XV. Артиллеристы, Курин дал приказ!
Все сражения начинаются утром, подумал Витька. При Бородино первая пушка выстрелила в 5.50 пополуночи, и через четверть часа канонада гремела по всему фронту. А здесь не торопится: к семи за околицей села Вохна собралась грандиозная, в несколько тысяч человек толпа.
Мужики расступались, двавай дорогу казачьим лошадям, шарахадись от мотоцикла, с почтением взирали на прицепленную к "Днепру" гаубицу. Витька встал, держась за плечо Анисимыча, и увидел за колышущимся лесом пик, кос, дубин, высокого, с окладистой бородой, человека, стоящего на телеге. Вокруг сбились плотной толпой крестьяне с суровыми лицами -все, как один, с ружьями и саблями на поясе.
— Сам Курин, — объяснил казак. — А енти, вкруг телеги — дружки явонныя. Отчаянный народишко, чисто разбойники!
Куин поднял руку, гомон толпы стал стихать. Витька ожидал, что голос у крестьянского вожака будет зычный, низкий, как и полагается народному герою. Но Курин говорил высоким, срывающимся тенором, часто заглядывая в листок бумаги:
"Любезные друзья, постараемся за отечество свое и за дом пресвятые богородицы. Неприятель грозит наше селение предать огню, а нас в плен побрать и с живых кожи поснимать за то, что мы ему неоднократно упорствовали сражением!"
В ответ с вохноской церквушки задребезжал колокол. Мужики вокруг творили крестные знамения, становились на колени.
— Сегодня ж покров прествятый богородины! — Анисим привстал на сиденье и трижды перекрестился.. — Оно и ладно: в такой день и драться веселей, и помирать легше!
Курина на телеге сменил тощий попик в обтрёпанном подряснике; на плешивой голове — колпак-скуфейка. Борода — редкая, седая, — смешно торчала вперёд.
Когда он заговорил, на колени опустились вседо единого мужики. Витька неуверенно оглянулся: казаки с павлоградцами истуканами сидели в сёдлах, только обнажили головы и крестились. Мальчик сдёрнул "артиллерийскую" бескозырку, и тут только заметил в строю Мишку: с непокрытой головой, в ментике, надетом в рукава, с саблей в блестящих ножнах, свисающей с пояса. Его рыжая кобыла щеголяла вальтрапом — зелёным с красной каймой и вензелем: буква "А" и римская единица.
Мишка покосился на соседа в строю, гусарского вахмистра, сделал торжественную физиономию и широко перекрестился — и тут же широко улыбнулся, поймав на себе Витькин взгляд.
А попик выводил:
"Скорый помощниче всех усердно к тебе прибегающих и теплый наш пред Господом предстателю, святый благоверный великий княже Александре! Ты в житии твоем ревнитель и защитник православныя веры был еси: и нас в ней теплыми твоими к Богу молитвами непоколебимы утверди. Ты, победив полки супостата, от пределов Российских того отгнал еси: и на нас ополчающихся всех видимых и невидимых врагов низложи..."
— Сие молитва святому благоверному князю Александру Невскому! — снова объяснил Анисимыч. Ладно выбрано!
"...Царствию шествие неуклонное твоим предстательством устрой нам. Предстоя же со всеми святыми престолу Божию, молися о всех православных христианех..."
— Крестьянам без молебна неможно, — рассуждал Анисимыч. — Люди они не воинския, без слова Божия — как живот свой положить? А так — пропели молебен со акафистом, простились друг с другом, и с помощию божиею приуготовились к стражению!
Витька слушал и удивлялся: Анисимыч, разъяснявший артиллерийскую науку исключительно по-матертному, заговорил как тот попик, что читал с телеги молитву. И не он один: за всё утро малльчик не слышал от казаков ни единого бранного слова. Гусарского вахмистра, прищемившего ладонь пряжкой и в сердцах пустившего треклятую железяку по матери, сурово пристыдили: "Негоже, Семён Васильич, в такой-то день сквернословить! Не токмо тело в чистое перед смертным делом обряжают, душу тож надобно в чистоте содержать!"
Кавалерийский отряд — сорок сабель под командой штаб-ротмистра Богданского — стоял в рощице на краю большого поля. Вдали, за речкой, за ивняком и торчащими то там то сям стожками, высилась колокольня села Вохна. Всего пару часов назад куринское воинство служило там молебен, а сейчас в селе осталось всего с полсотни мужиков. Все, как один, безоружные — "воинские орудия" заранее попрятаны по амбарам и сеновалам.
