёдрами пожирают масло — такое уж у них свойство оттого, что моторы построены по схеме с вращающимися цилиндрами.

Спустя несколько минут я устроен и пристёгнут в передней кабине. Голова моя помещена в кожаный шлем, из которого назад тянется резиновый шланг. Упругий поток воздуха, отбрасываемый винтом, пытается забраться мне в рот и надуть щёки, как только голова выставляется из пределов "тени" прозрачного щитка — не могу припомнить, сколько лет не сидел в открытой кабине летательного аппарата.

Рулёжка завершена, прошёл обмен жестами с руководителем полётами, отчетливо виден разрешающий взмах флажка, и машина разгоняется. Шурочка аккуратно взлетает и выполняет "коробочку" — четыре прямых отрезка, соединённых плавными виражами. Маршрут наш проходит почти в точности по границе лётного поля.

Малолетка, ведущая машину, если серьёзно, лучший лётчик из всех, кто есть здесь и сейчас, просто очень скромная и аккуратная, к тому же — не выпендривается лишний раз, вот и считается просто нормальным ответственным курсантом — ей доверяют, словно инструктору. Но по малолетству никакого документа выдать не могут — как бы, не замечают её молодости и даже иногда нарочно отворачиваются — кадров реально не хватает, что при техобслуживании самолётов, что при "вывозе" новичков.

В памяти меня прошлого... э-э... будущего... тьфу, запутался. Короче, сам я не летал годиков пятнадцать, но перед этим лет шестьдесят с гаком уверенно поднимал в воздух поршневые машины самых разных типов. Последнее время, созданные собственными руками. Это уже когда совсем старым стал — тогда и перестал резвиться в эфире. Простите за патетику. Другим любителям-самодельщикам помогал. Больше расчётами или советом, чем руками или примером.

Но сейчас, располагая сильным юным телом, невольно "придерживал" и ручку, и педали, изо всех сил стараясь делать это настолько легко, чтобы пилотесса не заметила моего "участия". Дудки! Шурочка — исключительно чуткое существо. И ещё она совсем не ругачая. Нет, спуску не даст, но сделает внушение без скандала. То есть — сразу в тыкву.

— Курсант, возьмите управление, — это прозвучало прямо в мой коротко стриженый затылок.

Вообще-то у меня пока коротковаты конечности. Не фатально, но изрядно неудобно. Особенно с педалями. Тем не менее, я вцепляюсь в ручку и начинаю "пробовать" машину на вкус — на У-1 я ни разу не летал. Пока вырос, они уже полностью выработали свои возможности и были сданы в утиль. Поэтому подробного знакомства с новой для меня техникой никак не избежать — скольжения, крены, лёгкие плоские повороты — надо прочувствовать планер.

Маневрируя, слышу, что Шурочка тоже легонько "сопровождает" органы управления, но не вмешивается, поскольку ничего опасного я не предпринимаю. Наконец — всё в порядке. Слился я разумом и телом с этой этажеркой. Совершил "коробочку" у аэродрома, закладывая аккуратные виражи, вышел в створ полосы и мягонько, точно по наставлению, приземлился.

Никто мне после этого ничего не сказал. Да и не видно было со стороны, что это я пилотировал, а не Шурочка. Даже "покатавшая" меня лётчица вела себя так, как будто пацаны, умеющие пилотировать, каждый день десятками являются на это лётное поле, построенное и оборудованное талантливым предпринимателем Артуром Антоновичем Анатрой, и выстроившись в очередь, ждут, когда кто-нибудь наступит им на лапоть. А потом даст полетать, чтобы загладить свою вину.

После посадки Шурочка снова взяла управление на себя, уверенно подрулила к ангару, возле которого нас дожидался механик, и заглушила двигатель.

Не дав нам спустится на землю, техник поинтересовался:

— Как аппарат?

— Да шоб его гепнуло — один цилиндр через раз пропускает.

Механик сразу принялся снимать капот, Шурочка быстро куда-то упорхнула, а я остался — не пришлось мне в той жизни покопаться в этом агрегате. Заглядывая через плечо механика, я сообразил, в чем проблема, хотя система с вращающимися цилиндрами — вещь своеобразная. Но — странное дело — объёмное воображение, на которое я и раньше не жаловался, быстро вывернуло старую знакомую картинку.

— Вот тут, дяденька, — ткнул я пальцем в подозрительное место.

— Думаешь? — механик полез тонким щупом туда, куда я указал. — Думаешь, — на этот раз слова его прозвучали утвердительно.

Без последствий произошедшее не осталось.

Начальник аэроклуба застал меня за подачей ключей механику, перебирающему снятый с "аппарата" движок.

— Что тут у тебя Феофилактыч?

— Что, что... опять масла накидало во все щели. Прикажите выдать новый двигун со склада! Этот уже не жилец — сработался к трём иерархам.

— Как ты смог это определить?

Феофилактыч зыркнул на меня, утер рукавом пот на лице и нехотя выдавил из себя:

— Не я это, вон малец подсказал.

— Он? — не поверил начальник.

— Он, он! — подтвердил механик — если бы не пацан, я бы до вечера ковырялся, и не факт что нашел бы, откуда пробивает.

— И откуда ты такой головастый взялся?

— Детдомовский я.

— Сбежал?

— Только посмотреть...

— Окончишь школу, получишь аттестат — тогда и приходи к нам, — сказал он дружелюбно. — Где летать-то выучился?

— Само получилось, — потупил я смущённый взор. — Почувствовал машину.

Наш разговор прервал недовольный жест механика, протянувшего руку, в которую я и вложил отвёртку.

— Так, Феофилактыч! Будет этот мотор работать?

— Я тебе не гадалка, чтобы давать точные ответы. Поэтому отвечаю ответственно — поймай себе рыбу и крути ей голову. А мне давай новый мотор.

— Этот последний был. Так что — списываем?

Мы с механиком синхронно кивнули.

Глава 2. И как мне с этим жить?

Возвращение в детский дом прошло штатно — я получил знатный нагоняй за позднюю явку. Выслушал упрёки и, посмотрев честным взором в глаза директора, ответственно заявил, что больше так не буду. То есть, что обязательно отпрошусь в следующий раз, когда соберусь на аэродром, и не заставлю его так волноваться. А потом поделился с ним заветной мечтой — стать лётчиком и построить самый замечательный самолёт на свете. Меня таким способом обычно "подкупал" младший внук — метод верный. Так что "настоящего" наказания не последовало. От директора. Покарал меня собственный желудок.

Кто рос не в семье, а в учреждении с режимом, знает, как хочется есть в те моменты, когда завтрак уже закончился, а обед даже не думает наступать, и нет никакой возможности "перехватить" на ходу из стоящего в кухне холодильника или из буфета, куда заботливая бабушка положила пирожки. А в этот день я пропустил и обед, и ужин, о чем и напоминали мне до самого завтрака истосковавшиеся по белкам, жирам и углеводам внутренности. Кишка кишке барабанит по башке — вот, как это называется.

* * *

— Ты, Шурка, чего это галстук не повязал? Арон же тебе все печёнки проест, — напомнил мне смутно знакомый паренёк. Увы, память не сохранила его имени, хоть и спал он от меня всего через одну койку.

— Это у него мозги заклинило после фитиля за вчерашнее опоздание, — гыгыкнул Вовка Батун.

— Спасибо, что подсказал, — ответил я, забираясь под кровать, где в фанерном чемоданчике хранились мои вещи. А, когда выбрался обратно с треугольным кусочком кумача, встретил устремлённые на меня взгляды.

— И чего это мы вдруг стали такими вежливыми? — ехидно спросил Злыдень — прыщавый длинный парень годом или двумя старше.

— Обещал директору, — пожал я плечами. — А то он так ругался...

123 ... 181920

↓ Содержание ↓