"Важная выдумка" Курина не отличалась изысками: неприятеля следовало пропустить в село а потом обрушиться на него с двух сторон. Для этого конные под началом Егора Стулова отошли за деревню Меленки, а пешие, над которыми начальствовал Иван Чушкин, укрылись в лесистом Юдинском овражке. Во всех частях прокричали приказание: без команды сражение не начинать, сидеть тихо, ждать.
Однако, начальник французского авангарда оказался не так прост. Заняв около двух часов пополудни деревеньку Грибово, он выслал к селу Вохна два эскадрона. Первый встал на околице, второй вместе с обозными телегами зашёл в село, и командир через переводчика потребовал старосту. На зов вышел сам Курин.
Разговор не затянулся. Французский офицер стал требовать муки, круп, овса, обещая сполна за всё заплатить. Курин же, прикинув численность гостей, приободрился: полсотни кавалеристов в селе, да ещё столько на околице — о чём говорить, когда в засаде ждут, помимо сорока сабель ротмистра Богданского, ещё пять с лишком тысяч! Зашедших в село похватали и повязали, лишь десятка два отмахались саблями от кос и прорвались к своим. Куринцы кинулись потрошить телеги; со стороны поля, наперерез отступающим неслись с визгом и улюлюканьем стуловцы.
От неминуемого плена французов спасла пехота, скорым шагом выдвинувшаяся из Грибова. Крестьянская конница откатилась назад при первом ружейном залпе; Курин же, увидав свою ошибку, стал лихорадочно выстраивать рати. Численный перевес был на стороне ополчения, но с левого фланга уже выкатывались орудийные запряжки, а дальше разворачивалась шеренга вюртембергских конных егерей. Разозлённые потерями — из попавшего в засаду эскадрона ушли едва две дюжины — французы собирались атаковать вдоль дороги, опрокинуть пеших ратников и войти в село. Но сначала, следовало поприветствовать лапотные дружины французской картечью.
Командир батареи нисколько не сомневался, что после первого же залпа противник кинется врассыпную. И тогда начнётся самое страшное для пеших в чистом поле — рубка бегущих. Вюртембержцы — отменные рубаки, кавалерийская сабля образца 1803-го года рассекает тело от ключицы до пояса...
Остаётся лишь гадать, почему французский полковник не позаботился о фланговом охранении. Может, дело в том, что раньше стычки с куринцами происходили в деревнях, в засадах, и ни разу — в чистом поле? А вернее всего, он попросту презирал противника — этих пейзан с вилами и косами — и не счёл нужным принимать обычные при таком раскладе меры предосторожности.
За что и поплатился.
Штаб-ротмистр приподнялся на стременах:
— Пора! Трубач, "марш-марш"! Орудие — вперёд!
Лёха крутанул газ и "Днепр" рванул с места. Витька вцепился в лафетный ящик, мечтая только, чтобы тяжеленный сундук не переломал ему ноги. За мотоциклом подскакивала на кочках гаубица; шагах в пятидесяти позади галопом шли кавалеристы Богданского.
Витьке было не до тактических соображений. Он видел только прыгающую вверх-вниз стерню, клубы дыма, застилающие неприятельскую батарею, огневые столбы, то и дело выкидывающиеся из пушечных жёрл и синие фигурки, деловито суетящиеся возле орудий. Триста метров... двести... кавалерия отстала, скрылась в рощице... сто пятьдесят метров... Неужели не заметят?
Анисимыч хлопнул Лёху по плечу — пора! Тот резко вывернул руль, заставив мотоцикл описать вираж. Витька кубарем слетел с коляски, а казак уже стаскивал на землю плетёный короб с дополнительными картечами.
-Што стоишь? — прохрипел он. — Давай, берись, матушку твою не туды...
И выдал такой загиб, что Витька даже рот открыл. Куда подевалась недавняя благость?
Впрочем, сейчас точно не до неё. Номера ухнув, приподняли хобот. Лёха подал "Днепр" назад, соскочил и оскальзываясь на траве, кинулся к орудию, на ходу чиркая зажигалкой. Фитиль на конце пальника никак не хотел разгораться и Лёха изо всех сил дул на него.
Анисимыч присел у орудия, повернул горизонтальный винт, прищурился.
— Пали!
Номера отскочили; Лёшка, сделав отчаянное лицо, вжал тлеющий фитиль в затравку. Гаубица ударила так, что уши у Витьки заложило, в глазах поплыли разноцветные круги. Орудие отскочило назад, выбросив столб вонючего дыма.
— Накати!
Номерки навалились на колёса, возвращая гаубицу на место.
— Банить!
Дымная пелена поредела, открыв цель — французскую батарею. Граната лопнула шагах в десяти от зарядного ящика, недолётом. У крайней пушки засуетилась прислуга, пытаясь развернуть орудие навстречу невесть откуда взявшимся русским.
— Да банить жа, тудыть тебя..! Шо раззявился, стервь?
Мальчик неуклюже, чуть не опрокинув ведро, сунул щётку банника в воду. Ствольный канал у гаубицы ступенчатый — сначала надо пробанить внутренний, узкий, предназначенный для порохового заряда, и только потом, перевернув банник, обработать широкий, "бомбовый". Витька знал, что схалтурить в этом деле нельзя — оставишь в стволе тлеющие обрывки картуза или недогоревшие порошинки — и новый заряд вспыхнет, как только окажется в жерле.
— Заряд!
Второй номер особым совком на длинной ручке запихал в ствол картуз.
— Прибей пыжа!
Третий номер, неловко орудуя прибойником, заколотил туго скрученный комок пакли.
— Бонбу!
Первый номер, пыхтя от натуги, вложил снаряд — круглую гранату, притянутую крест-накрест жестяными полосками к деревянному поддону-шпигелю. Анисимов подскочил, оттолкнул казака, сорвал с запальной трубки холщовый мешочек, присыпал, чтоб наверняка воспламенилась, пороховой мякотью. И, не дожидаясь, когда снаряд дошлют в ствол, снова припал к орудию. Винт заскрипел, сдвигая клин под казённой частью, ствол чуть дрогнул.
На батарее бухнуло, над головами провизжало ядро.
"...пронесло..."
— Пали!
На этот раз Витька догадался зажать уши ладонями. Граната шлёпнулась в траву шагах в пяти от зарядного ящика и лопнула с оглушительным грохотом. Пару секунд ничего не происходило, и вдруг над неприятельской батареей вспух дымно-огненный клуб. Прислугу ближайшей смахнуло, будто кегли. Над батареей медленно разлетались какие-то клочья, доски, тележные колёса. Из пыли выскочили две лошади и понеслись прочь, волоча на обрывках постромок разбитый передок.
— В самый раз, растудыть их! — в восторге заорал Анисимыч. — В самый евонный зарядный ящик! А ну давай, робяты, подкинем угольков Бонапартию!
Витька не помнил, как расстреляли оставшиеся бомбы; как влетела в дымную тучу, растекшуюся на месте вражеской батареи, картечи. В памяти отпечаталась пугающе ровная шеренга всадников в чёрных гребнястых шлемах, строящиеся для атаки шагах в ста напротив батареи. И напряжённое, побелевшее лицо Анисимыча, припавшего к гаубице, в которую забита последняя картечь. Пушка грохнула, казак обернулся, заорал, замахал руками. Застрелял движок "Днепра", и Витька едва успел увернуться от колеса; гаубица запрыгала на отводе в сторону леса. Они кинулись вслед за орудием, спиной ощущая накатывающихся конных егерей, а леса уже вылетали казаки с павлоградцами. По ушам хлестанул слитный грохот копыт, и конная лава развернулась навстречу вюртембержцам. Урядник Хряпин визжит, словно индеец; шашка крутится над головой, размазываясь в туманный диск. Лица гусар горят азартом, сабли вытянуты по уставу — вперёд, на уровне плеча. И Мишка, не пытающийся удержать летящую на бешеном карьере рыжую: левой рукой вцепился в повод, на запястье правой, сжимающей пистолет, болтается на темляке сабля.
"...куда, придурок? Спятил? Зарубят!.."
...вюртембержцы, не принимая столкновения лоб-в-лоб, не выдержав русской ярости, ломают строй, заворачивают, уходят прочь, в страхе настёгивая коней...
Витька опустился в траву — ноги не держали. Сбоку набежал Лёха, тряс за плечи, кричал что-то восторженное. Анисимыч прогудел что-то начальственное — мальчик слушал его, будто сквозь слой ваты. Кто-то посадил Витьку на коляску, и "Днепр" привычно запрыгал по кочкам. Остро воняющая порохом гаубица катилась следом, а в голове мохнатой ночной бабочкой билась одна-единственная мысль: "жив... жив... жив..."
